Дверь дома на Аллее Декана Гордону открыл мужчина, которого он никогда не видел раньше. Он был босой и в пижаме, хотя время было не раннее.

— Нина дома? — удивленно спросил Гордон.

— Да, — ответил Патрик, сразу же поняв, кто перед ним. С видимой неохотой он распахнул перед Гордоном дверь. — Заходите. Она наверху.

Нина и Патрик смотрели фильм о Генрихе Пятом. Они провели так вместе не одно утро — закутавшись в покрывала и погрузившись целиком и полностью в сюжет какой-нибудь картины. На полу стояла коробка бельгийского шоколада, пустые бокалы и чашки из-под кофе. На экране телевизора, стоявшего в углу, бесновалась грязная и оборванная армия короля.

— Я предпочитаю версию Оливье, — сказал Патрик как раз перед тем, как раздался стук в дверь. — Она лучше воссоздает дух времени Плантагенетов.

— Да, ты ведь романтик, — рассмеялась Нина. — Но не кажется ли тебе, что грязь, мертвые лошади — все это делает картину более реалистичной?

— А всегда ли хорош реализм?

И вот в дверях неожиданно появился Гордон. Нина сидела с ногами на диване, все еще не перестав смеяться. Появление Гордона было шоком.

Перед ним предстала картина спокойного утра двух зрелых людей. Гордон успел уже забыть, как это бывает. Его собственный дом был сегодня перевернут вверх дном. Дети, бабушка и дедушка, разбросанные по полу коробки и обертки. Как всегда, чисто убранная гостиная Нины и этот вялый незнакомый мужчина — все это являло собой некое целое, в котором не было места Гордону.

— Извини. Я тебя побеспокоил, — сказал он.

Нина вскочила на ноги. На ней были легенсы и свободная кашемировая туника, которую Гордон уже видел на ней раньше.

— Да нет, что ты, конечно нет, — сказала Нина.

На лице ее ясно читалась радость и ожидание чего-то приятного, и Гордон вновь почувствовал боль. Как хотел бы он прийти сюда сегодня с чем-нибудь другим, не с тем, о чем необходимо было сообщить Нине.

— Просто я думала, что сегодня… — Нина сделала пальцами какой-то неопределенный жест.

Гордон понимал, что она имеет в виду. Был второй день Рождества, день, когда детям вручают подарки, а потом рассматривают их всей семьей и вместе играют. Так что не удивительно, что Нина была уверена в том, что Гордон проведет этот день дома.

— Я сказал, что у меня болит голова и мне необходим свежий воздух, — пояснил Гордон. — Что не так уж далеко от истины.

На секунду Гордон забыл об этом бесцветном человеке, стоящем за его спиной. Но Нина не забыла.

— Гордон, это Патрик Форбс, мой старый друг, — сказала она. — Патрик, это Гордон Рэнсом.

Гордон угрюмо поздоровался.

— Привет, — сказал Патрик, пожимая плечами и улыбаясь.

Мужчины пожали руки, прекрасно понимая, что не нравятся друг другу. Получше разглядев Патрика, Гордон догадался, что тот — гомосексуалист. Гордон всегда неуютно чувствовал себя в их присутствии, а то, как держался Патрик с Ниной, явно претендуя на роль защитника и покровителя, заставило антипатию Гордона перейти в откровенную неприязнь.

Еще Гордон был слегка сбит с толку, поняв, что не ожидал застать Нину в чьем-то обществе, даже во второй день Рождества. Они не обсуждали с ней свои планы на праздники. Присутствие здесь Патрика в пижаме, явно чувствующего себя как дома, вновь напомнило Гордону о том, что существует мир друзей, пришедших из прошлой жизни Нины Корт, среди которых ему нет места. Гордон почувствовал жгучую ревность.

— Я думал, мы сможет поговорить пару минут, — произнес он, в упор глядя на Нину.

Брови Патрика поползли вверх.

— Схожу на кухню, приготовлю чаю, — предложил он.

— Ты очень любезен, — благодарно улыбнулась ему Нина.

Гордону казалось, что он вмешался в какую-то игру, правила которой были выше его понимания.

Но как только Патрик вышел из комнаты, Нина подошла к Гордону, вложила свои руки в его и встала на цыпочки, чтобы поцеловать его. Гордон обнял ее сгорая от желания и в то же время как бы неохотно.

— Патрик все про нас знает, да? — спросил Гордон.

— Я должна была с кем-то поделиться, — сказала Нина. — Не могла же я держать в себе такую потрясающую новость. Тебе это не нравится?

Нина сияла от радости. Гордон обдумывал про себя, не стоит ли ему скрыть настоящую причину своего визита. Тогда они с Ниной смогут спокойно посидеть вместе среди смятых покрывал и разбросанных по полу листов телепрограммы. Как бы в ответ на его мысли лицо Нины изменилось, сделалось грустным.

— Что случилось? — спросила она.

За окном начинало темнеть. Скоро зажгут фонари. Гордон не отвечал, и Нина повторила вопрос.

— Что случилось? Скажи мне.

Гордон присел на краешек дивана. Почему-то вдруг вспомнилось, как он разжигал для Нины огонь в камине, когда впервые попал сюда, и как потом они с Ниной любовались видом собора, до того, как его скрыли строительные леса. Прошло не так уж много времени. Гордон мог даже точно сказать, сколько. И сколько раз они встречались за это время. Гордону казалось, что очень мало, особенно в свете того, что должно сейчас произойти.

— Марсель сказала Джимми Роузу, что видела нас вместе.

Нина во все глаза смотрела на него. Блики огня, горящего в камине, плясали по ее щекам и отражались в золотых сережках.

— Что же. Это очень плохо, — сказала Нина.

Гордон вопросительно взглянул на нее, но Нине больше нечего было сказать. Гордона начинало раздражать ее равнодушие, но он тут же сказал себе, что Нина еще не достаточно прожила в городе, чтобы хорошо понять сложные взаимоотношения их компании и, следовательно, отдавать себе отчет в том, что значила для них новость, которую только что сообщил Гордон.

— Если что-то узнал Джимми, можно считать, что это уже знают все, — сказал он. — Джимми абсолютно не умеет держать язык за зубами.

— Вики?

— Разумеется, Вики скоро узнает. Кто-нибудь ей расскажет.

Нина молчала.

С тех пор, как Гордон вошел в эту комнату, он не думал о Вики, но сейчас она вдруг встала у него перед глазами, такая, какой была сегодня, когда он уезжал из дому, сославшись на головную боль. Рядом с Вики сидели ее родители, и Гордон, глядя на них, вдруг представил себе, какой станет в старости Вики, так же, как глядя на Вики, он часто представлял себе, как будут выглядеть его дочки, когда станут взрослыми.

Гордон быстро пробормотал придуманную им отговорку, и Вики вздохнула, не глядя на него. И это молчание испугало Гордона. Он подумал, что, возможно, до Вики дошли уже какие-то слухи. И страх этот заставил Гордона поторопиться предупредить Нину.

Нина подняла глаза и встретилась взглядом с Гордоном. Черты ее лица на несколько секунд слились для Гордона с чертами Вики, как это уже было однажды, в самом начале их связи, когда Гордон представил себе одновременно тела двух женщин.

— Я понимаю, — спокойно сказала Нина. — И что это значит для нас?

— Это значит, — сказал Гордон, — что я должен сам рассказать Вики правду, прежде чем кто-нибудь передаст ей искаженную версию всего, что произошло. И еще это значит, что нам придется перестать встречаться. Мне очень жаль. Я кляну себя за то, что оказался таким неосмотрительным. Я чувствую себя так, как будто разбиваю что-то абсолютно неповторимое.

Нина сидела неподвижно, глядя в огонь. Когда она заговорила, голос ее по-прежнему звучал ровно, спокойно.

— Не беспокойся. Ничего ты не разбиваешь.

Не последовало ничего из того, к чему готовился Гордон — ни слез, ни протестов, ни обвинений. Лицо Нины было неподвижно, и молчание ее означало, что должен говорить Гордон, предлагая ей что-то взамен того, что сделалось теперь невозможным.

— Это так больно, Нина. Ты сделала меня счастливым. Да, и виноватым тоже, но в то же время счастливым. Счастье пронизывало все вокруг. Я мог ехать на какую-нибудь чертову стройку, сидеть на собрании, но, как только вспоминал о тебе, в душе моей начинала звучать музыка. Если я был в это время один, например, в машине, я начинал напевать что-нибудь, отбивая такт пальцами по рулю. Я чувствовал себя как мальчишка, — Гордон протянул к ней руки. — Я — обычный инженер средних лет, обремененный долгами, семьей и множеством обязанностей, но я не верю, не верю, что твое появление в моей жизни было лишь случайностью. — Нина молчала. — Я люблю тебя. И я люблю тебя сейчас.