И когда я спрашиваю ее, часто ли нам еще придется убегать в течение нашего путешествия, она отвечает:

(Ну еще бы - каждый раз, когда ничего другого не останется.)

В самый разгар дня мы идем по городским улицам. Иногда в просветах между высокими строениями виднеется море. Все остальные люди, кажется, следуют к той же цели, что и Манастабаль, моя проводница. Но мне неизвестно, что это за цель, пока она не говорит:

(Приготовься, Виттиг, увидеть главную часть представления - то, что мы видели, было лишь прелюдией.)

При этих словах у меня внутри все сжимается, солнечное сплетение словно завязывается в узел. Я замечаю, что у большинства окружающих головы обмотаны шарфами, концы которых закрывают лица. Другие закутаны в плащи, и на лица опущены капюшоны. Когда мы подходим к мэрии, толпа становится более плотной, и оказывается, что Манастабаль, моя проводница, и я - единственные, у кого лица открыты. Сегодня здесь не видно ни флажков, ни разноцветных лампочек, ни цветочных гирлянд, ни бумажных фонариков, ни конфетти. Ожидание длится недолго, как если бы власти отвели на парад совсем мало времени. Гремят большие и малые барабаны, и вот мы видим, как приближается - держите меня! - то, чего я никогда не видела воочию, хотя и знала, что подобное существует. Осужденные души, у которых отрезаны ноги, идут на перевязанных обрубках впереди процессии, поскольку именно от них зависит ее скорость. У других перерезаны ахиллесовы сухожилия, и они вынуждены ползти. За ними следуют те, у которых ноги, кажется, не повреждены - они идут обычным шагом. Но у них ампутированы пальцы рук, кроме больших и указательных - очевидно, чтобы они оставались пригодными к труду. Манастабаль, моя проводница, щиплет меня, потому что я уже на грани обморока, и моим вылезшим из орбит глазам достаточно лишь небольшого усилия, чтобы упасть на землю. Тем не менее, процессия продолжает двигаться под грохот барабанов и тамтамов. Время от времени воздух разрезает резкий звук трубы. Сейчас мимо проходят те, чьи губы изуродованы вставленными деревянными дисками. Их сменяют осужденные души, чьи шеи вытянуты с помощью примыкающих друг к другу ошейников, от которых они не могут избавиться, не задев позвоночника и спинного мозга. Очевидно, что подобное шествие может двигаться лишь очень медленно. Однако грохот барабанов и тамтамов усиливается, и повелительные голоса из громкоговорителей торопят несчастных. Те, вопреки усилиям, которые они совершают, чтобы не натыкаться на идущих впереди, все же сталкиваются с ними, что приводит к сутолоке. Но большого вреда от этого нет, потому что их не сразу догоняют те, кто идет следом. Они движутся медленно, поддерживая обеими руками печень, свисающую у них из-под ребер, раздутую от непомерного чревоугодия. Время от времени кто-то останавливается, чтобы извергнуть изо рта струю зеленой желчи. У следующих сильно заужены талии с помощью расшитых жемчугом поясов или подобия корсетов, охватывающих тело от пояса до подмышек и сдавливающих ребра и грудную клетку. Эти участницы, кажется, находятся в привилегированном положении, хотя можно заметить, что большинство из них задыхаются, хрипят и падают в обморок. Видя это, я достаю флакон с эфиром, переданный мне моим добрым гением как лекарство для чрезвычайных случаев, и собираюсь бежать к ним на помощь, стряхнув с себя оцепенение, в котором пребываю с начала парада. Но прежде чем я успеваю привести в исполнение свой замысел, Манастабаль, моя проводница, заставляет меня немедленно спрятать драгоценный флакон и указывает мне на ближайших к нам зрителей. По обе стороны шествия тесными рядами стоят фигуры в белых балахонах с капюшонами, полностью закрывающими лица, с прорезями для глаз. Из-под балахонов высовываются стволы автоматов. Когда я встречаюсь с кем-то из этих людей взглядом, никто не отводит глаз, и тщетно я сжимаю висящий у меня на поясе лазерный пистолет Манастабаль, моей проводницы, - я не смогу воспользоваться им из-за большого скопления народа. Я чувствую слабость в ногах и поспешно отступаю назад, чтобы меня не растоптали. Теперь, с некоторого отдаления, я вижу конец процессии. Там движутся фигуры, невероятно раскормленные или, быть может, беременные - они проходят, волоча свои громадные животы, чьи размеры совершенно не соответствуют их телам; особенно разителен этот контраст у маленьких девочек. Дальше, согласно разделению по различным видам уродств, следуют многочисленные ряды тех, кто может пожаловаться лишь на отсутствие клитора; тех, кто вдобавок лишен больших и малых половых губ и всей остальной плоти, закрывающей влагалище, так что на ее месте - лишь несколько грубых стежков, зашивших эти вторые уста, из которых предварительно вырезали губы и язык. Манастабаль, моя проводница, быстро приближается, чтобы поднять меня, потому что я не выдерживаю и падаю на обочину дороги, зарываясь лицом в землю и сосновые иглы. Она сурово произносит:

(Можно подумать, Виттиг, ты страдаешь больше чем они!)

Но ноги отказываются меня держать, позвоночник утрачивает твердость. Слезы душат меня, и я едва могу вымолвить:

(Какое ужасное зрелище, о Манастабаль, моя проводница! Зачем все это?)

Она отвечает:

(Знай, что время душевных страданий еще не настало, и всему свой час. Постарайся же ограничиться лишь почтением к тем несчастьям, что выпали на долю этих осужденных душ, для которых твоя скорбь - только лишнее оскорбление.)

Она хватает меня под мышки и ставит на ноги. Не в силах поднять глаза, я продолжаю смотреть на темно-серый асфальт, и мельчайшие шероховатости на нем предстают передо мной словно крупным планом. Должно быть, для этого парада опустошили все городские больницы, а если каким-то образом удалось заставить мертвецов идти - то наверняка и морги, потому что очередные участники шествия выглядят лишь подобием живых людей. У некоторых - лишь обычные синяки, кровоподтеки, фонари под глазами. У других - повязки на месте отрезанных носов. У некоторых руки и ноги в гипсе, и они передвигаются на костылях. У кого-то - разрывы внутренних органов, сонных артерий, пулевые и ножевые ранения, раздавленные и искореженные грудные клетки. Грохот барабанов и тамтамов теперь раздается на всю округу, движется вместе с парадом, изредка прерываемый резкими звуками трубы. Осужденные души проходят в глубоком молчании, и даже те, кто испытывает величайшие физические страдания, не издают ни единого стона -они движутся, словно окаменев. Именно это - самое страшное, и я бы тысячу раз предпочла глухой ропот, стоявший на центральном вокзале, или самые ужасные вопли в последнем кругу ада. На что Манастабаль, моя проводница, говорит:

(Но это и есть последний круг ада, крайний предел существования, которое поддерживается здесь одной лишь упорной силой, той, что Декарт называл животным началом. Не этим ли стоит тебе больше всего восхищаться?)

Судорога сжимает мне горло, и я не могу отвечать. Впрочем, парад окончен, и за последними участницами устремляется толпа в белых балахонах с капюшонами. Они по пятам преследуют отстающих, подгоняя их пинками, ударами хлыстов и воплями ненависти.

Когда мы удаляемся от берега, Манастабаль, моя проводница, передает мне весла, а сама становится на нос лодки. Мы плывем по реке Ахерон, куда Манастабаль, моя проводница, привела меня, чтобы я искупалась. Итак, я принимаюсь грести, стараясь делать это как можно лучше, хотя гребля и не является моим любимым видом спорта. Но едва лишь я успеваю сделать несколько взмахов, как над рекой поднимаются клубы оранжевого тумана. Они так сильно сгущаются вокруг лодки, что сквозь них ничего не видно. И даже лицо Манастабаль, моей проводницы, заволакивается туманом. Я едва различаю его, хотя и слышу, что она кричит мне какую-то повторяющуюся фразу. Однако напрасно - я не могу понять ни слова, потому что туман, который я вдыхаю, словно ударяет мне в голову и внезапно заставляет меня забыть, кто я, где я и с кем, и что собираюсь делать. Меня охватывает неистовый восторг, и телу становится так легко, что я орудую веслами без всяких усилий. Теперь лодка быстро движется как будто сквозь груды сырого хлопка, и я даже не знаю, в каком направлении. Помимо того, что я ничего не вижу, у меня пропадают и все остальные ощущения - я лишь чувствую близость воды. Я не слышу, как погружаются в воду весла - кажется, они рассекают лишь туман - и вдруг меня резко отбрасывает назад, я выпускаю весла и в следующий миг уже лежу, оглушенная, на дне лодки. Я даже не успеваю подняться, протестующе закричать или что-нибудь спросить, когда лодку сильно встряхивает, и она начинает кружиться на месте, как волчок. И тут я слышу голос: