Ханна сложила очки и положила их на стол. Она отложила документы в сторону и поднялась. Майкл подумал, что она подойдет к нему и протянул руки, желая заключить ее в объятия, но Ханна проскользнула мимо и направилась к двери.

— Ничего? Ну, конечно же, ничего. Я подняла глаза и увидела тебя. Прямо как в сказке. Чудесной сказке. Я уже собиралась закрыть магазин. Ведь шесть уже есть?

Ханна перевернула табличку и повернула ключ в замке. Потом она повернула выключатель, и огни, освещавшие витрину, погасли. Теперь они были заперты в мерцающем полумраке магазина.

Майкл огляделся вокруг. Он никогда раньше не был в магазине Ханны. Сейчас он чувствовал себя как бы внутри дорогой красивой коробки конфет. Все было в бледных и мягких тонах, пропитано приятными запахами, поверхности отполированы до блеска, кругом висели изящные драпировки кремового, золотисто-бежевого и медно-коричневого цветов. На полу — толстый ковер, посреди зала — кушетка и столик с журналами мод. Одежда висела по стенам. Она была развешана в определенном порядке, как бы небольшими островками, так что вся картина в целом напоминала какое-нибудь художественное произведение в стиле модерн. Кругом был бархат, шелк, вуаль — ничего такого, что имело бы отношение к миру работы, к жизни, которую люди ведут до шести часов вечера.

Майкл чувствовал себя так, как будто все эти запахи и полумрак обволакивают его со всех сторон и начинают проникать внутрь. В этой отстраненности от реальной жизни было какое-то чисто женское начало, что-то мистическое и эротичное. И посреди всего этого великолепия стояла Ханна — живое олицетворение всех этих чувств — пышная, белокожая, как всегда шикарная. По контрасту Майкл вспомнил купальню, запахи холста, сена и креозота, поскрипывание качелей.

— Теперь мы в безопасности? — прошептал Майкл.

— Да, — улыбнувшись, кивнула Ханна. — Теперь сюда никто не войдет.

— Но нас могут увидеть снаружи. — Майкл показал рукой в сторону окна, за которым был все тот же Графтон, Саутгейт, словом — реальность.

— Нет, через эти стекла никто ничего не разглядит.

Ханна взяла Майкла за руку и повела за собой. Они прошли под аркой, отделявшей торговый зал от остальных помещений магазина. Там тоже висели тяжелые желто-кремовые шторы с золотой бахромой. Дальше Майкл увидел комнату с зеркалами вместо стен, затянутую тканью, как восточный шатер. Ханна повернула какой-то выключатель, замерцал свет, занавеска опустилась за ними, оставив их наедине с множеством отражений, глядящих изо всех зеркал.

— Здесь подгоняют одежду по фигуре, — прошептала Ханна. — Женщины любят уединение, когда их зашивают и подкалывают, чтобы угодить их самым странным подчас фантазиям.

Майкл стоял за спиной Ханны, глядя в одно из зеркал. Несколько секунд они просто смотрели на отражения друг друга.

Затем Майкл поднял руки и накрыл ими грудь Ханны. Глядя в зеркало на свое отражение и на расширившиеся от возбуждения глаза Ханны, Майкл медленно, одну за другой, расстегивал золотые пуговицы. Под пиджаком было черное кружевное белье, белая кожа Ханны и глубокая ложбинка между грудей. Юбка врезалась в пышную талию Ханны. Майклу нравилась мягкость и упругость Ханны, как бы обещавшая, что, освобождая ее от одежды, он увидит все новые и новые соблазнительные изгибы и складочки. Наконец он нашел молнию юбки, вслепую шаря руками под пиджаком. Ханна с мечтательным выражением лица выгнула спину.

— Ты уже занималась здесь этим раньше? — спросил Майкл, касаясь губами ее шеи. — Перед этими зеркалами.

— Нет, но я всегда представляла, как это будет.

— Вот так?

— Нет. Во много-много раз лучше, чем я могла себе представить.

Ханна повернулась к нему лицом, и теперь, через ее плечо, Майкл видел в зеркалах, как его руки скользят по пышным бедрам и ягодицам, жадно прижимают Ханну. Затем он опустил голову и начал целовать Ханну, как бы закрыв картинку занавеской — отражения исчезли, теперь они были только вдвоем.

Ханна расстегивала пуговицы на рубашке Майкла.

— Рубашка в полоску, золотые запонки, — бормотала она. — Типичный костюм делового человека.

— Полуодетого? В примерочной магазина женской одежды?

Смеясь, они помогли друг другу избавиться от остатков одежды. Белье Ханны упало на пол рядом с Майклом, и смех замолк так же неожиданно, как и начался. Майкл обнял Ханну за талию, а она поднялась на цыпочки, чтобы губы их были на одном уровне. Майкл взглянул вниз, на пышную округлость ее живота и тяжелые очертания бедер, на маленькие изящные руки, сомкнувшиеся вокруг него, на красные полоски, оставленные на белоснежной коже чересчур тесной одеждой. Его переполняла нежность и страсть.

— Ложись, — попросил он Ханну.

Она покорно опустилась на колени, а затем легла. Майкл опустился рядом с Ханной на колени, поднял ее руки и раздвинул ноги так, что теперь она напоминала звезду на фоне бледно желтого ковра. Майкл наклонился над ней и начал медленно целовать все ее тело, скользя губами от живота все ниже и ниже, пока бедра Ханны не задрожали и она не зашептала в исступлении:

— Да, да, о пожалуйста, да!

Украшенный зеркалами восточный шатер превратился в сказочное королевство.

Когда Майкл вошел в нее, Ханна обвила его ногами, и они оба стали смотреть на отражения в зеркалах. Лица друг друга казались им необычными, незнакомыми, тающими от удовольствия. Майклу давно уже не было так хорошо. Он купался в удовольствии, напоминавшем сладкую смерть, приветствуя ее приход.

Потом, когда они лежали, изнеможенные в объятиях друг друга, Майкл прошептал:

— Я хотел бы, чтобы это никогда не кончалось. Чтобы мне никогда не надо было уходить от тебя.

Ханна нежно провела пальцами по спине Майкла. Майкл чувствовал прикосновение каждого ее ногтя, накрашенного так ярко, что в зеркалах можно было различить яркие пурпурные пятнышки. Он давно уже перестал чувствовать разницу между тем, что видит, и тем, что ощущает, тем, что было в зеркалах, а что во плоти и крови.

Он перестал различать черты лица Ханны. Она лежала, едва заметно улыбаясь и смотрела на Майкла, опутанная собственными волосами.

— Ты сделал меня счастливой, — сказала она. — Не ожидала этого от тебя.

— Я и сам никогда еще не был так счастлив. Я люблю тебя.

Ханна закрыла ладонью его рот.

— Осторожней со словами.

— Я не могу быть осторожным, поздно быть осторожным. Я люблю тебя, Ханна.

Ханну окутало приятное тепло. «Поздно быть осторожным».

— Я знаю, — просто сказала она, касаясь губами его рта.

— Я могла сделать это, — сказала Дженис в своей обычной безаппеляционной манере. — Я даже должна была это сделать. В конце концов, это наш теннисный корт.

Дженис стояла, уперев руки в бока, наклонив голову и внимательно рассматривала два садовых столика и разномастные стулья, которыми загромоздили террасу Рэнсомов. На Дженис были длинные шорты в широкую полоску, знакомые всем по прошлому лету, хотя в это теплое майское воскресенье она надела их в первый раз в этом сезоне. Можно было считать это официальным открытием летнего сезона. Отвороты шорт заканчивались как раз над красивыми круглыми коленками Дженис.

Вики встряхнула цветную скатерть и постелила ее на один из столов.

— Нет, — сказала она. — Я хотела устроить все сама. Очень хотела. Мы уже сто лет никого не приглашали.

Вики не могла даже вспомнить, когда они с Гордоном в последний раз приглашали друзей к себе. Задолго до того, как родилась Хелен.

— Как ты думаешь, — спросила она Дженис, — нормально будет, если мы сядем за этим столом, а детей посадим вон туда?

— Конечно же, нормально, — отозвалась Дженис, продолжая раскладывать на цветной скатерти приборы, протирая каждый кухонным полотенцем. — Вот. Два, четыре, шесть, восемь и еще два, если Клегги сумеют вырваться. И шестеро детей. С Клеггами — восемь. Замечательно.

«Хорошо бы было справляться со всеми своими проблемами так же легко, как накрывать на стол», — думала Дженис. Она была сильно встревожена в последнее время: Дженис казалось, что слишком многое в их жизнях, слишком многие привычные черты в последнее время менялись, а то и утрачивались безвозвратно. Ее мучили еще какие-то неопределенные, невнятные страхи, причины которых она не смогла бы описать словами, и от этого они казались еще ужаснее. Она старалась отвлечься на тарелки и бокалы.