Хотя Чатем и растерял свое магическое очарование, здравый смысл у него остался: «Я знаю, что могу спасти эту страну, и никто не может сделать это, кроме меня». Посовещавшись неофициально с Бенджамином Франклином и с другими американцами, Чатем первого февраля представил билль по разрешению американского кризиса. Этот документ отменял «репрессивные законы», освобождал колонии от налогообложения, признавал Континентальный конгресс и возлагал на него ответственность за признание колониями внутренних налогов, которые они выплачивали короне в обмен на ее затраты. В документе также говорилось о независимом судопроизводстве с судом присяжных и о невыдаче обвиняемых на суд в Англию. Корона сохраняла за собой регламентирование внешней торговли и право на размещение армии в случае необходимости. Лорд Гауэр — после смерти герцога лидер клики Бедфордов — вскочил с места и закричал, что билль предает права парламента. Он предает «каждый интерес, каждое достойное побуждение, каждый принцип доброго правления».

Тридцать два пэра высказались в пользу плана урегулирования, предложенного Чатемом, хотя большинство, разумеется, его отвергло. Питт не смог спасти империю, поскольку она того не желала. Оскорбленный нападками, Чатем излил свое разочарование в заключительном слове, страстном и беспощадном. Подобное обращение не понравилось бы ни одному правительству. «Все ваше политическое поведение отличалось слабостью и жестокостью, деспотизмом и невежеством, пустотой и небрежностью, раболепием, неспособностью и коррупцией».

На следующий день правительство представило билль, в котором заявляло, что Новая Англия подняла мятеж, а потому оно просит дополнительные войска для наведения порядка в колониях. В палате общин 106 человек проголосовали против этого решения, однако билль быстро приняли вместе с очередным репрессивным актом, призванным оказать экономическое давление на смутьянов. Колониям Новой Англии запретили лов рыбы возле Ньюфаундленда и вести торговлю где-либо, кроме как в британских портах. На службу в Америке кабинет назначил трех генерал-майоров — Уильяма Хоу, Джона Бургойна и Генри Клинтона. Никто и помыслить не мог, что будущее грозит им отозванием с поста, капитуляцией и обструкцией.

Между тем на помощь генералу Гейджу были высланы три полка, и король попросил сэра Джеффри Амхерста, бывшего главнокомандующего времен Семилетней войны, снова возглавить армию в Америке. Он сказал, что Амхерст — человек известный и уважаемый в колониях, он может подчинить себе заблудших людей, не приставляя им нож к горлу. То ли из-за неуверенности в результате, то ли из-за нелюбви к политике, Амхерст отклонил предложение, хотя король обещал возвести его в пэры. Амхерст был не последним человеком, отказавшимся от такого назначения.

Неожиданно Норт засомневался. Его подталкивал Дартмут, все еще пытавшийся добиться мирного разрешения конфликта, и Норт предложил собственный вариант примирения, согласно которому от налогообложения избавлялась любая колония, если она готова отчислять часть доходов на управление и оборону в размере, одобренном королем и парламентом. «На каждой физиономии отпечатались неуверенность, удивление и смятение», стало очевидно, что правительство задумало натравить колонии друг на друга, поскольку отменять «репрессивные законы» оно не собиралось.

Берк все же попытался использовать последний шанс. Лейтмотивом его речи стала «абсолютная необходимость согласия в империи путем поддержания единства духа». Сделать это можно, сказал он, только при условии верховенства Британии, но Берк советовал не переусердствовать с этим. Нравится это или нет, но дух свободы в Америке существует, не зря же эмигрировали предки колонистов. Свобода духа в английских колониях проявляется сильнее, чем у любого другого народа земли. Ее нельзя отнять, нельзя подавить, а потому «единственный для нас способ — согласиться с ней или, если позволите, смириться с ней, как с неизбежным злом». И тут Берк дал замечательную рекомендацию: «Великодушие в политике — нередко высшая мудрость; великая империя и ничтожный ум плохо ладят». «Давайте отменим Принудительные акты, пусть американцы облагают себя налогами сами — добровольно, а не по принуждению. Дайте им свободу и возможность разбогатеть, и они обгонят Францию и Испанию».

Для проявления великодушия требуются великие умы. Георг III, его министры и правительственное большинство в парламенте, забыв о благоразумии и не учитывая главные свои интересы, продолжили курс на принуждение. Было ясно, что даже если они и победят, в чем сомневались опытные солдаты, такие как Амхерст и Хоу, то, в конечном итоге, все равно потеряют, поскольку породят враждебность. «Это — разновидность войны, в которой даже победа приведет к нашему поражению», — писал Уолпол своему другу Хорасу Манну. Почему король и кабинет министров не видели такого исхода? Потому что не думали наперед, они лишь хотели утвердить собственное превосходство и верили, что военная победа над смутьянами им обеспечена. Они не сомневались в том, что американцы склонятся перед британским оружием. В этом и состояла движущая ими идея. Полковник Грант сказал, что служил в Америке и хорошо знает американцев, и он заверил палату общин, что американцы не будут сражаться. Они не осмелятся выступить против английской армии, и у них нет качеств, необходимых для хорошего солдата. В палате лордов звучали такие же речи. В ответ на предупреждение депутата от оппозиции, предупредившего, что колонии привлекут бесчисленное количество защитников, лорд Сэндвич сказал: «Ну и что такого? Они все недисциплинированные, к тому же и трусы. Если они не побегут, то умрут с голода, мы уж об этом позаботимся». Он и его коллеги рады были закончить бесконечную вражду с колониями посредством силы, и, поскольку считали себя сильнее, война казалась им самым легким решением.

Впоследствии они продолжали верить, что, по словам лорда Гауэра, мятежный язык американцев был «языком смутьянов и нескольких фракционных лидеров», а делегаты Континентального конгресса «далеки от здравого смысла респектабельной части их избирателей. Делегатов им навязали, а влиятельные люди побоялись этому воспрепятствовать». Возможно, в отношении «влиятельных людей» Гауэр не слишком заблуждался, но большинство американцев придерживалось другого мнения.

Результатом подобной заносчивости стала неспешная и вялая подготовка. Хотя после введения год назад «репрессивных актов» нарастание вражды между колониями и метрополией было предсказуемо, никаких мер для усиления военной подготовки не приняли. Самодовольный Сэндвич, агитировавший за насильственные действия, в своем статусе первого лорда Адмиралтейства не сделал ничего для подготовки флота, необходимого для транспортных операций и блокады. Напротив, в декабре 1774 года он сократил численность флота на 4000 человек, иначе говоря — на двадцать процентов. «Мы сделали шаг, столь же решительный, как переход через Рубикон, — сказал через несколько месяцев генерал Бургойн, — и увязли в самой серьезной войне, которую должны продолжать без каких-либо распоряжений и без пороха».

В апреле 1775 года генерал Гейдж, узнав о больших запасах оружия, хранившихся в Конкорде, в двадцати милях от его позиций, принял очевидное решение — отправить отряд и уничтожить склад. Сохранить это намерение в тайне не удалась: вспыхнули предупредительные сигнальные огни, вскачь отправились гонцы, и британский отряд попал под обстрел ополчения у Лексингтона. Ответным огнем ополченцы были рассеяны. Вокруг Конкорда поднялось предупрежденное вестниками население, из каждой деревни и фермы вышли люди с мушкетами и встретили возвращавшихся британцев убийственно меткими выстрелами. Они преследовали солдат, пока тех не спасли два полка, высланных из Бостона. «Началась страшная трагедия», — грустно признал Стивен Сэйре, когда новость об этом событии дошла до Лондона.

Прозвучал последний страстный призыв к здравому смыслу — лидер методистов Джон Уэсли в письме от 14 июня писал лорду Дартмуту: «Откладывая в сторону все размышления о том, что есть добро и что зло, я спрашиваю: есть ли здравый смысл в том, что мы используем силу против американцев? Могут ли 20 тысяч солдат, находящихся в трех тысячах миль от дома и столь же далеко от снабжения, надеяться покорить народ, борющийся за свою свободу?» Из сообщений друзей-священников в Америке он знал, что колонисты — это не крестьяне, готовые бежать, завидев красный мундир или услышав выстрел из мушкета, и хотя их вряд ли можно было назвать профессиональными солдатами, одержать победу над ними будет непросто. «Нет, милорд, все они очень сплочены». Свое письмо Уэсли закончил так: «Помните Ровоама! Помните Филиппа II! Помните Карла I!»