Противно, как базарные торговки, стрекочут сороки, и кажется, сейчас я понимаю их крикливо удивленные возгласы: «Чего ходят? И чего каждый день ходят? Одно слово: человеки»…

Устроившись в гостинице и пообедав, отправляюсь в райком партии. Во-первых, представиться — ревниво районное руководство, когда приехавший из области не объявляется. Во-вторых, еще немного порасспросить о Сергее Николаевиче Орлове — не для какой-нибудь там страховки, а прежде всего потому, что он был коммунистом. И в довершение, еще внутренняя посылка, позыв — поближе познакомиться с первым секретарем райкома Головановым, самым молодым секретарем в области и, говорят, любопытным человеком. До сих пор встречался я с ним мельком, на каких-то областных совещаниях, и грешно упустить случай.

Трудная это должность — первый секретарь райкома, и вряд ли можно придумать более широкий круг обязанностей, чем у него. Это ведь лишь тот, кто не сталкивался, близко не соприкасался, иной раз, по наивности или полной неосведомленности своей, шутя позавидует: вот у кого житуха! Сиди в кабинете и давай указания. Проехал по району, опять дал указания — и только пыль столбом за машиной! Действительность же куда прозаичнее и жестче. Секретарь такого, как Загоровский, сельского райкома одинаково отвечает и за урожай и за то, есть ли в магазине самого отдаленного села товары первой необходимости, за надои молока и санитарное состояние водоемов, за строительство жилья, коровников, школ и за то, что бригадир колхоза, член партии, до синяков поучил свою игривую молодую жену. А всякие совещания, заседания, семинары, вызовы в область, где иногда и так наподдать могут, что в глазах потемнеет; а десятки всяких больших и мелких житейских дел и вопросов, с которыми идут к нему со всего района — от разобиженного персонального пенсионера, вдовы, которой не дают шифера перекрыть крышу, до делегации школьников, требующих для автокружка легковую машину — в то время как их и в хозяйствах недостает! Идут как к человеку, который все может, — даже тогда, когда он ничего не может, идут как к своему мировому, как к высшей совести. Нет, он не многорук, не многоглаз, не семи пядей во лбу, у него немало и хороших помощников, специалистов, каждый из которых отвечает за свое, порученное ему дело, — он отвечает за все. И, если говорить по совести, ему в любой час, в любую минуту можно объявить строгача — какой-нибудь промах всегда найдется, как в любое же время безошибочно можно представлять к званию Героя. Имея все это в виду, остается добавить, что Загоровский район прочно считается одним из передовых в области, а о самом Голованове, возможно и не без оснований, поговаривают, что долго он тут не засидится…

За двадцать лет жизни в Пензе я объездил все районы области, в иных из них побывал не однажды и берусь утверждать, что во внешнем облике райцентров — много общего. Почти всегда — типично сельская окраина с огородами на задах и неприхотливыми ветлами на широких улицах; более благоустроенный центр — с пятнышками асфальта либо выбракованных бетонных плит, с вывесками магазинов и учреждений, с парками культуры и отдыха, в которых, как правило, никакой культуры и в которых никто не отдыхает; наконец — центральная площадь, со зданием райкома, непременной районной доской Почета и не менее непременной трибуной, размеры и вид которой целиком зависят от бюджета, вкуса и размаха местного начальства. К слову говоря, в одном райцентре и поныне еще красуется — нет, не трибуна — целый монумент, сложенный из кирпича и залитый цементом, неистребимый памятник безвозвратно канувшему в лету районному «хозяину». Есть все эти обязательные атрибуты райцентра и в Загорове, хотя расположенные здесь два-три завода наложили свой промышленно-городской отпечаток и на окраину, тесня ее каменными современными домами. И, опять же попутно говоря, пусть не послышится в моих описаниях райцентров некоей иронии, — упаси бог, я делаю их с теплой дружеской улыбкой, с любовью. Потому, что люблю бывать в них больше, чем в шумных городах, люблю их самих, открытых, гостеприимных, где почти каждый знает друг друга в лицо и каждый каждому — цену.

О встрече мы условились с Головановым по телефону. Когда я вхожу в кабинет, он, по-юношески худощавый, в черном костюме, стоит у окна, постукивая пальцами по подоконнику, резко оборачивается. Вообще в его чертах много резкого, словно творец-природа сознательно пользовалась одними прямыми линиями. Прямой крупный нос; будто по линейке, до самых висков прочерченные брови, цепкий взгляд серых холодноватых глаз; резко упавшая на широкий лоб прядь темных волос, таким же резким взмахом головы назад и закидываемая; широкие, жестко сжатые губы. Впечатление этой законченной резкости нарушает голос: не отрывистый, какой, казалось бы, подходил ему, а неожиданно неторопливый, звучный.

— Чертова погода! — поздоровавшись, ругается он. — Снег — все, конец. Мороз трахнет — последние озимые выбьет. Вся надежда на яровые, а влаги — кот наплакал.

— Монолиты брали?

— Брали, — кивает Голованов. — Пока нормально.

Монолиты — это пробный выруб зимующих посевов, который помещается в тепло, и по тому, как растения оживают, идут в рост, определяют, как они перенесли холода.

И тут я хочу сделать небольшое отступление. Недавно я получил читательский отклик на одну из своих книг, посвященную людям колхозной деревни. Отклик очень доброжелательный, автор, научный работник, толково подметил некоторые опечатки и несуразности, пожелал, в заключение, «дальнейших творческих успехов». В общем, все было бы хорошо и привычно, когда б не начальная фраза письма, — пробежав до конца, я снова вернулся к ней: «Я — коренной москвич и разные там яровые, озимые и прочие сельскохозяйственные премудрости меня никогда не интересовали и никогда интересовать не будут». Подумалось: если это некоторое кокетство, шутка, тогда ладно, ничего, бывают шутки и похуже. Но если такое признание всерьез — не смолчу.

Общеизвестно, что одним из чудесных достоинств нашей советской литературы является ее глубинная, на общности интересов основанная связь с читателями, некая постоянно и активно действующая энергетическая цепь читатель — писатель, заменившая дореволюционное безмускульное соотношение: писатель пописывает — читатель почитывает. И все-таки цепь эта, на мой взгляд, действует несколько односторонне, все больше от полюса читателя. Читательские отзывы охотно печатают газеты и журналы; читатель подмечает, советует, критикует, случается — учит, как случается иногда — и невпопад. Реже читателю отвечает литератор. Так вот, воспользовавшись редким случаем, публично отвечу своему корреспонденту: покоробило меня такое пренебрежение к озимым, яровым и, пользуясь вашим выражением, к прочим сельскохозяйственным премудростям, послышался мне за этими словами самодовольный обывательский голос — моя хата с краю. Резко, обидно? А не обидно, не оскорбительно такое — к людям, которые выращивают тот самый хлеб, что мы с вами преспокойно покупаем в булочных? Задело меня и упоминание, что вы — коренной москвич: неча бы подчеркивать, клепать на город, который поболе других думает о деревне и помогает ей. Я тоже не сею и не жну, но знаю, что без озимых и яровых не смог бы писать, как не смогли бы и вы вести свою научную, охотно допускаю — очень важную и нужную работу: не станем забывать, что сеют хлеб не по Садовому кольцу. Вот так, дорогой товарищ… чуть было не назвал вашу фамилию — и не стал: пусть те, кто также щеголяет своей незаинтересованностью и непричастностью к жизни села, поставят свою собственную.

— А что синоптики обещают? — продолжаем мы свой разговор.

— До конца месяца все то же. — Голованов кивает в сторону окна, косая черкая прядь волос взлетает и снова резко падает на широкий лоб. — Так скоро гребни подсыхать начнут.

— Скверно.

Сидим за длинным столом, отнесенным в сторону от служебного секретарского, массивная хрустальная пепельница перед нами потихоньку заполняется окурками. Посматриваю на Голованова, не перестаю удивляться, как молодо он выглядит — лет на двадцать пять, не больше, хотя понимаю, что столько ему быть не может. Хороший костюм, белая сорочка с модным разлапистым галстуком, по-юношески свежее лицо, пусть и озабоченное, с резкими сильными чертами, вроде напустил на себя малость, все по той же молодости, — одним словом, секретарь райкома комсомола — в самый бы раз, но никак уж не руководитель солидной партийной организации района. Помогает такому впечатлению и то, что секретарское кресло за поперечным, к нашему, столом пустует — кажется, что хозяин кабинета вышел и мы вдвоем поджидаем его.