Дворник произвел на меня почему-то сразу неприятное впечатление — рябой, скуластый, с пестрыми прищуренными глазами, с ленивыми движениями и глуповатым лицом, он показался мне продувной бестией. Служил он у Степанова второй год. Я прежде всего стал спрашивать о домовых по­рядках.

— Порядки обыкновенные, — отвечал он. — Зимой в восемь, а летом в десять часов запираю ворота и калитку, и все. Когда назначают, дежурю.

— В эту ночь ты был дежурным?

Он замялся, а потом нехотя ответил:

— Был.

— И калитку запер в десять часов?

— Так точно.

— И никто тебя не беспокоил, и никого ты не видал?

— Никого.

— Днем уходил куда-нибудь?

— Никуда.

— И у майора никого не было?

— Никого.

— Другого выхода со двора, кроме ворот, нет?

— Нет. Кругом забор.

На этом и окончился первый допрос.

К этому времени доктор составил акт осмотра. Все жертвы, несомненно, были убиты одним и тем же орудием. Вернее всего, найденным утюгом. Майору нанесены два удара, жене его тоже два, мальчику — три, а горничной девушке — пять, из которых каждый был смертелен.

И мы уехали, причем первое дознание было целиком предоставлено мне.

Впечатление в городе от этого преступления было ужасное. Куда ни обернешься, к каким речам ни прислушаешься, везде только и слышишь об «убийстве в Гусевом переулке».

Гусев переулок опустел. Все жившие в нем в каком-то паническом страхе поспешили оставить свои дома и квартиры. Сам Степанов тотчас же съехал в меблированные комнаты, повесив у себя на воротах доску с надписью «Сие место продается».

Многие годы петербуржцы избегали Гусева переулка как проклятого места, и только после того, как он застроился каменными громадами, память об этом преступлении начала мало-помалу сглажи­ваться. Так сильно было впечатление, произведенное этим выдающимся злодейством.

Помню, особенно всех трогал образ так зверски убитого мальчика, и даже я, так сказать, закален­ный в этих кровавых зрелищах, до сих пор с содроганием вспоминаю этот маленький развороченный череп и круги на полу, очерченные мозгом и кровью.

Я вернулся домой, весь погруженный в размышления о преступлении. Картина убийства, как мне каза­лось, представлялась мне ясно.

Их было несколько. Убивал, быть может, один, а может, и двое и трое, но грабил, несомненно, не один. Ушли они через дверь из сеней, но куда они делись потом? Как они скрылись с узлами, ведь калитка на запоре, выхода другого нет, дворник дома? Очевидно, их выпустил кто-то... Кто? И мне пока­залось самым прямым думать о дворнике. Плутова­тая рожа, какая-то нарочитая ленивость, неохотные, уклончивые ответы и потом очень странное равнодушие в ответ на беспокойные расспросы водовоза, булочника, молочника, прачки...

От этих мыслей я не мог отделаться.

Часа через два мне доложили, что вернулся Юдзелевич, и я тотчас же велел позвать его к себе.

С острым красненьким носом, рыжей бородкой клином, с плутовскими глазами и рябым лицом, маленький, юркий, пронырливый, наглый, он, вероятно, был бы первостепенным мошенником, если бы судьба не толкнула его на сыскное дело, в котором он нашел свое призвание. Но дальше роли вдохновенной ищейки, если можно так выразиться, он не шел, потому что на большее у него не хватало ума и умения, например разыскать преступника или украденную и в десятые руки про­данную вещь или какую-либо улику, он не умел ни одного преступника привести к сознанию и не мог составить дельного доклада. Но я им дорожил за его исключительные свойства.

— Ну что, — спросил я его, едва он притворил двери, — нашел что-нибудь?

— Что-нибудь есть, — ответил он, — и может быть, даже и кое-что.

— Ну, что же, говори!

— Собственно, немного, — пожал он плечами. — Я узнал, что у майора была Анфиса, потом она была у дворника, потом они ходили в портерную и там был ее сын и они пили...

— Анфиса? Это та, что была у них в кухарках?

— Она самая...

— Разве у нее есть сын?.

— Есть сын, и зовут его Агафоном. Ему семнадцать лет и он совсем разбойник. Учится в слесарях и пьет вместе с матерью...

— Так. Откуда же ты узнал это?

— Пхе!.. Я узнал и то, что сам дворник, Семен, рано утром входил в ворота... и был как пьяный...

Я чуть не захлопал в ладоши. Да, все преступники сразу налицо!

— Откуда узнал ты это?

— Откуда? — и он опять пожал плечами. — Я ходил по улице и слушал. Одна баба говорит: «Это Анфиска из злости, что ее прогнали». Другая: «А откуда ты знаешь?» А та: «Она грозилась убить самого». А тут ввязалась третья: «Я, говорит, ее вчерась видала вве­черу. Куда? — спрашиваю, а она: ко скорбям, говорит, пусть мои шестьдесят копеек отдадут, что не доплатили. А сама пьяная». Тут мужчина какой-то: «Я ее, — говорит, — с дворником видел, в портерной». А портерных две только поблизости: одна напротив, другая — на Лиговке. Я туда, прямо на Лиговку. А там только и разговору, что об убийстве. Я спросил себе пива и только слушаю. Тут все и узнал.

Юдзелевич замолчал и, видимо, ждал похвалы. Я похвалил его. Да и как же иначе. Не прошло и четырех часов, как мы уже напали на след. Он сразу оживился.

— Ну, вот что, — сказал я ему, — делать дело, так уж сразу. Прежде всего разыщи эту Анфису с Агафоном и узнай о них все в квартале, а потом бери их за жабры и сюда. А затем надо забрать и дворника. Как их сюда доставишь, опять назад по их квартирам и обыск у них! Пока я их допрашиваю, ты отыщи, что надо. Главное, по горячему следу!..

Он поклонился мне и моментально скрылся. Теперь я уже был покоен за исход дела. Завтра, может, послезавтра я уже передам преступников следова­телю, так как ни одной минуты не сомневался, что убийцы и грабители уже в моих руках.

Юделевич быстро и ловко взялся за дело. Прежде всего, заехав в квартал и захватив с собой полицейских, он арестовал дворника, Семена Остапова, и опечатал его помещенье. Дворника препроводил ко мне, а сам пустился на поиски Анфисы Петровой с сыном.

Муж Анфисы служил раньше дворником в злополучном доме Степанова, потом уехал один в деревню и там остался, а Анфиса сначала работала поденно, потом поступила кухаркой к убитым, а потом снова пошла на поденную работу.

Юдзелевич тут же узнал, что у этой Анфисы недоданные ей 60 копеек являлись какой-то идеей фикс и она, как только напивалась, шла к Ашмаренковым и скандалила, за что два раза ее отправляли в квартал.

Юдзелевич зашел сперва в мелочную лавку — эту лучшую справочную контору, а потом в портерную и узнал адрес Анфисы и ее сына. Они, оказывается, жили в Песках на Болотной улице.

Он отправился в квартал.

«Анфиса Петрова и сын ее Агафошка, — сказали ему в ответ на его справку, — первые канальи. Она пьет и, кажется, ворует, потому что раза три про­давала то сорочку, то простыню. А Агафошка прямой вор. Месяца два назад даже судился за кражу из ренскового погреба, да вывернулся. Мальчишка, а уж пьяница. С ними у нас постоянная возня».

«Убили?! — воскликнул пристав, когда Юдзеле­вич обратился к нему с просьбою о помощи, — вполне возможно! Такие канальи!..» И он тотчас дал ему на помощь двух квартальных.

Анфису арестовал Юдзелевич в прачечной на Шестилавочной (теперь Надеждинской) улице за стир­кою, а Агафошку — в слесарной мастерской Спиридо­нова на 3-й улице Песков.

Через четыре-пять часов они все были у меня. Я велел рассадить их по разным помещениям и ждал вечера.

Я любил производить дознания всегда вечером, а то и ночью. В это время — в ночной тишине, в полумраке — преступники как-то легче поддаются увещеваниям. По крайней мере, я в этом убедился за время своей практики. Кроме того, я ждал возвращения Юдзелевича с обысков, думая, что он доставит мне какие-нибудь серьезные улики.

Уже поздно, часов в 11 вечера, Юдзелевич вер­нулся ко мне с узелком и подробным отчетом, часть которого я уже передал выше. Что же он нашел при обыске? Прежде всего у дворника Семена Останова, обыскав все помещение со свойственным ему чутьем, он нашел на печке окровавленную на подоле рубаху... Больше ничего, но и это было немало. Кровавые пятна, видимо, были свежи... У Петровых он нашел тонкие платки, две дорогие наволочки и связку отмычек.