Лидер оппозиции Рокингем настолько разочаровался, что в 1776 году предложил противникам войны «отделиться», то есть сознательно не являться в парламент. Рокингем счел такой шаг ярким протестом против правительственной политики. Солидарности по этому вопросу он не дождался, согласились только его соратники-виги. Они разъехались по своим имениям, но через год вернулись. «Они милые люди, — написал Чарльз Фокс Берку, — но штурмовать цитадель не готовы». Берк, отмечая их важнейшие качества как министров, ответил, что добродетели этих людей — результат «крупных состояний, высоких титулов и спокойных домов».

Бунтовщики и не думали прекращать сопротивление. Несмотря на нехватку оружия и припасов, на недостаток обученных и дисциплинированных войск и несмотря на короткие сроки военной службы, у колонистов была цель, за которую они боролись, у них были героический командир и твердая воля, а также победы, такие, как при Трентоне и Принстоне, что укрепляло их дух. Враги Британии поставляли оружие, британская тактика намеренных разрушений и грабежей, а также привлечение индейцев для осуществления террористических актов возбуждали у американцев боевой настрой. Британцы переоценили поддержку американских лоялистов, за которую их же и презирали. При мобилизации лоялистов британцы зависели от долгих трансатлантических перевозок. Они боялись, что Франция и Испания воспользуются трудностями Англии и предпримут нападения на море или даже организуют вторжение, а это требовало размещения войск для обороны и отправки кораблей в прибрежные воды. Истощение сил тревожило многих. «Думающие друзья правительства не испытывают оптимизма», — писал Эдвард Гиббон, избранный в 1774 году в парламент как сторонник Норта.

В феврале 1777 года генерал Бургойн прибыл в Англию. Вместе с Джермейном они разработали план военных операций, согласно которому одна часть английских войск должна была выступить из Канады, а другая — спуститься из Нью-Йорка в долину реки Гудзон и отрезать Новую Англию от других колоний. Войну должны были закончить к Рождеству. Бургойн вернулся к северной армии и повел ее к Олбани, но двойной охват не получился, оттого что задействованной оказалась только половина предполагаемых клещей. Южная армия под командованием сэра Уильяма Хоу, задумавшего собственную кампанию и не договорившегося со своим коллегой, двигалась совсем в другом направлении — к Филадельфии. Сэр Генри Клинтон, командовавший силами, оставшимися в Нью-Йорке, не мог выйти к Гудзону без основной армии. Бургойн начал поход в июне. В разгар лета поступали тревожные сообщения: у Бургойна опасно истощились припасы; нападение на склады в Бенингтоне было решительно отбито — американская армия набирала силу. Хоу по-прежнему был занят в Пенсильвании. Клинтон время от времени испытывал паралич воли, но в последнюю минуту в отчаянии двинулся на север. Соединения армий все еще не произошло. Вашингтон готовился противодействовать Хоу, но, следя за его передвижениями, обнаружил, что Хоу на север не пойдет. Узнав о победе генерала Патнэма под Беннингтоном, Вашингтон написал ему и выразил надежду, что «вся Новая Англия соберется и сокрушит генерала Бургойна».

Лорда Чатема не столько беспокоили эти события, сколько угроза со стороны Франции. 20 ноября 1777 года он поднялся с постели и потребовал «немедленного прекращения вражды». Прежде чем стало известно о событии, ознаменовавшем водораздел в войне и подтвердившем его аргументы, Чатем сказал: «Я знаю, что завоевание английской Америки не удастся. Вы не можете, не сможете покорить Америку…» Защита неотъемлемых прав не является бунтом. Война «несправедлива в своих принципах, непрактична в средствах и губительна в последствиях». Использование «наемников, сынов грабежа и насилия, пробудило возмущение, а этого уже не исправить». «Если бы я был американцем и если бы иностранные войска вошли в мою страну, я никогда не сложил бы оружие, никогда, никогда! Настаивая на покорности, Британия потеряет доход от колоний и их поддержку в противостоянии с Францией. В результате Франция и Испания возобновят против нас войну». Чатем не призывал к признанию независимости Америки, ибо до самой смерти верил в прочность отношений между колониями и короной. Если перефразировать одного из его преемников, Чатем с радостью заявил бы, что ему не довелось быть главой правительства, согласившегося на ликвидацию Британской империи. Его предложение о прекращении вражды не нашло отклика у лордов, они отвергли его при соотношении четырех к одному.

В палате общин Чарльз Фокс обратил внимание на одну военную проблему, которая впоследствии и проявилась. «Завоевание Америки, — сказал он, — попросту невозможно из-за фундаментальной ошибки, мешающей нашим генералам добиться успеха». Их разделяет слишком большое расстояние, чтобы они могли помочь друг другу. Через двенадцать дней явился курьер с ужасным сообщением: 17 октября в Саратоге возле Олбани генерал Бургойн, с остатками потрепанной, голодающей, поредевшей армии, сдался континентальному корпусу. Накануне генерал Клинтон, не продвинувшийся далее Кингстона, что в пятидесяти милях от Олбани, повернул обратно в Нью-Йорк за подкреплением.

Саратога вдохнула в американцев новые силы и согрела кровь в снежную и холодную зиму, обрушившуюся на долину у Вэлли-Фордж. После подписания капитуляции люди Бургойна должны были отбыть обратно в Британию с обязательством никогда более не воевать против Америки. Целая армия, почти восемь тысяч человек. Сверх того, стали реальностью самые большие страхи Британии — Франция вступила в войну в союзе с Америкой. Через две недели пришло известие о капитуляции, и французы, опасаясь, что британцы могут предложить своим бывшим колониям приемлемые мирные условия, поспешили известить американских послов о решении признать новорожденные Соединенные Штаты, а еще через три недели сообщили о своей готовности вступить с ними в альянс. Договор, согласно которому в мире возникла новая нация, стал одним из самых важных в истории, а на его заключение ушло менее месяца. Помимо признания независимости Америки и включения в договор обычных статей о дружеских отношениях и торговле, документ предусматривал, что в случае войны между Британией и Францией ни одна из сторон не заключит сепаратный мир.

Предсказание Чатема о вмешательстве Франции подтвердилось, но еще до того, как это стало известно, 11 декабря 1777 года он явился в палату лордов и снова заявил, что Англия вступила в «губительную» войну. Народ вовлечен в нее обманом, сказал он. Его слова можно отнести ко всем войнам и безумию, а происходит это много столетий подряд, виной чему «налогообложение, доверчивость, несбыточные надежды, фальшивая гордость и выгода самого романтического и немыслимого толка».

Невероятное известие о капитуляции британской армии перед американскими колонистами повергло в шок правительство и население и вывело из спячки тех, кто до сих пор и не задумывался о войне. «Вы не представляете, какое впечатление произвела эта новость на умы горожан», — писал Джорджу Селвину один знакомый. «Те, кто никогда ничего не чувствовал, теперь уже чувствуют. Те, кто был почти безразличен к американским делам, пробудился от летаргического сна и понял, в какое ужасное положение мы попали». Акции упали в цене, лондонский Сити охватило уныние, люди шептались об «опозоренной нации» и говорили о смене правительства. Гиббон писал, что если бы не боязнь позора, палата проголосовала бы за мир даже на самых невыгодных условиях.

Оппозиция бросилась в яростную атаку, осуждая министров и правительство в целом за неумелые военные действия и за политику, приведшие к войне. Берк обвинил Джермейна в «намеренную слепоте», в результате которой Британия потеряла Америку. Фокс призвал к отставке Джермейна, а Уэддерберн, придя на защиту Джермейна, вызвал Берка на дуэль. Барре утверждал, что план кампании недостоин британского министра и слишком абсурден для индейского вождя. Даже Джермейн был обеспокоен, однако выдержал атаку при поддержке короля и главы кабинета. И Норт, и Георг III понимали, что если ответственность будет возложена на Джермейна, то ее возложат и на вышестоящих, то есть на них.