Вдруг кто-то тронул его за плечо. Решив, что это, конечно, очередной пассажир, Карл торопливо сунул яблоко в карман и, толком даже не взглянув на гостя, поспешил к лифту.

— Добрый вечер, господин Росман, — произнес, однако, тот. — Это же я, Робинсон.

— Вас, однако, не узнать, — сказал Карл, тряхнув головой.

— Да, у меня теперь все хорошо, — ответил Робинсон, не без гордости оглядывая свой пестрый наряд, каждый из предметов которого сам по себе, возможно, был очень даже неплох, но все вместе они производили скорее жалкое впечатление. Особенно бросалась в глаза явно впервые надетая белая жилетка с четырьмя отороченными черной тесьмой кармашками, на которую Робинсон, выпячивая грудь, изо всех сил старался обратить внимание Карла.

— И одеты вы шикарно, — заметил Карл, невольно вспомнив о своем красивом строгом костюме, в котором и рядом с Реннелом не стыдно было бы показаться, если бы эти двое, с позволения сказать, дружков его не продали.

— Да, — откликнулся Робинсон, — я почти каждый день что-нибудь себе покупаю. Как вам нравится жилетка?

— Жилетка знатная, — похвалил Карл.

— Но это не настоящие карманы, а так, для виду, — сообщил Робинсон и даже схватил Карла за руку, дабы тот сам мог в этом убедиться. Карл, однако, отпрянул, ибо на него дохнуло нестерпимой волной перегара.

— Опять вы много пьете, — сказал Карл, снова очутившись возле перил.

— Нет, — возразил Робинсон, — вовсе не много. — И вопреки своему только что объявленному благополучию сокрушенно добавил: — Да и что еще остается в жизни нашему брату.

Очередная ездка прервала их беседу, а едва Карл спустился, раздался телефонный звонок и от него потребовали немедленно привести врача, поскольку у дамы с седьмого этажа случился обморок. Направляясь за врачом, Карл втайне надеялся, что Робинсон тем временем уберется восвояси, ибо не хотел, чтобы их видели вместе, и, помня о Терезиных предостережениях, не желал ничего слышать о Деламарше. Но Робинсон по-прежнему его ждал в неестественно прямой и неподвижной позе очень пьяного человека, а тут как раз один из высших чинов гостиничной администрации — в цилиндре и во фраке — мимо прошел, но, по счастью, вроде бы не обратил на Робинсона никакого внимания.

— Почему бы вам, Росман, как-нибудь к нам не зайти, мы шикарно устроились, — сказал Робинсон, глядя на Карла как можно приветливей.

— Меня приглашаете вы или Деламарш? — спросил Карл.

— И я и Деламарш, — ответил тот. — Мы оба вас приглашаем.

— В таком случае я отвечу вам и попрошу передать мои слова Деламаршу: между нами, если это вам еще не ясно, все кончено раз и навсегда. Вы оба причинили мне больше зла, чем кто бы то ни было. Или вы вбили себе в голову и дальше не оставлять меня в покое?

— Но мы же ваши товарищи! — воскликнул Робинсон, и в глазах его блеснули отвратительные пьяные слезы. — Деламарш просил вам передать, что все прежнее он готов с лихвой возместить. Мы теперь живем у Брунельды, она замечательная певица.

В доказательство последних своих слов Робинсон уже изготовился фальцетом затянуть какую-то песенку, если бы Карл вовремя на него не шикнул:

— Да замолчите вы немедленно, вы что, забыли, где находитесь?!

— Росман, — продолжал Робинсон, урезоненный, видимо, лишь по части пения, — я же ваш товарищ, скажите: что для вас сделать? У вас тут такая видная должность, не могли бы вы подбросить мне немного деньжат?

— Так вы их только пропьете, — сказал Карл. — У вас вон, я вижу, даже в кармане бутылка бренди, из которой вы наверняка успели как следует хлебнуть, пока я уходил, потому что вначале-то вы еще были ничего.

— Это только для подкрепления сил, когда я куда-нибудь отправляюсь, — пояснил Робинсон извиняющимся тоном.

— Да я вовсе не желаю вас перевоспитывать, — сказал Карл.

— А как же деньги? — спросил Робинсон, широко раскрыв глаза.

— Видимо, Деламарш поручил вам раздобыть денег. Хорошо, я дам вам денег, но при одном условии: вы немедленно отсюда уйдете и никогда больше не будете меня здесь беспокоить. Если вам понадобится что-то мне сообщить, можете написать Карлу Росману, лифтеру, отель «Оксиденталь», — такого адреса вполне достаточно. Но сюда, повторяю, вы ко мне приходить не будете. Здесь я на службе, и у меня нет времени принимать гостей. Вы согласны взять деньги на таких условиях? — спросил Карл и уже полез в карман жилетки, решив, так и быть, пожертвовать чаевыми сегодняшней ночи. Робинсон вместо ответа только кивнул и громко сопел. Карла его молчание не устраивало, и он спросил еще раз: — Так да или нет?

На это Робинсон вялым взмахом руки поманил Карла к себе и, уже явственно покачиваясь, прошептал:

— Росман, мне очень худо.

— Вот черт! — вырвалось у Карла, и, обхватив Робинсона обеими руками, он потащил его к перилам.

В тот же миг зловонная жижа полилась изо рта Робинсона в глубину шахты. Разом обмякнув, он только беспомощно тянулся к Карлу в редких промежутках между приступами дурноты.

— Вы и вправду добрый мальчик, — приговаривал он тогда. Или: — Сейчас все пройдет, — хотя до этого было еще очень далеко. Или: — Сволочи, какой дрянью они меня там напоили!

Карл не мог возле него находиться — не в силах побороть беспокойство и отвращение, он нервно прохаживался взад-вперед. Здесь, в закутке за лифтом, Робинсон еще как-то укрыт от посторонних глаз, но что, если его все-таки заметят — кто-нибудь из капризных богатых постояльцев, которые только и ждут случая заявить претензии шныряющим повсюду представителям гостиничной администрации, а те потом в отместку житья не дают всему обслуживающему персоналу; или, еще того хуже, один из постоянно меняющихся гостиничных детективов, которых, кроме дирекции, никто в лицо не знает, — вот и приходится подозревать шпиона в каждом встречном, едва тот, пусть даже просто по близорукости, глянет на тебя чуть пристальней, чем обычно. А уж внизу, где ресторан работает ночь напролет, стоит кому-то зайти в кладовую и с изумлением обнаружить заляпанные бог весть чем окна световой шахты, как тут же раздастся звонок и Карла потребуют к ответу: что там у вас наверху, черт возьми, происходит? Как тогда быть, как отмежеваться от Робинсона? И если даже, допустим, Карлу это удастся, где гарантии, что Робинсон со страху и по глупости, вместо того чтобы молить о прощении, не свалит все как раз на него, на Карла? А уж тогда — разве не логично будет его, Карла, немедленно уволить, ибо где это видано, чтобы мальчишка-лифтер, распоследний и самый никчемный чин в грандиозной служебной пирамиде гостиничного персонала, поганил отель с помощью своего дружка, приводя в негодование, а то и вовсе отпугивая постояльцев? Да и кто захочет терпеть лифтера, у которого подобные дружки, чьи посещения он к тому же допускает в свое рабочее время? И разве не напрашивается сам собой вывод, что такой лифтер и сам пьяница, если не что похуже, ибо как тут не заподозрить, что он давно уже потчует до положения риз своих дружков из гостиничных припасов, а те потом оскверняют где попало этот образцовый, прямо-таки в безупречной чистоте содержащийся отель, вытворяя в нем всяческие свинства, как вот сейчас Робинсон? И кто поручится, что этот мальчишка ограничивается только кражей спиртного и съестного, когда возможности для воровства при общеизвестной рассеянности постояльцев, оставляющих незапертыми платяные шкафы, забывающих на столах ценные вещи и даже раскрытые денежные шкатулки, бездумно бросающих где придется свои ключи, воистину неисчислимы?

Тут как раз Карл заметил вдалеке группу гостей, что поднимались из винного погребка, где только что закончилось представление гостиничного варьете. Он поспешил занять свой пост, не решаясь даже оглянуться на Робинсона из страха увидеть нечто совсем уж неподобающее. Его мало успокаивало, что оттуда не доносится ни звука, ни даже вздоха. Он, правда, продолжал обслуживать пассажиров, развозя их по этажам, но не мог вполне скрыть свою несобранность, и при всякой ездке вниз сердце его тоскливо сжималось от дурных предчувствий.