Слово «иначе» прозвучало с таким ударением, что Сталин поднял брови. Поглядев на жестокое лицо нового начальника политической полиции, он одобрительно кивнул головой. Этот, действительно, найдет и достанет. С жилами все вытянет…

— Ладно. Доставай. Между прочим, я тебе настоятельно рекомендую несколько усилить информационную сеть (Сталин не захотел сказать «слежку») вокруг руководителей армии… Так, на всякий противопожарный случай.

Умные темные глаза Ежова с напряженным вниманием впились в непроницаемое лицо Сталина. Он только что в кабинете секретаря встретил Тухачевского, который сухо и холодно, даже с каким-то барским пренебрежением, поздоровался с ним. Неужели и здесь что-то начинается?

— Хорошо, — коротко ответил он. — И… маршалов тоже? Сталин, не глядя, кивнул головой.

— Тухачевского? — совсем тихо спросил Ежов, не отрывая пристального взгляда от лица хозяина. Тот не ответил прямо, а изменил тему разговора

— Кстати, чтобы не забыть: твоя служба охраны на высоте?

— Конечно. А почему ты спрашиваешь?

— Да я, видишь ли, сегодня, пожалуй, пошел бы в театр. В МХАТ'е «Дни Турбиных» идут. Говорят — свежо и ново. А я давно уже не развлекался. Так ты ручаешься?

Ежов секунду помолчал.

— Да. Иди. Я сам лично присмотрю за всем.

— Хорошо. А для медицинского осмотра все готово?

— Все, Иосиф. Только профессор-то наш шибко капризный. На осмотре можно ждать от него всяких глупостей.

— Ну, ладно, ладно, — успокоительно усмехнулся Сталин. — Если старые профессора дурака валяют, — это ничего. А вот если молодые неучи — это, брат, мно-о-о-го опаснее!..

Знаменитый венский профессор-кардиолог Аппингер был резко недоволен. Если бы не совершенно баснословный гонорар за простой осмотр и диагноз — он никогда бы не согласился на поставленные ему унизительные условия. А условия были действительно очень странными: советский полпред предложил ему вылететь в Москву на один только день к нескольким важным пациентам, имен которых ему сообщено не было. Профессор обязывался:

1. Не задавать пациентам никаких вопросов и получать нужные справки только у сопровождающего врача.

2. Не разговаривать ни с кем, кроме приставленных к нему официальных представителей.

3. Хранить в тайне результаты осмотра.

4. Беспрекословно подчиняться общим распоряжениям, принятым в Москве.

Похоже было, что его приглашают к каким-то важным заключенным. Профессор читал газеты и с большим интересом отнесся к догадкам журналистов, что «добровольные признания» политических обвиняемых достигаются в Москве применением специальных лекарств. Возможно, что злоупотребление этими препаратами вызвало у кого-нибудь опасные сердечные явления и этим объясняется срочная необходимость в его диагнозе.

Прилетев вечером в Москву, профессор был не прочь утром осмотреть красную столицу, но ему в этом было очень вежливо отказано. Прибывший к нему для сопровождения к больным профессор Плетнев, старый русский ученый, говоривший по-немецки, и какой-то изысканно одетый, вылощенный чиновник с острыми глазами, после завтрака повезли раздраженного немца в Кремль. Профессор узнал Кремль сразу, даже сквозь поднятое стекло шикарной машины. Там, в кабинете коменданта, какой-то низкорослый, широкоплечий человек, избегая смотреть на самого профессора, тщательно осмотрел его чемоданчик с врачебными инструментами. Потом маленький лысый профессор надел свой халат и, блестя громадными очками и высоким лысым лбом, направился по темному коридору дальше в здание Кремля. Неожиданно где-то раздался странный звонок и знатному гостю было предложено вернуться. В кабинете коменданта чиновник с чрезвычайной корректностью попросил профессора оставить здесь все имеющиеся у него металлические вещи.

— Да какие же вещи? Ведь не могу я без инструментов производить осмотр?

— Нет, нет, профессор. Мы не про эти инструменты говорим. А про вещь, находящуюся лично при вас. Раздраженный немец вспылил.

— Да говорите же ясно, наконец! Что вам от меня нужно? — У вас, господин профессор, в левом кармане жилета имеется какой-то металлический предмет.

Тот с удивлением посмотрел на чиновника. — Да… Есть… Но откуда вы знаете?

— Наша обязанность — все знать. Оставьте этот предмет здесь, битте.

— Но… Но какое вам дело до этого? — удивленно спросил профессор, вынимая из жилетного кармана большие старинные часы-луковицу. — Вы про это говорили?

(Профессор не подозревал, что во время его продвижения по коридору мощные рентгеновские установки сигнализировали коменданту о нахождении какого-то металлического предмета в кармане гостя.)

— Да, господин профессор. Не угодно ли оставить их здесь? Эти часы пока вам не понадобятся.

Немец возмущенно пожал плечами.

— Ну, знаете… Я в свое время осматривал немецкого и французского президентов, английского короля, голландскую королеву и многих больных рангом пониже. Но это в первый раз, чтобы… — Не волнуйтесь, профессор. Такие у нас правила.

Опять возмущенно пожав плечами, профессор положил на стол свою луковицу, очевидно, дедовский подарок-талисман, и молча последовал за своими спутниками. После ряда поворотов коридора знаменитого гостя ввели, наконец, в какую-то комнату. Навстречу ему из-за стола, где он что-то писал, поднялся среднего роста человек в военном кителе. С первого же взгляда Аппингер узнал в нем Сталина и понял причину таких странных на первый взгляд условий его визита. Действительно, не только ни один человек, но, вероятно, ни один заяц в Европе не имел стольких врагов и преследователей, как этот мрачный грузин, теперь вежливо поднявшийся при появлении в дверях приезжего венца.

— Гутен таг, — коротко сказал профессор, сразу почувствовав себя только врачом при виде пациента во плоти и крови. — Начнем? — повернулся он к Плетневу.

— Как вам будет угодно, коллега. — Пока я буду приготовлять свои инструменты, попросите пациента раздеться до пояса.

Через несколько минут массивный, особо чуткий фонендоскоп[32] профессора прильнул к волосатой груди Сталина. В тонкие резиновые трубки вошел шум биения сердца.

Чу… Шу-у-у… Чу… Шу-у-у… Ровный сильный звук был ясен и ритмичен Профессор передвинул мембрану фонендоскопа к устью аорты. Сердечная машина и там была в достаточном порядке.

Оторвавшись от аппарата, профессор исследовал зрачковые рефлексы, чувствительность кожи и коротко кинул:

— Рентген, битте.

Все нужные материалы были приготовлены заранее. Плетнев сейчас же протянул профессору требуемое. Пленка негатива была ясна и бесспорна. Слабыми, но четкими линиями обрисовывалась сердце нормальных размеров. Сосуды сердца были заметны на снимке только чуть более темными извилистыми змейками за черным, словно тюремным, переплетом ребер, грудной кости и позвоночника.

— Сколько лет пациенту? — Шестьдесят.

— Странно… По состоянию сердца я не дал бы ему больше 46–47. Курит? Пьет?.. Та-а-ак… Вы не ошиблись ли, показывая мне этого пациента? — Нет, коллега.

Аппингер пожал плечами.

— Ну, что ж… Для его возраста сердечно-сосудистая система не дает данных для опасения. Конечно, есть неврастения, зависящая, очевидно, от злоупотребления табаком и спиртным. Может быть, имеются и постоянные тревоги и заботы в размерах, превышающих нормальные… А в общем — ничего серьезного.

— Будьте добры, коллега, все это изложить на бумаге.

Тот, пожав плечами, присел за стол и написал несколько строк.

— Как назвать пациента?

— «Пациент номер 1», — коротко ответил ему чиновник. Через минуту профессор поднялся. — Есть еще кто-нибудь?

— Да, пожалуйста, профессор. Пожалуйте за нами.

— Так, может быть, проще пациента сюда пригласить, чем мне бегать по комнатам и хрупкие инструменты с собой носить? — недовольно спросил немец.

— Извините, герр профессор. Распорядок этот установлен не нами, а приказаниями свыше… И поэтому…