(Скажи мне, несчастное создание - ибо ты не можешь не быть несчастной - где мы?)

Она, кажется, прилагает огромные усилия, чтобы переключить внимание на меня. Наконец слова слетают с ее распухших губ, но при этом она по-прежнему пребывает в отрешенности:

(Чужестранка - ибо тебе, очевидно, неизвестно, что это за место - знай, что ты находишься на берегу озера самоубийц.)

Передо мной словно вспыхивает свет среди кромешной тьмы.

(Так вот почему на вас фиолетовые веревки - не убийства вы совершили, а самоубийства! Что же толкнуло вас на поступок столь необратимый? Говори! Расскажи все, что знаешь!)

Голова моей собеседницы тяжело клонится к земле. Наконец, несмотря на то, что ей невыносимо тяжело мне отвечать, она продолжает:

(Как тебе должно быть известно, чужестранка, самоубийства столь же рознятся между собой, как и самоубийцы. Однако сходство, обнаруживаемое между ними здесь, свидетельствует о том, что через смерть все они стремились обрести свободу. Вот почему мы сами роем себе могилы - ты видишь, они зияют тут и там. И хотя это благородное решение, единственно возможное для избавления от самых отвратительных видов рабства, дается оно отнюдь не с легким сердцем. Вот почему ты видела эти скорбные лица, эти отчаянные взгляды, эту тяжелую походку, эти слезы на щеках. Поэтому назвали это озеро Озером Скорби. Эти руки, вздымающиеся над землей - последний протест против несправедливой судьбы.)

Я не нахожу слов для ответа, и, видя, что она снова забыла обо мне, позволяю ей уйти. Манастабаль, моя проводница, говорит:

(Трудно, Виттиг, не впасть в отчаяние в преисподней. Вот почему эти несчастные создания направляются к озеру, где убивают друг друга, раз уж им не удается прийти к смерти прямым путем.)

Я смотрю на воздетые руки, торчащие из этой мрачной земли, которая всего за одну ночь стала кладбищем для столь многих и дала пищу воронам. Меня удивляет, что нет способа остановить самоубийства и отправить осужденные души в чистилище. Манастабаль, моя проводница, говорит:

(Они не хотят туда уходить, хотя знают дорогу, как знают и то, что спасение трудно, но возможно. Не страх их останавливает - ибо, потеряв жизнь, они готовы потерять все. Дело в том, Виттиг, что уже слишком поздно. Сила, которая позволяет двигаться с легкостью, оставила их навсегда, и в чистилище они будут всего лишь подобием самих себя. Они попадают сюда уже мертвыми, ибо механизм разрушения (тирания, подавление, преследование) прокатывается по ним как паровой каток, лишая их малейших попыток к сопротивлению. Смерть - их единственный выход, и я сожалею, что мне приходится тебе об этом говорить.)

Я отвечаю:

(И мною тоже, Манастабаль, моя проводница, овладевает желание броситься вниз головой в Озеро Скорби. Но уверяю тебя, меня мало заботит, окажется ли после смерти моя рука поднятой в знак протеста. Позволь же мне искупаться, и если я не вернусь, считай, что моя смерть, как и смерть остальных, была неизбежна. Я и без того уверена, что не вернусь живой из преисподней.)

Манастабаль, моя проводница, молча смотрит мне в глаза, потом говорит:

(Неужели ты сдашься теперь, после всех перипетий, которые уже позади? Наберись мужества, ибо я с тобой.)

Говоря это, она легонько опускает руку мне на плечо. Но несмотря на это, я падаю на землю и оглашаю стонами и рыданиями эту обитель скорби. Больше всего угнетает то, что здесь нельзя напрямую сразиться с врагом, поскольку он не имеет зримого облика. Ибо где они, эти преступники, согнавшие столько душ, словно отчаявшееся стадо, на берега озера самоубийств? Где те работорговцы, те банкиры, которые подсчитывают прибыль от скорби и слез? Очевидно, они в аду. Но для них ад - это рай. Они счастливо улыбаются, сидя на своих мешках с золотом, и развлекаются со своими дубинками, ружьями и бомбами... Когда я, нарыдавшись вдоволь, замолкаю, Манастабаль, моя проводница, осторожно поднимает меня и говорит:

(Теперь пойдем выпьем по глоточку, ибо это еще не конец твоих испытаний.)

Я отвечаю:

(В таком случае пойдем туда, где, раз уж одни души обречены на муки, другие слушают музыку на концертах.)

Однако наши злоключения еще не кончены - мы по-прежнему бредем через пустыню, по которой ветер гонит изменчивые песчаные волны. Ослепительный свет движется вместе с ветром, серебристыми отблесками отражая фрагменты неба на поверхности песка и порой замирая, словно спотыкаясь о неровности рельефа. Блузка Манастабаль, моей проводницы, яростно хлопает вокруг ее тела, образуя прямо перед моими глазами, на высоте в половину человеческого роста от земли, белое дрожащее сияние. Я не сразу замечаю странные фигуры, идущие нам навстречу, потому что мое зрение затуманено и в глазах двоится. Однако эти существа, похоже, действительно двухголовые - их головы покачиваются из стороны в сторону, тела движутся то вперед, то назад. Я замечаю, что их руки и ноги, в зависимости от их нужд, могут сгибаться в разные стороны, локти и коленные чашечки - двусторонние, а некоторые бицефалы приближаются к нам спиной вперед. Головы их подобны голове Януса - с двумя ликами, обращенными в прошлое и будущее. И вот так они почти незаметно продвигаются вперед неровной линией, которая изгибается и петляет на каждом повороте дороги, на равном расстоянии между чистилищем и преисподней. Некоторые испускают жалобные вопли и плачут одним из своих лиц, тогда как другие лица улыбаются и смеются. Большинство из них перемещаются в очень узком пространстве на грани между адом и чистилищем, останавливаясь на той или другой стороне в зависимости от того, куда их толкает та или другая голова. Многие бицефалы, пользуясь тем, что одна из их голов спит, торопятся либо повернуть назад, либо двинуться вперед, следуя побуждению той головы, которая бодрствует. Нет необходимости просить Манастабаль, мою проводницу, объяснить этот феномен, потому что она сама говорит, перекрикивая шум ветра:

(Именно их сила, Виттиг - причина их раздвоенности, этих двухголовых осужденных душ. В самом деле, весь их ум породил в них двоякое стремление - покинуть ад и остаться в нем. С одной стороны, у них есть полное представление о том, как устроен ад, они способны овладеть его механизмами и его науками, они вошли во вкус и стали повелительницами в своих владениях. С другой стороны, они в совершенстве знают механизм господства, который привел большинство душ к участи осужденных. И вот они держатся на полдороге, не зная, на какой стороне действительно хотят остаться, обремененные своими двумя головами. С одной стороны, они придерживаются мнения, что лучше оставаться властелинами в аду и контролировать происходящее. С другой, считают, что лучше бежать из ада незамедлительно.)

Я говорю:

(Пусть бы они унесли с собой знания, науки и технологии, которых нам так не хватает!)

Манастабаль, моя проводница, вздыхает и долго молчит. Потом говорит:

(Но материальные орудия они не могут унести с собой. Из-за этого они и не решаются переступить черту, это и вынуждает их так долго размышлять, что головы у них раздваиваются, это и заставляет их мучиться и двигаться в противоположных направлениях. Ибо, хотя у них есть наука и технологии, они все же еще не могут выяснить, как восполнить нехватку орудий или, при наличии этих орудий - как их использовать и как изменить их первоначальное назначение.)

Я слушаю Манастабаль, мою проводницу, смотрю на бицефалов, покачивающихся взад-вперед, и на их двойные лица - иногда у одного из двух закрыты глаза. И вдруг я замечаю в центре их вереницы торжественное шествие, несущее на вытянутых руках всевозможные механизмы, среди которых я различаю множество компьютеров. Когда я уже собираюсь приблизиться к ним, чтобы поздравить с такими ценными приобретениями, Манастабаль, моя проводница, удерживает меня за руку и говорит:

(Не дергайся, Виттиг. Все эти модели устарели или скоро устареют - еще раньше, чем будут использованы по назначению. И они это знают.)