Кажется, Манастабаль, моей проводнице, нравится прибегать к логике в последнюю очередь, потому что она говорит:

(А разве они не мертвые?)

Я отвечаю:

(И все-таки нужно ли, чтобы они умирали именно так? Скотобойня - и то менее ужасное зрелище! Ты слышала крики? Ты видела куски тел, эти отвратительные останки, наполовину сожранные собаками?)

Когда я это говорю, зубы у меня начинают стучать, а грудь и голова едва не разрываются от боли. Однако я не спешу пуститься вплавь, чтобы забыть, кто я, с кем, где и для чего, ибо Ахерон - река забвения, и Манастабаль, моя проводница, считает, что мне полезно окунуться в его воды. Но я не могу сказать ей спасибо за эту благотворную процедуру, потому что, как только я сливаюсь с водяными струями, она тут же становится для меня незнакомкой, идущей вдоль берега вровень со мной. И когда она начинает делать мне знаки, я лишь кричу в ответ что-то дружелюбное - на всякий случай. Но когда я в самом счастливом расположении духа переворачиваюсь на спину, меня внезапно выхватывают из воды - я тщетно отбиваюсь руками и ногами - и выбрасывают на берег, где я падаю, обессиленная. И слышу яростные вопли незнакомки:

(Ты опять едва все не испортила! Еще немного - и тебе пришел бы конец! Разве я тебе не говорила, чтобы ты окунулась и сразу же вышла на берег? У меня уже достаточно хлопот с тобой, Виттиг! Избавь же меня от них! И что меня больше всего раздражает - все мои предупреждения для тебя пустой звук! Быстро же ты все забываешь!)

Несмотря на мои протесты, незнакомка досуха вытирает меня и заставляет облачиться в какую-то потрепанную одежду. Однако мало-помалу память начинает возвращаться ко мне - как в результате ее гневных речей, так и оттого, что я нащупываю зажигалку и пачку сигарет в карманах джинсов (оказывается, моих). Но воспоминание об эпизоде на центральном вокзале возвращается словно приглушенным и от этого хоть как-то выносимым, хотя непонимание остается, а для меня это самое мучительное.

Их заставляют облачиться в униформу, которая немедленно выделяет их в толпе, словно мишени. В личных порядковых номерах нет необходимости. Ибо как только увидишь их туфли на каблуках, голые ноги, а также платья и сумочки, сразу становится ясно, что перед тобой - дичь. И это правда - на них устраиваются облавы в духе графа Зарова[1], которые продолжаются всю ночь. Я участвую в одной из них вместе с Манастабаль, моей проводницей, в парке Золотых Ворот, где мы несем дозор: она - с лазерным мечом, словно ангел у входа в рай, я - с автоматом. Как только где-то раздается характерное клацанье их каблучков, мы тут же бросаемся туда. Иногда видно, как кто-то из них проходит по улице на другой стороне парка, останавливается, чтобы оглядеться, держа сумочку во рту, потом идет дальше, прихрамывая - торопливого стаккато, что звучало в начале ночи, уже давно не слышно. Порой слышится приглушенный крик, и не удается определить, откуда он доносится. Некоторых из них мы находим привязанными к ограде парка и спящими. Одна из них, которую мы пытаемся отвести в убежище, кричит:

(Отъебитесь от меня, суки! Все, чего я хочу, - чтобы наутро мне заплатили!)

И бесполезно ей объяснять, что это не порнофильм, а прямой репортаж - она отвечает:

(Вы, чертовы лесбиянки, соврете - недорого возьмете, это всем известно!)

Я горько жалуюсь Манастабаль, моей проводнице, говоря:

(Это самое настоящее линчевание - охота на человека! Но попробуй только им об этом сказать!)

Итак, некоторые говорят, что это вранье, и предлагают свои услуги на окрестных улицах и бульварах, поглядывая на себя в зеркала освещенных витрин. Конечно, нельзя сказать, что ростом они все поголовно с атлантов, да и в наше время повального увлечения джоггингом они явно не являются его поклонницами - разве что носят кроссовки в карманах. Стоит им лишь ненамного удалиться от начальной точки маршрута, как они сразу исчезают за углом на первом перекрестке.

Когда раздаются звуки сирен, их охватывает тревога, они бледнеют, ноги у них подкашиваются. Неуклюжие Атланты бросаются врассыпную, словно Меркурии в крылатых сандалиях. Что они вообразили? Есть ли законы, позволяющие защитить дичь и запрещающие охотиться на нее иначе как пешком? Охотники сидят в машинах, и им неведомы ни запреты, ни угрызения совести. Вначале они развлекаются, высматривая жертв в бинокли - и одновременно сплачиваются, объединяясь в группы. Затем, с помощью оптических прицелов своих ружей, они выбирают расстояние, с которого будут стрелять. Но при этом вовсе не торопятся -ведь спортивный интерес, в первую очередь, заключается в самом преследовании и в приготовлениях к нему. И только глубокой ночью, когда дичь рассеивается, охотники мало-помалу выбирают себе позиции и приближаются к намеченным жертвам. И когда окрестные жители засыпают, а уличное движение останавливается, это уже совсем другой Сан-Франциско. Разом становится заметен горный рельеф, очертания холмов, их складки и шероховатости видны со всей отчетливостью, массивы садовых деревьев выступают из тьмы. Все, что город скрывает под своей дневной суетой, ясно видится в часы ночной охоты.

Обежав все дорожки парка Золотых Ворот, Манастабаль, моя проводница, и я беспорядочно мечемся во все стороны, но никого не находим. Если какая-то из жертв, потерявшая свои туфли на каблуках, с израненными ступнями, в разорванной одежде, бросается откуда-то нам наперерез, взывая о помощи, мы теряем уйму времени, отводя ее в безопасное место, потому что она уже не в силах отправиться туда самостоятельно. Мы возимся с одной-единственной, тогда как сотни все еще остаются в этой адской игре. Некоторые, уже не испытывающие никаких сомнений касательно своей участи, бросаются под колеса машин, чтобы покончить со всем побыстрее, не изматывая себя понапрасну. И заставить их подняться уже невозможно. Охотники, жаждущие продолжения, при необходимости не колеблются - выйдя из машин, они ударами кнута или выстрелом по ногам вынуждают жертву снова бежать. От стенаний жертв у меня подкашиваются ноги, и Манастабаль, моей проводнице, приходится оттаскивать меня в сторону, чтобы я не оказалась на линии огня. Она усаживает меня на поросший травой холмик и позволяет мне нареветься вдоволь. Я спрашиваю:

(Манастабаль, моя проводница, что с ними будет? Их всех убьют?)

Она говорит:

(Может статься, они не умрут. Поэтому хорошо бы тебе собраться с силами, потому что им нужна будет помощь.)

Ее слова действуют на меня, как разряд тока: я мгновенно вскакиваю на ноги и говорю:

(Тогда не будем терять времени!)

И только тогда я вижу растущую толпу, к которой присоединяются все новые выходящие из домов жильцы, чтобы оказать помощь раненым. В мгновение ока их развозят на мотоциклах, в легковых автомобилях, в грузовиках. У сопровождающих при себе ружья и даже автоматы. Уже раздаются новые выстрелы, когда мы еще раз обегаем аллеи парка Золотых Ворот, светя карманными фонариками во всех направлениях.

Манастабаль, моя проводница, говорит:

(Недостаточно покинуть преисподнюю, Виттиг, чтобы сразу оказаться в раю. Ибо существует чистилище, иными словами, срединное место, которое принадлежит и аду, и раю одновременно. И сколь прекрасно, что такое место существует, как бы тесно оно ни было, столь же и велика конкуренция, чтобы попасть сюда - и голод царит в нем. Ведь те, кто живет здесь -не ангелы, а освобожденные, за свою свободу платящие голодом. Суди сама, отражается ли это на их настроении и случается ли им истреблять друг друга от ожесточения и беспомощности. И однако, мужество их велико, и велика стойкость, когда у них нет другого выхода, чем жить как преступницы.)