Так, нынче утром он получил приглашение от комсомолят прийти на организованную ими выставку в городском саду, а сейчас вспомнил, как в девятнадцатом году рано утром их отчаянное воинство ворвалось в городок, гоня ополоумевших дутовцев, а вечером горожане уже читали на заборах постановление только что возникшего Совета: посадить деревца на городском пустыре и обнести решетчатой оградой. Война ведь шла не на жизнь, а на смерть, и их ведь тоже могли вышибить из городка, как вышибли они в то утро дутовцев. Но деревца все-таки посадили. И оградку поставили. Очень хорошо помнил Каромцев, как они работали в те несколько дней! Про усталость, например, помнил. Он не замечал утомления в переходах и боях, а вот помахав лопатой, устал — это он хорошо помнил.

«Эти тополя замечательно быстро растут, — подумал он, — и акации тоже, и сирень. За десять лет настоящий парк поднялся!»

Экий город, сколько храмов понастроил, лабазов, здание казачьего суда отгрохал — эскадрон можно загнать, — а до того, чтобы сад вырастить, не додумался.

Почти двести лет назад генерал-губернатор Оренбургского края Неплюев заложил город-крепость при слиянии двух речек. Собственно, воздвигнута была крепостная стена да собор на берегу, а уж двинувшееся сюда воинство настроило караульных помещений, а еще позже разный бойкий народец, кому терять было нечего, хлынул в степь и наспех стал лепить хижины из самана, кизяка и глины, чтобы после драчек со степняками, после воровских набегов за конями, после торговлишки было где приклонить маетную головушку. Ордынцы с годами теряли воинственность перед неотвратимою силой хлынувшего сюда народа, а сам сбродный народец, умевший обращаться только с оружием, склонился к более разумному делу — торговле, и не только с ордынцами, но и, боже ты мой, с Бухарой, Хивой, Небесной империей. Город медленно, но неуклонно подымал каменные особняки, церкви и мечети, но с муравьиной быстротой лепились и лепились мазанки, заполнили междуречье, перекинулись на противоположные берега, образовав там слободы.

А городского сада не было…

В разреженном, но все еще жарком воздухе послышалась музыка духового оркестра. Пожалуй, пора. Каромцев обулся и через двор вышел на улицу. Он свернул за угол и пошел вдоль каменной высокой стены мечети, через которую тяжело свесились ошпаренные зноем ветви. На воротах мечети висело объявление по-татарски, а под арабским узорным письмом он прочитал фамилию: Кайбышева. «Ага, учительница Кайбышева собирает во дворе мечети женделегаток. Вот через годик клуб построим», — подумал Каромцев.

Музыка слышалась совсем уже неподалеку, и он невольно приускорил шаг. Выйдя из переулка, он увидел колонну школьников, входящую в сад. Дорожка от входа была посыпана желтым песком, а по бокам, в аллейках, деревца подстрижены, скамейки под ними крашены. Площадка перед террасой бильярдной была запружена молодежью. Каромцев протиснулся между ребятами и взошел на террасу, и одним взглядом охватил всю немудреную выставку: рисунки и диаграммы, куски руды, ключи, винтовые нарезы и плоскогубцы (ученики профтехшколы сработали; тоже неплохо придумано — пусть народ поглядит!). Надписи под рисунками и диаграммами были задорны и вызывающи. Куда прежде девались народные деньги? На украшения царского двора, на бриллиантовые короны, ожерелья, диадемы и браслеты. А теперь, стало быть, во что обращаются народные деньги? Вот-вот задымят трубы завода на Магнитной, поезда пойдут, потечет чугун. Строится линия Карталы — Магнитная — вот ее макет…

Всего лишь полгода назад ничего этого не было. С уполномоченным Уралпотребсоюза они на лошадках добирались до станицы Магнитной, заплутались в февральской метели, пока лошади не ткнулись в тальниковые заросли на берегу Урал-реки. Потом они целый день ходили по станице, и никто из казаков не хотел сдавать квартиру. Наконец арендовали просторный двор, хозяин которого оказался сговорчивей других. И следом прибыл первый обоз с провиантом и товарами для строителей, и опять же никто из станичников не шел в сторожа, местные комсомольцы охраняли добро, пока не нашли сторожа. В городке сколотили бригаду и послали в Башкирию на рубку леса. Но весной дороги испортились, только по ночам можно было проехать, так что с гулькин нос привозили лесу, его с трудом хватало на ремонт арендованного жилья. Где уж тут строить хлебопекарни, склады и магазины. Но они нашли выход: стали покупать в ближайших поселках дома, разбирали их и везли к Магнитной.

А когда дела в Магнитной чуть наладились, Каромцев переключился на строительство линии от Карталов. Мобилизовывал колхозников, красноармейцев, устраивал субботники. Дорога еще строится, но вслед за путеукладчиками уже движутся грузы на стройку. Спецодежду, инструменты, пиломатериалы, постельные принадлежности везут по путям, еще не забалластированным как следует, и разгружают в степи, а потом — на лошадках до стройплощадки. Линия между тем все ближе подвигается к Магнитной, и совсем уж скоро повезут руду на уральские заводы, а там и до первого своего чугуна недолго ждать…

— Ну как, Михаил Егорьевич, понравилась выставка? — спрашивали ребята.

Он кивнул: дескать, неплохо.

— А никто из вас не видал Якуба? — спросил он.

— Не видали, — ответило враз несколько голосов, и в ту же минуту Каромцев увидел на желтопесчаной дорожке Якуба. Тот издали заметил Каромцева и помахал рукой, потом стал пробираться к террасе.

— А я прихожу в окружком, мне говорят: не знаем, где Михаил Егорьевич. Я говорю: он же вызывал меня. Не знают. Ну, я сюда. — Проговорив это, Якуб вынул папиросы, угостил ребят и, щурясь сквозь дым, поглядел на Каромцева.

Каромцев не стал спрашивать, почему тот не пришел в назначенное время, а чуть отошел в сторону и глазами поманил Якуба.

— Я хотел предложить тебе одно дельце, — заговорил он вполголоса. — Уверен, тебе понравится, иначе и разговаривать нечего.

— Какое? — спросил Якуб, и Каромцеву показалось, что в глазах его промелькнуло что-то настороженное.

— В профтехшколу хотим тебя рекомендовать. Будешь учить юнцов, будущий рабочий класс. Технику ты знаешь, ну а насчет педагогических знаний… в общем, вот какое дело! — Он произнес это не без гордости. — Там тебе и механизмы, и инструменты. Помнишь, по деповским мастерским ходил как побирушка?

— Отчего же не помнить, помню, — ответил тот, и опять Каромцев был удивлен его бесстрастным отношением к предложению. Он сказал хмуро:

— Что же ты?..

— В профтехшколу я не пойду, Михаил Егорьевич.

Этого Каромцев не ожидал и, вместо того чтобы спросить о причине отказа, сказал:

— А на строительство дороги, а? Карталы — Магнитная, а? Там, милый мой, ерунда получается. Помнишь Блюменталя? Ну, прораб из Бобровского совхоза?

— Помню.

— Так вот этот Блюменталь переманивает рабочих. На днях вот посадил каменщиков в автомобиль и прямиком к себе в совхоз. Каков плут, а?

— Я бы ему по шее надавал, — сказал Якуб, и Каромцев живо рассмеялся.

— Постой! — как бы опомнился он. — А почему ты отказываешься от профтехшколы?

— Спортсекции в городе открываются, Михаил Егорьевич. Сами же, наверно, и решение подписывали.

— Подписывал.

— Вот куда я хочу, а не в школу. — Он не смотрел на Каромцева, и на лице у него блуждала мечтательная улыбка. — А нет, так я лучше пойду шапки продавать. — Он произнес это с таким серьезным видом, что можно было усмотреть в его словах угрозу. Но он махнул ладонью перед лицом, словно бы отгоняя серьезное выражение, и оно сменилось опять мечтательным. — Хорошо бы спортзал построить. А вы… баню строите, — он глядел на собеседника дерзко и насмешливо.

— Не только баню, молодой человек, — ответил Каромцев, слегка задетый, — к твоему сведению, на днях утвердили проект моста через Уй. Железобетонного моста!

Якуб только вздохнул и ничего не ответил.

Смеркалось, нагретый воздух теснили прохладные струи, текущие из аллей. Бравурно заиграл оркестр. Каромцев подвинулся к краю террасы. Он увидел, что молодежь потянулась в одну сторону — за густые заросли акаций, музыка там играла.