Вот — отмечаю я про себя — и дошел, своим ходом, рассказ об Орлове до конца — до того, чем заканчивается всякая жизнь. С той лишь разницей, что не о всякой жизни вспоминают так благодарно… Леонид Иванович меж тем затыкает уши пальцами и окунается с головой; делает он это шумно, азартно, на речке возникает шторм местного значения.

— Все, будет! — натешившись, объявляет он.

Ох, как не хочется выходить из воды, а пуще того — влезать в прокаленную, будто только что из сушилки выкинутую одежду! Подпрыгивая на одной ноге и всовывая вторую в штанину, Козин добродушно бурчит:

— С собой бы чего взять, да что возьмешь? Жареное возьмешь — прокиснет. Сырое — изжарится. Не-ет, не совершенен человек! Это что ж такое? Превыше всего в нем получается — брюхо. Ты о какой-нибудь тонкой материи размышляешь, а оно тебя перебивает, командует: набей меня! Ладно, — набил, ублаготворил, так оно опять выкобенивается: ослобони меня. То ему — поесть, то ему — попить, мясорубка ненасытная!..

Кое-как справившись с одеянием — весь какой-то расстегнутый и распахнутый — он засовывает пустую бутыль в авоську и теперь охотно доверяет ее мне.

В райкоме пусто, как всегда бывает пусто в сельских райкомах во время уборочной страды. Трудовой день технических работников закончился — рабочий день секретарей, заведующих отделов, инструкторов и райкомовских шоферов продолжится поздним вечером, когда они вернутся с полей на короткую оперативку и в гараж: обмыть седые от пыли «газики» с тем, чтобы на рассвете снова подать их к подъезду. Впрочем, бывает и так, что и гараж уже на замке, и весь райцентр вторые сны досматривает, а в райкоме несколько окон все светятся да светятся: значит, что-то не ладится…

Приемная первого секретаря открыта. На всякий случай трогаю обитую дерматином дверь — она легко поддается: Голованов, к моему крайнему удивлению, на месте. По-юношески стройный, черноволосый, он стоит у окна в отрешенно-задумчивой позе и, вероятно, не слышит, что к нему вошли.

— Иван Константиныч!

Голованов резко оборачивается, — сосредоточенно сомкнутые на переносице брови расходятся.

— Давненько, давненько, — здороваясь, упрекает он. — Говорят, — здесь, а что-то стороной обходите.

Объясняю, что сознательно не искал встреч — не до меня, понятно, что никак уже не надеялся застать его тут.

— А я нынче в хозяйствах не был, — со странной беспечностью признается Голованов. — Да и делать там уж особо нечего: практически уборка закончена. На месяц раньше срока.

— И что получилось?

— В среднем, по району, зерновые дали по тринадцать центнеров. В прошлом году — двадцать. По семь центнеров с каждого гектара засуха слизнула. — Нет, секретарь райкома далеко не беспечен — на этот раз в голосе его прорывается досада. — План по продаже зерна выполнили на пятьдесят процентов. Про дополнительные обязательства и говорить нечего. Вот такая чертовщина!

— Любопытно, а как у Бурова? — вспоминаю я председателя колхоза, у которого были весной; как сразу вспоминаю и его самого: высокого, худощавого, в тонких золотых очках и с могучим, изрезанным сухими морщинами лбом-лысиной.

— У него побольше — четырнадцать центнеров. — Голованов чуть приметно усмехается.

— Так в общем-то неплохо, Иван Константиныч, а? По нынешнему году-то?

— Лет десять — двенадцать назад такой урожай по здешним местам считался хорошим. — Голованов жестом приглашает к длинному полированному столу, попутно захватывает со своего, секретарского, пачку сигарет и садится напротив, с краю, готовый каждую минуту порывисто вскочить, зашагать по кабинету. — До революции да и в двадцатые годы при такой засухе колоска бы не взяли. И кончилось бы тем, чем на Руси и кончалось, — голодом.

— Что ж решило, Иван Константиныч?

— Советская власть! Наш строй, наша система — обобщенно говоря. — Закурив, Голованов резким взмахом закидывает упавшую на лоб косую черную прядь. — А по слагаемым: высокая агротехника. Механизация. И, конечно же, — люди, люди. Практически, эти тринадцать центнеров они у засухи отбили. Тем самым доказав, что средний урожай можно получать при любой погодной чертовщине!

Мы говорим о последующих этапах уборки — косовица и обмолот зерновых не кончает ее, а начинает; впереди — крупяные, кукуруза, одна только хорошо и выстоявшая в эту жару, свекла и картошка, надежд на которую — почти никаких: в земле, как в горячем порошке, крохотные горошины клубней спекаются, наливаться им нечем… Спрашиваю, что, вероятно, этим летом и помощь города не понадобилась? — по скуластому подвижному лицу Голованова скользит быстрая гримаса.

— Самим делать нечего! — Поднявшись, он начинает шагать по кабинету. — Насчет помощи города — у меня, кстати, своя точка зрения… Что хлеб общенародная забота — согласен! Помощь города прежде всего — машины, оборудование, удобрения, стройматериалы. Все, что промышленность, страна дает селу. Без чего нынешней деревни нет и не может быть!.. Экономически оправдано, когда город посылает на сев и на уборку механизаторов. В те хозяйства, где их недостает. И когда нужно навалиться скопом! Причем нередко — бывших трактористов, уехавших в город. Работают они с умением, с огоньком — натосковались по земле. И мы им говорим спасибо, щедро оплачиваем, в пояс кланяемся! — При отрывистом кивке-поклоне черная прядь у Голованова сваливается на широкий лоб и тут же взлетает, ложится на место. — Великая сила — субботники, воскресники. Если их, конечно, не каждую субботу и воскресенье объявлять!.. Приезжают — как на праздник. И работают по-праздничному — от души, радостно. Есть в этом что-то от старинной помочи. В крови это у нашего народа: в нужную минуту плечо подставить, соседу подсобить. Вот за такую помощь я — горой!..

Остановившись напротив, Голованов берет новую сигарету, сухо, жестковато — как будто я спорю с ним — заканчивает:

— Но когда мы на месяц-полтора нагоняем в село сотни людей — картошку, допустим, выбирать, либо ботву у сахарной свеклы рубить — тогда мы промахиваем. Вдвойне промахиваем… И экономически, и психологически. Сколько раз видел, слышал! Горожане в поле — наши колхозные бабеночки в город на базар. С той же, к примеру, картошкой. «Ничего, ничего, — мы погнулись, теперь вы погнитесь». Как будто горожанам хлеб задарма достается! Половину энтузиазма — напрочь. И начинаем брать не умением, а числом. Навыка мало, охоты — врать нечего — еще меньше. Затраты тысячные, отдача — рублевая. Начнешь узнавать, что за народ, — за голову хватаешься! Квалифицированные станочники, техники, девчата сплошь и рядом — молодые инженеры. Микроскопом гвозди заколачиваем — вот что это такое!..

С прямыми резковатыми суждениями секретаря райкома я в общем-то согласен, — бывая в селах, сам видел подобные картины, слышал похожие речи, — но знаю и хозяйства, которые без такой помощи обойтись пока не могут. Более того, массовые выезды горожан на уборку представлялись мне до сих пор не только необходимыми, но и перспективными, в них виделась новая форма единения города и деревни, о чем, помнится, даже живописал в статьях и очерках. Потому и оговариваюсь:

— И все-таки, Иван Константиныч, помогать людьми придется. Молодежь из села уходит. Миграция — явление сложное.

Пересекая кабинет, Голованов морщится.

— Не люблю я этого слова! Есть в нем что-то темное, стадное. Вроде косяки четвероногих напролом несутся. В поисках пищи, воды — чтобы выжить!.. Разве молодежь из сел поэтому уходит? Сыты, обуты — дай бог каждому горожанину! В городе он заведомо этого не увидит, что у себя дома в деревне. Огурец — там прямо с грядки. Молоко — из подойника, получше магазинных сливок! А уж воздух — хоть вон в кислородные подушки накачивай да по больницам развози!..

Голованов косится на меня, недоумевая, почему я улыбаюсь — его горячности, его энергичным сравнениям, — жестко трет подбородок; и продолжает ходить, вслух размышляя:

— Уходят потому, что в городе легче найти занятие по вкусу. Обрести профессию. Удобней, наконец, во многих отношениях. Девчата за ребятами тянутся — женихи! И нечего, по-моему, раздувать из этого трагедию! Уходили, уходят и должны уходить. В армию. Учиться. На заводы, на стройки. Не к чужому дяде! Другое дело, что и этот процесс нужно как-то регулировать. Не доводя до ручки. В селе должно работать столько, сколько нужно. И те, кто любит землю. Не может без нее. По призванию. Зная, что им будет обеспечена постоянная работа. А то ведь зачастую круглогодичной занятости нет. Летом — зарез с народом, зимой заняться нечем. И уж тем, кто остается, кто отцов и матерей на земле заменит, нужно создать условия. Такие же, как в городе. Если еще не получше! Отработал восемь часов — отдыхай. В животноводстве — двухсменка. Обязательный выходной. Отпуска. Отличные клубы, вечерние кафе — как тот же Буров затевает. И, конечно, — жилье, жилье… Вот вам мое частное мнение: не берусь судить, как в других областях, а в нашей, по-моему, обозначается некий перекос.