К тому времени у него в сейфе лежала видеопленка разговора с Сашей и двумя его коллегами, записанная накануне в Клубе скрытой камерой. Сашины обвинения подтверждал Понькин и неожиданно присоединившийся к их группе Виктор Шебалин, полковник, служивший в УРПО помощником Гусака.

После встречи с Березовским Ковалев вызвал Сашу, Понькина и Шебалина к себе, пригласив на всякий случай и Гусака. Все трое подтвердили, что были у Березовского с рассказом о заявлениях Камышникова. Ковалев пытался обратить сказанное в шутку — мол, разговоры о ликвидации Березовского нельзя рассматривать как приказ. Но они продолжали настаивать на своем: в УРПО приказы именно так и отдаются — неофициально, да и вообще вся атмосфера там неформальная. Гусак молчал, он понимал, что со вступлением в игру Березовского директор не свободен в своих действиях, и еще не известно, чем все это дело закончится. Наконец Ковалев объявил, что вынужден провести внутреннее расследование, а пока приказал им помалкивать и отпустил троицу бунтовщиков. Гусака попросил задержаться.

Через пару часов Гусак прибежал к Саше:

— Я говорил с Хохольковым. Он предлагает мирно уладить вопрос с Березовским. Хочет сам с ним встретиться.

— А зачем ты вообще к нему пошел? — взорвался Саша. — Директор же приказал держать язык за зубами!

— Не будь идиотом! Директор сам ему обо всем рассказал. Видишь, что делает? Тебе говорит, что назначит расследование, а сам отправляет меня к Хохолькову. Они хотят из меня сделать крайнего! Ты знаешь, что мне Хохольков сказал? Ты, Гусак, должен взять все на себя, прикрыть нас с директором. Какого хрена ты пошел к Березовскому, не спросив меня? Теперь ступай к нему и скажи, что все было шуткой.

— Нет, теперь поздно, — подумал Саша. — Теперь они от нас не отвяжутся.

Он поехал домой и оттуда позвонил Борису.

— Борис Абрамович, они все заодно. Директор обо всем рассказал Хохолькову.

— Именно этого я и ожидал, — сказал Борис. — Завтра в десять утра у вас встреча в Кремле с Евгением Савостьяновым, заместителем Юмашева. Приходите все.

Был вечер 14 апреля 1998 года.

Наутро, выслушав Сашу и его друзей, Савостьянов сказал, что им придется дать официальные показания на своих командиров в Главной военной прокуратуре.

^{Генерал Евгений Хохольков}

^{“…нужно хлопнуть БАБа? Вот уж кого не жалко! Прикажут — сделаем.”}

В то пасхальное утро 19 апреля 1998 года, Марина с Сашей поехали в гости к друзьям. Накануне она целый день красила яйца и пекла куличи. Пост они, правда, не соблюдали.

Был чудесный день. Снег наконец-то растаял, и солнце так припекало, что пришлось снять пальто, впервые за много месяцев. Марине даже показалось, что Сашино уныние, в котором он пребывал с самого Нового года, рассеялось. Он был весел и уверен в себе, и она подумала, что неведомые ей проблемы, которые в последнее время его терзали, наконец-то разрешились.

Но едва они успели пообедать, как зазвонил его телефон. Он опять погрустнел и сказал, что пора ехать.

— Куда? — спросила Марина.

— Увидишь.

Всю дорогу он молчал, поглощенный своими мыслями.

“Возможно, что-то было в его голосе или выражении лица, но меня охватило ощущение, что я сейчас попаду в тот мир, от которого Саша оберегал меня все эти годы”, - вспоминала она потом.

И действительно, то пасхальное воскресенье обернулось для нее днем (и ночью) больших сюрпризов.

Они приехали домой к Виктору Шебалину, одному из Сашиных коллег. Там находился еще один человек, которого Марина не знала. Пока она разговаривала с женой Шебалина, мужчины закрылись в комнате. Потом незнакомец уехал, а Шебалин и Саша, посадив Марину за руль, поехали к Гусаку, где их уже дожидался еще один коллега. Так она познакомилась с Андреем Понькиным, о котором была наслышана.

Мужчины были крайне возбуждены. Гусак нервно ходил по комнате и все время курил. Марина хотела выйти, но Саша жестом показал, чтобы она осталась. Затем Шебалин начал говорить, и то, что она услышала, стало для нее первым потрясением того дня.

— Короче, нас собираются арестовать завтра. Нас всех, — объявил Шебалин.

Человек, которого она только что видела в квартире Шебалина, оказался “источником” в Федеральном агентстве правительственной связи (ФАПСИ). Он и рассказал им, что подслушал телефонный разговор, из которого следовало, что в понедельник в здании министерства на Лубянке будет взята под стражу группа лиц.

— Все сходится, — сказал Саша. — Ковалев звонил мне вчера и велел нам всем явиться к нему в десять утра.

Марина очень хорошо запомнила этот разговор. Шебалин был спокоен и давил на остальных — “источнику” из ФАПСИ можно верить, а поэтому необходимо что-то предпринять. Взять их под стражу со стороны Ковалева было вполне логичным ходом, учитывая, что на неделе они должны давать показания в прокуратуре.

Гусак и Саша возбужденно спорили. Понькин поворачивал свою большую голову от одного к другому, по очереди соглашаясь с обоими.

Гусак был бледен, непрерывно курил и явно паниковал; кричал, что все пропало, и теперь поздно что-либо предпринимать. Он обвинял Сашу в том, что тот “втянул их в это дерьмо”. Кричал, что идти к Березовскому было “самой идиотской из всех его идиотских затей”. Что если бы он знал обо всем заранее, то никогда бы этого не допустил. Саша кричал в ответ, что если бы они сделали так, как хочет Гусак, то потом им “пришлось бы убивать всех, кого прикажет Хохольков, без разбору”, и они “влипли бы еще в большее дерьмо”. Дело дошло бы до драки, если бы Шебалин и Понькин их не остановили.

Марина слушала в полном оцепенении. И хотя с каждой фразой суть проблемы для нее все более прояснялась, она пыталась убедить себя в том, что на самом деле этого не может быть. Может, это просто розыгрыш?

Наконец Саша заставил всех замолчать и выслушать его. Марина поймала себя на мысли, что она снова видит перед собой другого, “жесткого” Сашу, который однажды на миг показал ей себя, когда приструнил гаишника и опять скрылся под личиной беззаботного тинэйджера-переростка.

Побывав в кремлевской администрации, сказал он, они сожгли мосты, и отступать теперь поздно. Сегодня, хотят они того или нет, друг другу противостоят два лагеря: кремлевская администрация и ФСБ.

— Если мы сейчас откажемся от своих слов, — доказывал он, — от нас отвернутся и те, и другие. Тогда нам крышка.

В общем, заключил он, “у нас нет выбора, нам нужно держаться за Березовского, который одолел же и Коржакова, и Барсукова”. Саша был уверен, что Борис снова одержит победу.

Это звучало убедительно. Но, с другой стороны, если в понедельник их арестуют, им не удастся дать показания в военной прокуратуре в среду. Наконец сошлись на том, что Саша должен звонить Борису.

Тот сказал: “Немедленно приезжайте ко мне на дачу”.

Было без пяти минут полночь.

Когда они — Гусак, Понькин, Саша и Марина — приехали на Рублевку, там уже находился телеведущий ОРТ Сергей Доренко с камерой.

Девять лет спустя, просматривая эту запись в Нью-Йорке, я все никак не мог отделаться от мысли, как же должна была тогда чувствовать себя несчастная Марина — единственный свидетель ночного интервью, которое открыло ей глаза на тайный мир ее мужа?

— Я понимаю, что офицер госбезопасности не должен ни интервью давать, ни выступать по телевидению, — говорил Саша. — Я за свою жизнь никогда не боялся и сейчас не боюсь. Если бы я боялся за свою жизнь, я бы не делал то, чем я занимаюсь. Но я боюсь, что они расправятся с моей женой, с моим ребенком… Если этих людей сейчас на остановить, то этот беспредел захлестнет вообще страну, полностью…

Марина сидела в полном оцепенении. А Борис исчез через полчаса после начала записи. Он уже все понял и отправился спать.