Учебники, которыми они пользовались, были в жестких серых обложках, и Нина все их изрисовала черной ручкой, изображая странные причудливые фигуры, в которые потом врисовывала другие, поменьше, и еще поменьше, как будто хотела в этих мозаичных картинках спрятать все соблазны и смущение девочки-подростка.

— Здесь теперь все по-другому, — сказала она Стелле. — Мебель, отделка — все. И все равно как бы то же самое. Вот здесь, например, в мое время тоже был кабинет географии.

В кабинете географии всегда пахло мелом и пылью, лежащей на радиаторе, как, впрочем, и во всех остальных классах, но здесь к традиционным школьным запахам примешивался еще запах висевших на стенках огромных масляных холстов, на которых были изображены карты. В комнате всегда было душновато, настолько, что в жаркие дни здесь всех одолевала сонливость.

Обрывки воспоминаний соединились теперь в тонкую цепочку. Воспоминания причиняли легкую боль, потому что та жизнь, к которой они имели отношение, давно была в прошлом, но, вспоминая о ней, Нина неожиданно почувствовала, что ее место именно здесь, в Графтоне, а не в каком-либо другом месте из тех, в которых она жила, даже вместе с Ричардом. Нина поняла, что не зря вернулась сюда, поддавшись первому порыву, хотя Графтон теперь и другой, не такой, как в детстве — новые машины, новые дома, новые люди с новыми проблемами.

— Я всегда считала, что внутренняя сущность любого места никогда не меняется, — прервала ее мысли Стелла. — Потому что все зависит от пластов времени и событий, происходивших здесь, а вовсе не от цвета стен и стиля мебели.

— Не знаю, выдержит ли ваша теория критику, но мне понятно, о чем вы. И все это приятно осознавать, не так ли?

Стелла и Нина двинулись дальше вдоль здания, заглядывая по очереди во все окна.

Теперь Нина вспоминала выложенные кафелем коридоры, выкрашенные темно-зеленой краской раздевалки, колонны и арки, эхо голосов, и все это так отчетливо, как будто только вчера видела школу последний раз. Нина почувствовала, что школа как бы связывает их со Стеллой Роуз: ведь они обе, хотя и в разное время, прошли по одним и тем же коридорам, побывали в одних и тех же комнатах. Когда они вернулись опять к воротам, Нина взяла Стеллу под руку и зашагала с ней в ногу.

— Достаточно? — спросила Стелла.

— Да. Мне было очень приятно опять увидеть это все. Спасибо.

— Как видите, это было несложно организовать.

Тед выпустил их, и женщины вновь оказались на дороге перед запертыми воротами. Уже темнело, когда они вновь подошли к мосту. Над крышами домов и вокруг каминных труб висела едва заметная глазу зеленоватая дымка.

Нина смотрела прямо вперед, пытаясь соединить в сознании знакомые очертания Графтона с незнакомым ощущением тепла руки Стеллы. Ей пришло вдруг в голову, что со дня смерти Ричарда она никогда еще не чувствовала себя настолько уверенной в себе. Не счастливой, не спокойной, а именно уверенной в себе.

Как будто бы услышав про себя мысли Нины, а может, просто потому, что возвращение в Графтон напомнило о населявших его супружеских парах, Стелла вдруг спросила:

— Вы с мужем были счастливы?

— Да, очень.

— Расскажи, как это было.

Точно также Стелла спрашивала ее о Гордоне. Нина неожиданно со смущением почувствовала, как сильно нуждается она в обществе Стеллы Роуз, так сильно, что ей захотелось остановиться, обнять Стеллу, утешить ее. Но Нина просто крепче прижала к себе руку Стеллы.

— А что я могу рассказывать? Удачный во всех отношения брак. Дружба, сотрудничество, те же радости и те же сложности, что и у других.

Теперь они шли по мосту, как раз посредине между двумя парами декоративных фонарей.

Стелла кивнула, пристально глядя через парапет в воду.

— Никто из нас не может заглянуть внутрь чужих браков, не так ли? — сказала она. — Наш собственный брак всегда кажется ясным и понятным, а чужие — непостижимой тайной.

— Да, — сказала Нина, понимая, что все так и есть. Они медленно приближались к городу.

Когда женщины дошли до дома Нины, та пригласила Стеллу зайти, но она покачала головой.

— Мне надо идти. Но, может быть, встретимся еще как-нибудь?

Вопрос нисколько не показался Нине странным.

— Конечно, обязательно, — поспешно согласилась она.

— Что ж, тогда я позвоню тебе.

Стелла шагнула вперед, и женщины обнялись. Потом Стелла быстрыми шагами направилась через лужайку, так быстро, что ее желтый шарф, казалось, летел по воздуху.

Как только закончился снегопад, все приехавшие в Мерибел, немедленно залезли в комбинезоны и отправились кататься.

Детей отдали в лыжную школу, а Фросты вместе с Дарси Клеггом и Марсель Уикхем каждый день отправлялись на покорение какой-нибудь новой вершины. Когда лыжники возвращались вечером, под глазами их были белые круги от солнцезащитных очков на фоне побагровевших от зимнего загара лиц. Все садились за стол и обсуждали, как далеко и как высоко они сегодня забрались и как завтра они заберутся еще дальше и еще выше.

Никогда раньше во время каникул, которые графтонцы проводили вместе более или менее в постоянном составе, вся компания не была так поглощена лыжами. Ланчи тогда были более долгими, и они все любили посидеть поболтать на солнышке. Но в этом году, после того, что произошло в первый вечер, все стали как бы стесняться друг друга, хотя Эндрю и Дженис со свойственной им жизнерадостностью настойчиво делали вид, что ничего не произошло. Марсель была довольно спокойна, только иногда срывалась на детей, а Дарси вообще раздражался по любому поводу. Чтобы избавиться от возникшей неловкости между ними, все четверо по многу часов катались на лыжах, а вечером обсуждали свои результаты.

С молчаливого согласия родителей дети вставали довольно поздно и, наигравшись на воздухе, накатавшись до полного изнеможения на лыжах, ложились довольно рано. С угрожающей атмосферой первого вечера так или иначе удалось справиться.

Майкл и Ханна остались как бы за бортом основной компании, потому что не умели кататься так же хорошо, как остальные. Каждый день они брали уроки у частного тренера, долговязого француза, по имени Тьери, который курил на подъемнике «Мальборо» и не снимал темных очков, даже когда заходил в кафе или ресторанчик.

Майкл поймал себя на том, что с нетерпением ждет каждое утро моментов, когда Ханна спустится вниз в своем серебристом костюме, и они будут вместе ждать перед шале Тьери, который обычно съезжал к ним, картинно выписывая повороты. Ханна подшучивала над их занятиями, и хотя Тьери открыто флиртовал с ней, Ханна предпочитала разделять с Майклом триумф их общих побед и вместе с ним подшучивать над неудачами. Майкл чувствовал себя польщенным, он, казалось, таял в лучах улыбки этой яркой шикарной женщины. Он даже стал более гибким и ловким. Колени стали гнуться лучше, и к своему собственному удивлению, Майкл выписывал такие аккуратные и уверенные повороты, которые и не снились ему раньше.

Они вдвоем завтракали вместе с детьми, которые тоже учились кататься, и Майклу нравилось, как непринужденно общается с ними Ханна. Она заказывала детям еду и лимонад, помогала им найти недостающие детали лыжного снаряжения, выводила на дневные занятия. И не делала из всего этого проблемы, как Марсель в таких случаях.

— Знаешь, мне даже начинает нравиться завтракать с этими дурацкими детьми, — сказал как-то Майкл, когда они с Ханной стояли в очереди на подъемник. Тьери стоял чуть дальше, оживленно болтая с какой-то смазливенькой девицей. Лицо Ханны обрамлял серебристый мех капюшона. Она мазала губы каким-то специальным кремом, но прервала это занятие, чтобы одарить Майкла благодарной улыбкой.

— А почему бы и нет, — ответила Ханна. — Они такие забавные, не правда ли?

Зачерпнув указательным пальцем немного крема, Ханна коснулась губ Майкла, который был в этот момент занят своими лыжами, и начала втирать его. Лицо Ханны было при этом серьезным и сосредоточенным. Майкл видел, как раньше она с точно таким же выражением лица мазала губы Фредди.