Именно в эти первые недели в Лефортово он сделал для себя открытие, что его бунт каким-то странным образом связан с Мариной. До ее появления в его жизни он был слепо верен Конторе. Быть исключенным из этого братства, отвергнутым товарищами, заслужить презрение командиров было самым страшным, что только могло с ним произойти. Но теперь все было не так. Потерять ее было страшнее.

Потом он мне объяснял: “В Лефортово до меня дошло, что я сменил принадлежность, в том смысле, что все мы ведь кому-то принадлежим. Понимаешь, Марина мою душу вроде как востребовала. До этого, посади меня на полиграф — ну, детектор лжи, где нужно отвечать первое, что приходит в голову, то при слове “любовь” я бы ответил “родина”; если “верность” — то сказал бы “присяга”; если “выполняй”, то — “приказ”. Мне бы и в голову не пришло подумать о чем-то другом. Потому что я принадлежал им на сто процентов. Как ребенок родителям, которых я, впрочем, мало знал”.

Но Марина изменила все. Когда он ее увидел, он понял, что принадлежит ей, а потом и их сыну, а уже потом всему остальному. С первой семьей все было иначе. Марине каким-то образом удалось отомкнуть замок на цепи, которой он был прикован к Конторе, когда-то заменявшей ему отца и мать.

— Если б я попал в УРПО до нее, я бы, наверное, как робот делал все, что прикажут. Но Марина развеяла этот гипноз, и я стал думать. А потом появился Борис и довершил процесс. Потому что он все подробно объяснял. Не то что наши генералы, которые только и умеют, что орать: “Выполняй! Это приказ!”

Лежа в камере, часами разглядывая потолок, он думал о своих двух семьях: как они будут жить? У него не было ни собственности, ни сбережений. Может, Марина сообразит обратиться к Борису за помощью. Но, конечно, в ФСБ тут же представят это в каком-нибудь безобразном виде или начнут на нее давить, как давили на первую жену Наталью еще до его ареста. Ее вызвали на Лубянку, отобрали все квитанции об уплате алиментов и заставили подписать заявление, что Саша ей угрожал.

А потом сам Путин объяснял по ТВ, что Саша — злостный неплательщик алиментов: “Кстати, жена одного из участников пресс-конференции обратилась ко мне с жалобой”.

— Зачем ты это сделала? — наорал на нее Саша. — Ты же себя ставишь под удар! Тебя попросту убьют и свалят все на меня — ты этого хочешь?

— Я не знала, — рыдала Наталья. — Я слабая женщина. Они меня напугали.

Такие низкие методы простительны какому-нибудь оперу, думал Саша. Но чтобы директор ФСБ опустился до этого! Ни Ковалев, ни Барсуков такого себе никогда бы не позволили!

ЕСЛИ У САШИ в те дни было вдоволь времени для размышлений, то у Марины не было ни минутки, чтобы даже прийти в себя. О том, что Сашу арестовали, она узнала от Понькина, который приехал в тот вечер к ней на работу. Неожиданно на нее свалилась тысяча забот. С утра позвонили из офиса Березовского. Борис Абрамович за границей, сказал секретарь, но велел найти вам адвоката. Потом позвонил следователь из прокуратуры и пригласил на беседу. Толика пришлось отвезти к родителям на дачу.

Наутро она встретилась с адвокатом. Это был заслуженный военный юрист, который сразу же сказал ей, что у него нет опыта ведения политических дел.

— Но политические вопросы все равно будут решаться не в суде, — усмехнулся он. — Могу вам только обещать сделать все необходимое по существу обвинений, как если бы это было неполитическое дело.

Борис также распорядился, чтобы в офисе Марине выдавали по тысяче долларов в месяц — примерно столько же, сколько зарабатывал Саша.

— Не волнуйтесь, мы его оттуда вытащим, — сказал он ей по телефону из Парижа. А она подумала: “Ну что он может еще сказать? Он сам в бегах”.

Затем она поехала в Лефортово.

— Когда я могу его увидеть? — был ее первый вопрос следователю.

Старший следователь по особо важным делам Сергей Барсуков вел себя сдержанно и официально. Он объяснил правила: Саше положено два свидания в месяц по его, Барсукова, усмотрению. Март уже на исходе, так что она может рассчитывать на два свидания в апреле, если, конечно, не появятся причины для отказа. А пока что Барсуков должен произвести обыск у них в квартире. Вот ордер.

Зачем обыск, подумала она, какое он может иметь отношение к предъявленному обвинению? Но это был обыск наудачу. Они перевернули все вверх дном, но ничего интересного не нашли. Марина знала, что все свои записи Саша держал в каком-то другом, укромном месте.

Обвинение было курам на смех: полтора года назад, во время задержания, Саша якобы избил некоего Владимира Харченко, шофера главаря банды. Нанесенное телесное повреждение имело форму ссадины “размером с пятикопеечную монету”. Адвокат сказал, что можно не волноваться: такое дело развалится в суде за пять минут.

В начале апреля ей разрешили свидание. Она встала в шесть утра, чтобы занять очередь на запись, которая заканчивалась в восемь. Разговоры женщин в очереди привели ее в ужас: если в передаче превышен разрешенный лимит — например, окажется лишний грамм мыла или пакетик чаю, то всю посылку завернут!

Зарегистрировавшись, она прождала еще три часа, прежде чем ее впустили в зал свиданий, где в маленькой будочке за толстым стеклом сидел Саша. Говорили по телефону. Охранник объяснил, что нельзя обсуждать обстоятельства дела и произносить что-либо, что может походить на тайное сообщение. Можно о семье, о погоде, здоровье и всяких других вещах, важных только для них одних. За семь месяцев, что Саша провел в Лефортово, было четырнадцать таких свиданий.

ЛЕФОРТОВО — ОСОБАЯ ТЮРЬМА. Ее хорошо финансируют и ею эффективно управляют. По сравнению с другими тюрьмами условия там относительно приличные. И тем не менее, депрессия завладевает тобой моментально. Самым ужасным, по словам Саши, была давящая тишина. Такого тяжкого безмолвия, которое окружало его в лефортовской одиночке, он не ощущал никогда.

— Лефортово морально сокрушает. Там стены излучают негативную энергию! Раньше ведь это была пыточная тюрьма. Говорят, над Лефортово птицы не летают. Я два раза на прогулке видел птицу за семь месяцев, — писал он потом в “Лубянской преступной групировке”.

Будучи тюрьмой ФСБ, Лефортово служит местом содержания весьма серьезного контингента: шпионов, криминальных авторитетов, особо важных экономических преступников. Саша выделялся смехотворностью обвинения — он сидел за то, что кого-то ударил. Но обращались с ним, как с серьезным преступником, и применили к нему весь арсенал методов психологического давления.

С самого начала следователь сообщил, что по существу его дело не стоит и обсуждать. Зачем попусту тратить время? Мол, сам понимаешь, тебя осудят, потом отправят куда-нибудь на Урал и там на зоне благополучно прихлопнут. И никто не заметит и не пожалеет. Ведь ты предатель, и прекрасно знаешь, как поступают с предателями.

Но все еще можно поправить. Ты ведь сам устроил себе эту проблему — и, спрашивается, ради чего? Согласись, что ошибся, связавшись с Березовским. Ты только будь честен с собой, взгляни правде в глаза. Пойми, что Березовский не стоит того, чтобы жертвовать за него жизнью, и все станет на свои места. И вместе подумаем, как тебе выбраться из этой истории.

В течение тридцати шести дней, проведенных в одиночке, Саша не слышал другого человеческого голоса и уже думал, что вот-вот сойдет с ума. И тут к нему в камеру подсадили соседа. Он, конечно, понимал, что это провокатор, “наседка”, но все равно был несказанно рад любому живому существу, хотя и знал, что все их разговоры записываются на пленку.

За семь месяцев пребывания в Лефортово Сашины соседи менялись пять или шесть раз. Он их видел насквозь. Каждый был осужден на большой срок и вместо того, чтобы гнить в каком-нибудь глухом уголке Гулага, зарабатывал себе право оставаться в привилегированной тюрьме тем, что “стучал” на сокамерников. Метод работы был всегда один и тот же: завоевать доверие разговорами о семье и интересах, всякими житейскими байками, а затем, исподволь, вселить в “объект” чувство безысходности, бессмысленности сопротивления. Или, если получится, выудить информацию, интересующую следователя. Все эти методы Саша когда-то сдавал в училище по предмету “Внутрикамерная разработка”.