Вместо стульев вдоль стен подушки. Большие, каждая с кресло величиной. Кроме них и кровати-гамака никакой обстановки. Пол мягкий, как матрац, стены — тоже. И ни одного окна; только сверху свет, из стеклянного высокого потолка.

***

— Сейчас придут маэстро Гора и маэстро Террай. Маэстро Гора — директор. Ну, директор от колледж. А маэстро Террай это работник. Из лабораторий, так, инженьёр. Химик, доктор. Он вас воскрешал.

Маэстро Гора плотен, сравнительно невысок. Лицо одутловатое, мешки под глазами, отвисшие щеки. В алом балахоне. Кого-то напоминает: не то Понтий Пилат3, а не то кардинал.

За ним — огромное костлявое. Аршинный шаг, редкий, четкий. — Маэстро Террай. Очень широкие, густые брови. Подбородок… А! Знакомое лицо: тогда среди рычагов и пружин, командовал… Только теперь без очков.

Похлопыванье по плечам и спине — дружелюбно-покровительственное. — Лежайть, не вставайть.

— Маэстро Террай спрашивайт: был очень больно, когда массаж сердца? Вы кричал.

— Когда воскрешали? В лаборатории? Да, больно, признаться.

— Вы очень рано приходил в сознание. Маэстро не рассчитал. Маэстро просит извиняйте…

— Еще маэстро Террай спрашивайт: как вы доволен телом? Он немножко изменял, немножко усиливал мускулатура: плечи, бицепс, живот. Ваш бицепс был слабый. Потом ставил новый зубы; потом у вас был перелом в левой рука, плохо зарос, он поправлял. Работает хорошо? Вы доволен?

— Отчего же. Зубы у меня были, действительно…

***

— Опять сироп? Третий раз в день густозеленая жидкость. Прозрачная, напоминает вкусом бульон, но гораздо острей и насыщенней. Пахнет миндалем. Стаканчик из тонкого стекла; выпьешь — готово. Голода нет, но… Неужели они больше ничего не едят?

III

— Когда же из этой комнаты? Я чувствую себя совершенно здоровым.

— А, нет еще. Две неделя — мягкий комнат. Один месяц в комната колледж. Такой правил. Потом — свобода, город, можно гуляйть.

— Отчего «такой правил»? Я ж не сбегу.

— Нет, не сбегайт. А так. Вот: воскрешенный, очень многий, любит так: раз — и прыгал в улица вниз. Или раз — и прыгал в вода. И — умирал.

— Самоубийство? Все воскрешенные?

— Не все, многий.

— Поэтому в мягкой комнате? И дверь заперта? Странно. А потом? Ведь можно в окно и потом?

— Нет, потом привыкал. Всегда первый месяц. Потому — правил: первый месяц самоубийство нельзя. Запрещен. После можно — свобода. Но после не хочет.

— А первый месяц почти все хотят?

— Да.

***

Целое сооружение. Тяжелый ящик, множество ручек, рычагов, седел, резинок, пружин. Стрелки, указатели, циферблаты.

Можно регулировать скорость, ослаблять и усиливать сопротивление. Можно тянуть, толкать, приседать, сгибаться, разгибаться. Пилка, рубка, гребля, велосипед — всевозможнейшие движения, не сходя с места.

— Если скучно, можно делать гимнастик. Очень полезный.

— А зачем эта штука?

— Это гимнастический аппарат. С аппарат удобней. Можно всякий движенье, гармонический развитие тела. Еще: гимнастик без аппарат не продуктивный. Много работа пропадает. Гимнастика — энергий. Всякий движение аппарат делает в электрический энергий, ведет в аккумулятор, заряжайт, сохраняйт. Потом можно использовайть.

— Вот как! Аккумулятор…

***

Реален ли забытый сон?

Прошлая жизнь. Теперь вспоминается, значит — была. Но в промежутке — смерть, тысяча лет. Проспал, не заметил. Ни разу не вспомнилось: где-то был потолок с зеленой каймой, кровать, занавеска. Не воскреснуть — так и осталось бы все в стороне, не связанное ни с чем. Кукольный дом в герметически закрытой коробке. Изнутри — жизнь: солнце, улицы, мухи. Снаружи — и не заподозришь: черная коробка, ничего больше. Для самой себя жизнь реальна; но вышел — пропала, растворилась, как не бывала. Забытый сон.

Теперь — воскресенье: к первому ящику — второй. На четыреста лет. Объемисто, но после — снова глухая перегородка; сам — наружу, по-видимому окончательно. Последнее слово — там. Главная, заключающая квартира — снаружи.

В итоге — вопрос: стоит ли раскрашивать коробку изнутри? Если для главной квартиры она во всех случаях одинакова: черная?

Аида — неважный психолог. Мягкая комната, заперта дверь. И вдруг — сам же:

— Все воскрешенный раз, и прыгал в окно.

***

— Снова машинка какая-то?

— Приемник. Звук, свет. Можно слушать лекций, можно разный новость. Попробовайте.

— Вроде нашего радио? А как надевается?

— Голова в этот обруч. Наушник, наглазник. Что хочется? Лекций? Вот регулятор. Волна М — пятнадцать. Лекций профессора Тизи.

Черная фигурка, полукругом сзади схемы, таблицы. Какая-то модель: стеклянный шар, футов пять в диаметре; по всей глубине — темные точки. Между точками — нити, разноцветные стрелки, пункты. Прямые, кривые, спирали, дуги, параболы. Отдельные точки сливаются в группы цветной окраской стекла. Фигурка — от модели к схемам, от схем — к модели. Указка — по графикам.

— Профессор Тизи. Атомный строение на органический молекуле. Один молекула от птичий мозжечек. Это — лекций по органический химия. Хотите ближе? Вот регулятор.

Стремительное нарастание фигурки. На все поле зрения — лицо. Слова — прямо в ухо.

Странны так близко говорящие губы. Незнакомый язык — наглядно воспринимается механизм речи. Прыгают губы, выбрасываются слова. У, о, а, р-р-р… Кажется, видны струи воздуха; между зубами текут…

— Не понимаете? Хотите другое? Стих?

— Ставьте стих.

— Концерт от поэтически общество «S. Т. О.». Волна М — одиннадцать. Сейчас стих поэта Морано.

Мутно-зеленая призма в мерцающем, карминного цвета пространстве. Тихо вращаясь, плывет. Низкая, рокочущая, гудящая нота.

Наперерез — алая молния. Пробила призму? Нет, неудача. Новые молнии — все алее. Призма кривится. Выпирается зубчатый, черно-зеленый отросток.

Стрельба. Из молний — алая, гудящая лира. Брум-м! Зубчатым рычагом — пополам. Все синеет. Молнии — в угол. Жгуче побелев, снова на призму. Не призма — черно-пятнистый цилиндр. Изломанные рога во все стороны…

— Можно поставить еще что-нибудь?

— Можно. Спортивный праздник в Мельборн?

— Ставьте.

— Маэстро Краг дует в измерительный аппарат.

Лоб с набухшими жилами. Под бровью — остановившийся глаз. Свист воздуха через ноздри. Щеки вздуты — побагровевшие, в сыпи мелкого пота. Из выпяченных, сморщенных, в кольцо сжатых губ — гуттаперчевая кишка.

Медленно поднимается стрелка в измерительном аппарате.

— Одиннадцать сантиметров, шесть миллиметров. Если еще три миллиметра — будет рекорд.

— Мне все равно. Разъедините, я снимаю приемник.

***

— Скажите, Аида, существуют еще книги на свете?

— Книги? Да, книги в музей.

— Нельзя ли мне почитать?

— Ай, нет, нельзя. Книги — в музей. В библиотек. Можно ходить и читайть, а из музея нельзя.

— И кроме музеев нигде не достать?

— Нет. Сохраняют в особый газ, иначе испортился, очень старый. Подождите, в колледж тоже есть книги.

— Ждать надоело.

***

Тысяча лет назад была лекция.

В той жизни, еще молодым, года два после свадьбы — читал. Единственная публичная, первая и последняя.

При подготовке — редкая увлеченность работой. Тема ложится удачно. Рядом — разожженная сочувствующим интересом жена. Самые головокружительные надежды: услышат — обомлеют.

Аудитория не очень блестящая, но все-таки: пара профессоров, даже одна знаменитость. Сперва — чинное вслушиванье. Профессора — глубокомысленны, публика помельче — серьезна. По мере развития темы — ширеют глаза. Чинность спадает. Через четверть часа — всеобщий испуг.