Когда Карл вошел в кабинет распорядителя, хозяин как раз сидел за утренним кофе и только что глотнул из чашки, после чего снова углубился в просмотр какой-то описи, очевидно, принесенной ему присутствующим здесь же главным швейцаром на утверждение. Швейцар был мужчина крупный, а пышная, богато украшенная форма — по плечам и даже по рукавам змеились золотые галуны и цепочки — делала его и без того статную фигуру еще внушительней. Лоснистые черные усы на венгерский манер воинственно топорщились в стороны, и острые их концы не подрагивали даже при стремительных поворотах головы. Под тяжестью формы он мог двигаться лишь с трудом, а стоял не иначе как расставив ноги на ширину плеч, дабы распределить свой вес равномерно.

Карл вошел легкой и спешной походкой, которую уже успел усвоить, работая в отеле, ибо степенность и осторожность в движениях, означающие у обычных людей вежливость, считались для лифтера признаком лени. Кроме того, он не хотел прямо с порога всем видом выказывать чувства вины и раскаяния. Старший распорядитель, правда, бросил рассеянный взгляд в сторону открывшейся двери, но затем снова обратился к чтению и кофе, нисколько больше о Карле не заботясь. Швейцар, однако, то ли просто усмотрев в присутствии Карла досадную помеху, то ли желая высказать некое секретное сообщение либо просьбу, ежесекундно и зло поглядывал на Карла исподлобья, чтобы затем, когда взгляды их, явно в соответствии с его желанием, скрещивались, немедленно снова перевести глаза на распорядителя. Карл, однако, счел, что вряд ли произведет хорошее впечатление, если сейчас, раз уж он все равно вошел, снова покинет кабинет, не получив на сей счет недвусмысленных указаний хозяина. Тот между тем продолжал изучать опись, доедая попутно кусок торта, с которого время от времени, не отрываясь от чтения, небрежно стряхивал сахарную пудру. Тут как раз один из листов описи упал на пол, швейцар даже и не шелохнулся, чтобы его поднять, очевидно, зная, что ему это все равно не удастся, да это и не требовалось, Карл уже был тут как тут и протянул лист старшему распорядителю, который взял его таким движением, словно тот сам взлетел с пола прямо ему в ладонь. Видно, эта маленькая услуга ничуть Карлу не помогла, ибо швейцар по-прежнему бросал в его сторону злобные взгляды.

Тем не менее Карл приободрился и собрался с духом. Уже одно то, что распорядитель не придает его делу ровно никакой важности, можно считать хорошим знаком. В конце концов, оно и понятно. Кто такой, в сущности, мальчишка-лифтер? Да никто, потому и не имеет права ничего себе позволить, но именно потому, что он никто, он и ничего чрезвычайно злостного натворить не может. В конце концов, распорядитель и сам в юности был лифтером, что, кстати, остается предметом гордости даже нынешнего поколения лифтеров, ведь это именно он был первым, кто организовал лифтеров в их сплоченный союз, и, разумеется, в свое время он тоже хоть разок да покидал без разрешения свой пост, пусть сегодня и нет силы, которая заставила бы его об этом вспомнить, особенно если учесть, что он, именно как бывший лифтер, быть может, видит теперь свой долг в том, чтобы неусыпно и строго блюсти дисциплину и порядок среди лифтерской братии. А кроме того, немалые надежды Карл возлагал на бег времени. Судя по часам в кабинете, миновало уже четверть шестого, а это значит, что с минуты на минуту может вернуться Реннел, не исключено, что уже вернулся, ведь не мог он не заметить, что Робинсона так долго нет, к тому же Карлу вдруг пришло в голову, что вряд ли Деламарш и Реннел так уж далеко от отеля расположились, иначе Робинсон, в его-то состоянии, просто не нашел бы сюда дорогу. Лишь бы Реннел обнаружил Робинсона в своей кровати, что неминуемо должно случиться, а уж дальше все будет хорошо. Ибо Реннел, при его-то сметливости, особенно когда дело касается его интересов, обязательно найдет способ немедленно убрать Робинсона из отеля, тем более что сейчас, когда Робинсон уже малость пришел в себя, а Деламарш наверняка ждет его около отеля, сделать это будет гораздо легче. А уж когда Робинсона из отеля выпроводят, Карл куда спокойнее будет держать ответ перед старшим распорядителем и на этот раз, быть может, отделается всего лишь наказанием, пусть даже и суровым. А потом посоветуется с Терезой, говорить ли всю правду главной кухарке, — со своей стороны он не видел к тому никаких препятствий, — и если Тереза сочтет такую откровенность возможной, на всем деле можно будет без особого ущерба поставить крест.

Только-только Карл слегка успокоил себя этими размышлениями и уже начал потихоньку подсчитывать в кармане набежавшие за ночь чаевые, ибо чутье подсказывало ему, что в этот раз добыча у него особенно щедрая, как распорядитель, отложив опись на стол со словами: «Погодите-ка еще минутку, Федор», — вдруг упруго вскочил и заорал на Карла так, что от испуга тот в первую секунду вообще ничего не видел, кроме огромной черной дыры его разинутой глотки:

— Ты без разрешения оставил свой пост! Знаешь, что это означает? Это означает увольнение! Не желаю слушать никаких оправданий, свои лживые отговорки можешь оставить при себе, мне же вполне достаточно того, что тебя не было на месте. Да если я потерплю такое хоть раз и прощу тебя сегодня, завтра же все сорок лифтеров разбегутся в рабочее время кто куда, а мне придется на своем горбу растаскивать пять тысяч наших гостей по лестницам.

Карл молчал. Швейцар подошел поближе и с силой одернул его сюртук, на котором набежало несколько складок, проделав это, несомненно, с одной лишь целью — обратить особое внимание начальника на непорядок в выправке Карла.

— Может, тебе стало плохо? — спросил старший распорядитель с подвохом.

Карл пристально посмотрел на него и ответил:

— Нет.

— Значит, тебе даже не стало плохо? — заорал распорядитель пуще прежнего. — Значит, ты придумал какую-то совсем несусветную байку. Что ж, выкладывай. Что ты можешь сказать в свое оправдание?

— Я не знал, что надо испрашивать разрешение по телефону, — ответил Карл.

— Это, однако, прелестно, — сказал распорядитель и, схватив Карла за воротник, почти поднес его к прикнопленному на стене лифтерскому предписанию.

Швейцар тоже поспешил за ними к стене.

— Вот! Читай! — гаркнул распорядитель, тыча пальцем в нужный параграф.

Карл решил, что ему предлагают прочесть про себя.

— Вслух читай! — потребовал, однако, распорядитель.

Вместо того чтобы читать вслух, Карл, в надежде хоть как-то смягчить начальника, сказал:

— Я знаю этот параграф, мне же давали предписание, и я его внимательно прочел. Но как раз те указания, которыми никогда не пользуешься, легче всего забываются. Я служу уже второй месяц и еще ни разу не покидал свой пост.

— Зато теперь ты его покинешь раз и навсегда! — изрек распорядитель, вернулся к столу, взялся было снова за опись, как будто намереваясь продолжить чтение, но тут же раздраженно ее бросил и даже прихлопнул, словно бесполезный клочок бумаги, после чего, багровея пятнами на щеках и на лбу, принялся нервно расхаживать по комнате. — Из-за какого-то сопляка такие волнения. Да еще в ночную смену! — приговаривал он, пыхтя и отдуваясь. — Да вы знаете, кому потребовалось воспользоваться лифтом как раз тогда, когда этот мерзавец вздумал сбежать? — обратился он к швейцару.

И он назвал какое-то имя, при одном упоминании которого швейцар — а уж он-то наверняка знал всех постояльцев и цену каждому из них — от страха весь передернулся и глянул на Карла с бесконечным изумлением, словно только его, Карла, живьем и во плоти присутствие способно подтвердить, что обладатель такого имени вынужден был попусту терять время из-за мальчишки-лифтера, оставившего свой пост.

— Это ужасно, — все еще не в силах поверить в случившееся, вымолвил швейцар, изумленно покачивая головой и по-прежнему не сводя глаз с Карла, который, в свою очередь, грустно смотрел на него, понимая, что теперь ему еще и за бестолковость этого человека придется расплачиваться.

— Я тебя тоже давно приметил, — сказал вдруг швейцар, наставив на Карла толстый, грозный, подрагивающий от возмущения указательный палец. — Ты единственный мальчишка, который со мной не здоровается. Ишь чего о себе возомнил! Каждый, кто проходит мимо швейцарской, обязан со мной поздороваться. С остальными швейцарами можешь вести себя как вздумается, но я такого обхождения не потерплю. Я, правда, иногда делаю вид, будто не замечаю, но будь уверен, я прекрасно вижу, кто со мной здоровается, а кто нет, наглец ты этакий.