Во время правления администрации Эйзенхауэра военная стратегия США подверглась пересмотру. Этот «новый взгляд» был связан с ядерным оружием, а стоявшая за ним концепция, выработанная группой стратегов и кабинетных военачальников, состояла в том, что в ходе противостояния коммунизму новое оружие становилось средством, которое превращало перспективу американского возмездия в более серьезную угрозу, а саму войну делало более жестокой, быстрой и дешевой, чем тогда, когда она требовала масштабных приготовлений в сфере обычных вооружений и «устаревших процедур». Эйзенхауэр был столь же глубоко озабочен перспективой дефицитного бюджета, как и его министр финансов, Джордж Хамфри; последний прямо сказал, что не оборона, а национальное бедствие будет результатом принятия такой «военной программы, которая, не принимая в расчет ни ресурсы, ни проблемы нашей экономики, возводит великолепные оборонительные линии и величественные зубчатые стены, защищая страну-банкрота». (Это было сказано тридцать лет тому назад.) «Новый взгляд» был в равной степени мотивирован как состоянием отечественной экономики, так и «холодной войной».

Намереваясь предостеречь Москву, Даллес предал эту стратегию широкой огласке в своей достопамятной речи о «массированном возмездии», с которой он выступил в январе 1954 года. Идея состояла в том, чтобы сделать понятной для любого «потенциального агрессора» неотвратимость и мощь американского ответного удара, но грохот риторического выстрела был заглушен волнением и смятением, которые вызвала эта речь. Половина населения земного шара посчитала ее блефом, а другая половина опасалась того, что это правда. И все происходило на фоне приближавшегося кризиса в Индокитае.

В ноябре 1953 года генерал Наварра направил французские войска численностью 12 тысяч человек на самый север страны, с целью захватить укрепленный район Дьенбьенфу, к западу от Ханоя. Его цель состояла в том, чтобы навязать противнику фронтальный бой, но позиция, окруженная возвышенностями, в районе, который в значительной степени находился под контролем Вьетминя, была выбрана необдуманно и не могла не привести к гибельным последствиям. Приблизительно в это же время на конференции министров иностранных дел в Берлине Молотов предложил расширить дискуссию, включив в нее обсуждение проблем Азии, и провести конференцию с участием пяти держав, в том числе Китайской Народной Республики.

Подгоняемые тревожными сообщениями из Дьенбьенфу и давлением со стороны французского общественного мнения, которое требовало закончить войну, французы, как за соломинку, ухватились за возможность переговоров. Предложение о проведении пятисторонней конференции привело Даллеса в ужас, поскольку он считал неприемлемым любое урегулирование конфликтов с коммунистами, и уж совсем немыслимым для него было садиться за стол переговоров с китайцами, ведь это могло быть истолковано как признание Китайской Народной Республики. Он считал, что с речи Молотова о мирном сосуществовании все предложения русских являются «фальшивой мирной кампанией» и уловкой, придуманной для того, чтобы заставить оппонентов забыть о бдительности. Всеми имевшимися в его распоряжении средствами ухищрения и запугивания он препятствовал проведению пятисторонней конференции и одновременно пытался сделать так, чтобы Франция по-прежнему была полностью заинтересована в этой войне и при этом не воспринимала с раздражением давление американцев, не желавших, чтобы Франция подвергала опасности ЕОС. Когда французское правительство, желая сохранить свой политический авторитет, стало склоняться к тому, чтобы включить Индокитай в повестку дня конференции, Даллес мог продолжать упорствовать только ценой политического скандала, а такого риска он не мог себе позволить. Ему пришлось отступить. Встреча пяти держав была назначена на конец апреля, а местом ее проведения была выбрана Женева.

Перспектива признания факта присутствия коммунистов во Вьетнаме и выхода Франции из войны привела в ужас тех, кто планировал американскую политику. Уже приобрели общие очертания планы осуществления американской военной интервенции в случае возникновения экстренной необходимости заменить французов, а весьма энергичный председатель Объединенного комитета начальников штабов, в качестве подготовки к Женевской конференции, составил политический доклад, содержавший невероятные домыслы. Командовавший в годы Второй мировой войны авианосцем, адмирал Рэдфорд был решительным сторонником концепции воздушной мощи и «нового взгляда», а в своих оценках политической ситуации явно тяготел к излишней драматизации. Приводя доводы в пользу американской интервенции, он утверждал, что если отдать Индокитай коммунистам, «неизбежно последует» завоевание всей Юго-Восточной Азии; в долгосрочной перспективе это чревато «самыми серьезными» угрозами «фундаментальным» интересам безопасности Соединенных Штатов на Дальнем Востоке, а впоследствии «даже стабильности и безопасности Европы». Вероятным результатом могла стать, по его мнению, «коммунизация Японии». Контроль над поставками риса, олова, каучука и нефти из Юго-Восточной Азии, а также над промышленными мощностями коммунистической Японии позволил бы Красному Китаю «построить монолитную военную структуру, еще более грозную, чем та, которой обладала Япония перед Второй мировой войной». Тогда Китай установил бы свое господство в западной части Тихого океана и на значительной части Азиатского материка и превратился бы в угрозу даже для Ближнего и Среднего Востока.

Призрачные угрозы, которые переполняли воображение адмирала Рэдфорда (и развеялись, так и не успев стать реальностью), ставят важный вопрос перед теми, кто исследует причины нашей недальновидности. Какого рода ощущения, выдумки или иллюзии оказывают воздействие на принятие политических решений? И какие дикие фантазии могут возобладать над разумными оценками реальности? Какая для этого нужна сила убеждения или степень сознательного преувеличения? Убеждает ли оппонентов веская аргументация или изобретательная риторика заставляет их выбирать тот или иной политический курс?

Не ясно, толи взгляды Рэдфорда сформировались под влиянием Даллеса, то ли наоборот, но в любом случае позиция обоих отражала их чрезмерную реакцию. Теперь Даллес направил всю энергию на обеспечение гарантий того, чтобы на Женевской конференции не было достигнуто никакого компромисса с Ханоем, чтобы со стороны французов не появилось никаких признаков расслабления, чтобы ужасная опасность, которую таила в себе эта встреча, стала понятна соотечественникам-американцам. На брифинги, посвященные американской политике в Индокитае, он собирал конгрессменов, газетчиков, бизнесменов и других авторитетных лиц. Даллес показывал им цветные схемы распространения коммунистического влияния — красные волны расходились от Индокитая в направлении Таиланда, Бирмы, Малайи и Индонезии. Его представители готовили списки стратегического сырья, которое будет приобретено Россией и Китаем и в котором будет отказано Западу, и выступали с надуманным предостережением, что если Америка не сумеет отстоять свои позиции, коммунистам достанется вся Азия, от Японии до Индии. По словам очевидца, Даллес внушал присутствующим, что если Соединенные Штаты не смогут удержать французов на передовой, им придется вовлекать в этот конфликт собственные вооруженные силы. Такой же точки зрения, независимо от Даллеса, придерживался вице-президент Никсон. В одной, предположительно неофициальной речи, которая, естественно, получила широкую огласку, он сказал, намекая на неизбежность объявления войны, «что если требуется избежать дальнейшей экспансии коммунистов в Азии и в Индокитае, мы должны взять на себя риск и немедленно отправить туда наших ребят. И я думаю, что президенту придется принять непопулярное политическое решение и сделать это».

На пресс-конференции, состоявшейся 7 апреля 1954 года, президент сделал заявление, которое внесло наиболее значительный вклад в кампанию по самовнушению. Он использовал словосочетание «эффект домино», чтобы показать, какие последствия будет иметь падение Индокитая под натиском коммунистов. К этому времени уже давно получила широкую огласку теория, согласно которой соседние страны Юго-Восточной Азии, подчиняясь некоему непреложному закону природы, одна за другой окажутся следующими жертвами экспансии. На пресс-конференции Эйзенхауэра теория получила название, которое столь же быстро вошло в анналы американской политики, как и термин «политика открытых дверей». Никто не сомневался в том, что эта теория соответствует реальности, хотя за рубежом она вызвала некоторый скептицизм, о чем свидетельствует в своих мемуарах Эйзенхауэр. «Нашей главной целью было убедить мир в том, что война в Юго-Восточной Азии была актом агрессии коммунистов, которые хотели подчинить весь регион». Американцев, «как и граждан трех присоединившихся государств, надо было убедить в истинном значении этой войны». Короче говоря, требовалось расширять сферу действия внушения, а люди со стороны должны были объяснить «истинное значение» войны народу, на земле которого она продолжалась уже семь лет. Потребность во всех этих объяснениях и оправданиях говорила о том, что с самого начала моральная сторона войны вызывала сомнения, которые с течением времени только усиливались.