— Успокоиться. Понимаю. Только подумай немножко, как себя сейчас чувствует Керр, наверняка рассчитывавший на поддержку и вдруг оставшийся без верного человека рядом. Мне, к примеру, было бы обидно.

Меня ведь тоже бросили. Натти, поганец, вытолкал прочь и сам сорвался с места. Где его теперь искать, когда он нужен?

— Ничего, справится!

— Конечно. Иначе не был бы тем, кто он есть.

— Ему никто и не нужен!

Возможно. Но иногда, в очень краткие мгновения разговоров мне казалось, что Керр умеет ценить чужую свободу. Особенно свободу принятия решений. И ни слова не скажет длинноносому, когда тот вернется. Никогда не напомнит о случившемся.

— Ты этого не узнаешь, пока не вернешься обратно.

— У меня дело не закончено.

— Здесь-то? Оно плевое.

— Это я уже понял. Если даже ты смог разобраться.

Начинает язвить? Хорошо. Вылил желчь, и славно. Жаль только, что на меня.

— Я не разбирался. Просто предложил просительнице еще раз все обдумать. Да и местному Смотрителю будет над чем поломать голову в ближайшее время.

— Хочешь сказать, они достойны друг друга?

— Ну это им решать. Не мне уж точно.

— Потому что боишься?

Угу. Можно и так сказать.

— В конце концов, это тебя сюда прислали.

— Вот тут ты прав. А сам что здесь делаешь? Где ты должен находиться? В Блаженном Доле, верно? — Киф перешел в наступление. — Да еще с какой-то странной девицей повсюду шастаешь.

— Почему странной?

— Ну… не знаю, — замялся длинноносый. — Мы незнакомы, но ощущение такое, как будто что-то нас связывает.

Демоны, что же еще? Один в тебе, другой в Лус. Хорошо, что ты об этом не догадываешься.

— Я должен ей помочь. В родственных делах. А потом сразу вернусь домой.

Если будет куда возвращаться.

— И все-таки веди себя поосторожнее. Розыск не объявляли, но… Всякое может случиться, особенно если будешь представляться, как здесь.

— Я не представлялся. Они сами все придумали за меня.

— Вот-вот. — Цапель встал из-за стола. — Это и страшно. Сегодня придумали за тебя одно, завтра, едва уедешь, придумают другое. Поэтому лучше уезжать еще до всяких придумок.

— О себе говоришь?

— Мне здесь делать уже нечего. Могу даже поспорить, что эта женщина завтра же заберет свое прошение обратно. Ей надежнее пригрозить Смотрителю отложенным наказанием, чем добиваться назначения нового страдальца. Новый ведь может оказаться куда хуже старого.

Я не был так уверен в будущем Ганна-Ди, как Киф. Впрочем, у него имелся собственный опыт, и кто сказал, что меньший, чем у меня?

Длинноносый ушел не прощаясь и так быстро, чтобы у меня или кого-то другого не возникло намерения продолжить разговор. Хотелось верить: торопится увидеть Керра и убедиться либо в своей правоте, либо в моей. Ну и хорошо, значит, внакладе не останется.

Когда я заглянул в комнату, недавними стараниями уборщиков избавленную от следов убийства, смуглокожая одержимая сидела на постели рядом со своей дочерью, все еще пребывавшей в беспамятстве, и, наверное, мое лицо выразило по этому поводу некоторое разочарование, потому что Лус, стоящая у окна и обернувшаяся на звук шагов, широко, а главное, злорадно улыбнулась.

— Как она себя чувствует? — спросил я у южанки, не обращая внимания на довольные гримасы демона.

— По-прежнему. Но дыхание уже ровное. Надеюсь, через день-два откроет глаза.

Два дня под крышей у хозяйки, которая справедливо на меня дуется? Бож милостивый, дай мне силы!

— Что ж, подождем.

— Вам нет нужды ждать. Я сама присмотрю за моей доченькой. Столько времени, сколько понадобится.

— Но вам вдвоем будет не слишком удобно ехать. В тот же Жемчужный пояс.

— А мы не поедем. — Одержимая убрала прядь волос с безмятежного личика.

— Как так? Это ведь ваш шанс попасть на встречу… На собрание.

— Оно будет и в этом году, и на следующий. И многие годы вперед. Я могу подождать. А еще я хочу… — Она встала, подошла ко мне, коснулась кончиками пальцев своего лба и прижала их же к моему. — Пусть моя нынешняя удача станет вашей.

От окна раздался откровенный смешок, но это нисколько не смутило южанку. Даже наоборот, потому что все то же самое она проделала и с Лус.

Когда мы вернулись в нашу комнату, я спросил:

— Не веришь в удачу?

Белокурая голова качнулась из стороны в сторону.

— Чтобы нам действительно повезло, нужно слишком много удачи. Собранной с двух миров и то может не хватить.

Где-то здесь…

От реки всегда веет прохладой. И всегда остро пахнет. Весной — свежестью талой воды, в разгар лета — подсохшими водорослями, оставшимися на берегу после ухода воды. Осенью речные струи пропитываются прахом сгнившей травы с окрестных полей, а зимой, когда кажется, что все надежно спрятано подо льдом, от скованных морозом протоков между островками струятся ароматы забвения.

Зима вообще прекрасное время года. Она спокойна, бесстрастна и тиха. За короткий зимний день едва успеваешь сделать все что намечено, а когда наступает вечер, все мысли устремляются к шерстяному одеялу и кружке подогретого вина, вслед за которыми непременно приходит сон. Крепкий. Беспросветный. Зимой некогда мечтать, а вот весной…

С каждым рассветом дни становятся все длиннее, зато заботы остаются теми же самыми, дела заканчиваются задолго до наступления сумерек, и становится нечем занять время, кроме как нелепой игрой воображения. Голова начинает зудеть от всяческих мыслей, воспоминаний и невоплощенных надежд, и если еще совсем недавно, глядя на белые снега по берегам реки, можно было отмахнуться от тайных желаний, то сейчас, на пороге лета, сил обороняться уже не хватает.

Казначей речного порта Аллари Сефо Сепп ждал каждую весну, ненавидя это время года всем сердцем и все же затаив дыхание, потому что только по сходу снега находил в себе смелость поддаться уговорам детских воспоминаний и запустить руку в чужой карман. Короткопалую руку, ловко управляющуюся со счетами и пером, но дрожащую как в лихорадке, когда рядом проходит человек с тугим кошельком.

Это было болезненным наваждением, преследовавшим казначея с давних пор. Сефо Сепп всегда хотел быть при деньгах, но предпочтительнее при чужих, поскольку до смерти боялся оказаться обворованным. Скорее всего, виной странному желанию стала встреча маленького мальчика с карманником на каком-то из многочисленных осенних праздников. Паренек был настоящим умельцем, способным обчистить любого, даже самого внимательного и окруженного надежной охраной богатея, только не одно это поразило будущего казначея речного порта. Дерзость, уверенность, небрежность и яркий, бросающийся в глаза наряд, казалось бы, должны были выдавать вора еще при приближении к жертве, однако все происходило ровно наоборот. Сефо следовал за карманником от одного прилавка к другому, восторженно раскрыв рот, пока наконец сам не потерялся в толпе. Потом он выслушал от родителей много упреков и даже получил затрещину, только никакие побои и увещевания не смогли стереть из памяти волшебную сноровку вора, который словно забавлялся своими деяниями.

То, что за легкостью стоит долгий и напряженный труд, казначей речного порта узнал намного позже, когда попробовал воплотить детскую мечту в жизнь. Конечно, он был осторожен и для начала попытался стянуть собственный кошелек. С ремня, висящего на спинке стула. Чем все закончилось, Сефо Сепп вспоминать не любил. Другой, трезво взглянув на свои пальцы и оценив вялую подвижность коренастого тела, давно бы оставил попытки стать искусным вором. Другой. Но только не казначей. С утра до вечера он тщательно исполнял свои обязанности, более того, слыл самым честным человеком по обоим берегам Онны, но как только к окнам подступали весенние сумерки, Сефо Сеппа охватывало болезненное томление, редко позволяющее заснуть. Впрочем, именно бодрствование в одну из ночей вознаградило страдальца за верность детской мечте.