Обеспокоенность вызывали и не только чисто военные проблемы. Программа «умиротворения» представляла собой попытку американцев укрепить в интересах демократии социальную и политическую структуру Южного Вьетнама. Она предполагала создание в Сайгоне атмосферы уверенности и стабилизацию положения в стране. Но в смысле сотрудничества от сменявших друг друга правительств было мало пользы. Во главе этих правительств стояли генералы Кхань, Ки и Тхьеу, и каждого возмущало покровительств США, от которого они зависели. Мало пользы было и от массового присутствия белых технических специалистов, призванных «завоевывать сердца и души» (Winning Hearts And Minds — сокращенно WHAM) местных жителей. Эта программа, проводниками которой были находившиеся в стране американские специалисты, не смогла выполнить поставленных задач, несмотря на все усилия Вашингтона. Более того, в некоторых секторах экономики оформилось негативное отношение к сайгонскому режиму и к Соединенным Штатам. Явно набирала силу оппозиция правлению генералов, которая требовала передачи власти гражданским лицам и принятия конституции. Возродилось антиправительственное движение буддистов, которое снова перешло к открытым столкновениям с войсками сайгонского режима. В древней столице страны, городе Хюэ, демонстранты разграбили и сожгли американское консульство и культурный центр.

Менялись настроения и в самих Соединенных Штатах. Когда после рождественской приостановки бомбардировки возобновились, был отмечен заметный рост антивоенных настроений. Члены Конгресса, которых Максвелл Тейлор, вернувшийся в США после пребывания в должности посла в Сайгоне и выступивший перед ними с краткой речью, счел «на удивление терпеливыми и снисходительными», тоже не оставались в стороне, демонстрируя инакомыслие. Во время приостановки бомбардировок 77 членов палаты представителей, главным образом демократы, убеждали президента в необходимости продлить паузу и препоручить улаживание конфликта ООН. Когда бомбардировки возобновились, пятнадцать сенаторов, все демократы, обнародовали письмо президенту, в котором высказались против возобновления воздушных ударов. Когда сенатор Морс в качестве поправки к законопроекту об ассигнованиях Вьетнаму предложил отменить Тонкинскую резолюцию, три сенатора (Фулбрайт, Юджин Маккарти из Миннесоты и Стивен Янг из Огайо) присоединились к Морсу и Грюнингу. Но предложение было отклонено девяносто двумя голосами против пяти.

Пусть и не так громко, но голос оппозиции звучал и внутри собственной партии президента. Оппозиционеры положили начало «мирному» блоку, который на протяжении войны будет раскалывать партию, но они не играли лидирующей роли ни в палате представителей, ни в Сенате, необходимой для того, чтобы противостоять большинству.

В поддержку политики президента высказывалось — пусть с минимальным преимуществом голосов — большинство конгрессменов, однако недовольство было глубже, чем можно было судить по итогам голосования. Конгресс продолжал покорно голосовать за ассигнования, потому что большинство его членов не могли заставить себя идти против политики администрации в тот момент, когда альтернативой было признание неудачи. Более того, многие из них были добровольными пленниками гиганта, которого Эйзенхауэр обозначил как ВПК — военно-промышленный комплекс. ВПК финансировался за счет оборонных контрактов, заключению которых способствовали более трехсот лоббистов, поддерживаемых представителями Пентагона в Конгрессе. Военные оплачивали вип-туры, устраивали роскошные обеды, преподносили подарки в виде кинопроекторов, дорогих акустических систем, самолетов, спортивных тренажеров и предоставляли различные льготы членам Конгресса, в особенности председателям наиболее влиятельных комитетов обеих палат. Четверть конгрессменов имела воинские звания и числилась в резерве. Если конгрессмен выступал с критикой военных закупок, то его могли обвинить в подрыве национальной безопасности. В 1965 году, во время 89-го заседания Конгресса, самоуверенный лидер вице-президент Губерт Хамфри дал новым конгрессменам следующий совет: «Если вы испытываете сильное желание встать и выступить с нападками на политику в отношении Вьетнама, лучше этого не делайте». После второго или третьего срока, говорил он, можно позволить себе быть независимыми, «но если вы хотите вернуться на свое место в 67-м, не делайте этого сейчас».

То, что Фулбрайт проголосовал за поправку Морса, свидетельствовало о его открытом разрыве с Джонсоном. Он чувствовал себя обманутым, поскольку, несмотря на все заверения Джонсона, страну втянули в активные боевые действия, и однажды ему пришлось признать, что он более всего в жизни сожалеет о той роли, которую сыграл в принятии Тонкинской резолюции. Теперь, в январе — феврале 1966 года, он организовал транслировавшиеся по телевидению шестидневные слушания в сенатском Комитете по международным отношениям. Это была первая серьезная публичная дискуссия на официальном уровне, посвященная американской интервенции во Вьетнаме. В то время не в полной мере оценили сам факт этой дискуссии и то, что в ней затронули такие фундаментальные проблемы как неоправданные «обязательства», национальные интересы, диспропорция между усилиями и интересами, а также зарождающееся осознание того, что Америка сама себя разоблачает. Госсекретарь Раск и генерал Тейлор выдвигали убедительные доводы в пользу администрации; посол Джордж Кеннан, генерал Джеймс М. Гейвин, сам Фулбрайт и еще несколько человек выступали от лица недовольных.

Госсекретарь Раск, как всегда, настаивал на том, что Соединенные Штаты несут «ясные и прямые обязательства» по обеспечению защиты Южного Вьетнама от «внешнего нападения», следуя уставу СЕАТО и содержанию письма, которое Эйзенхауэр направил Дьему; все это превращает вмешательство в конфликт в «наш непреложный долг». С характерной для истинно верующего изобретательной риторикой он утверждал, что «незыблемость наших обязательств абсолютно необходима для защиты мира во всем мире». Сенатор Морс обрушился на эти обязательства с резкой критикой, приведя в качестве аргумента слова Эйзенхауэра о том, что он «никогда не давал согласия на какие-либо односторонние обязательства перед правительством Южного Вьетнама». Тогда Раск отступил на запасную позицию и стал утверждать, что Соединенные Штаты «уполномочены» СЕАТО вмешаться в конфликт и что эти обязательства являются следствием политических заявлений последующих президентов и подкреплены ассигнованиями, за которые проголосовал Конгресс. Отвечая на вопросы, генерал Тейлор признал, что касательно применения наземных войск «взятые нами обязательства, разумеется, стали выполняться только весной 1965 года».

Относительно соблюдения национальных интересов Тейлор утверждал, что Соединенные Штаты «кровно заинтересованы» в этой войне, хотя и не определил, в чем именно состоит этот интерес. Он заявил, что коммунистические лидеры в своем стремлении завоевать Южный Вьетнам надеялись ухудшить позиции США в Азии и доказать эффективность ведения национально-освободительных войн, заставив Соединенные Штаты признать свою «обреченность на поражение». Фулбрайту пришлось поинтересоваться, не считает ли Тейлор, что война за независимость Америки не была национально-освободительной войной?

У генерала Гейвина попытались выяснить, стоит ли Вьетнам вложенных в него сил и средств, учитывая необходимость выполнять обязательства, взятые Америкой в отношении множества других стран. Он ответил, что «мы одержимы» собственной идеей и что предполагаемая численность войск в полмиллиона человек, «снижающая наши возможности в других местах», означает, что администрация утратила чувство меры. Южный Вьетнам попросту не имеет такого значения.

Выдвинутые противниками войны обвинения в «слабости» и отсутствии воли (сегодня реанимируемые ревизионистами 1980-х) кратко затронул генерал Тейлор, напомнивший о том, что французское общественное мнение отвергло войну, поскольку та продемонстрировала собственную «слабость». На это сенатор Морс заметил, что «пройдет слишком много времени, прежде чем американский народ отречется от нашей войны в Юго-Восточной Азии», подобно французам, и не будет ли это проявлением «слабости»?