— По врагам нашей Родины... Огонь!

Полковник из штаба корпуса во время залпа стоял рядом со мной. Когда вылетел последний снаряд и все погрузилось во мрак, он восхищенно сказал:

— Вот это да! Вот это залп...

Гвардейцам было приказано снова зарядить боевые машины и ждать команды. Вместе с полковником, комиссаром Радченко и старшим лейтенантом Соломиным я выехал на северо-западную окраину города к железнодорожному переезду.

Когда мы подъехали к железнодорожной насыпи, уже совсем рассвело. По лощинам расстилался дым, были видны очаги пожаров. Повсюду, куда ни посмотришь, метались черные силуэты. Это удирали гитлеровцы. Радостно было смотреть на такую картину и в то же время досадно, что эффект внезапного огневого налета наши войска не использовали. Я спросил полковника, почему мы не преследуем бегущих фашистов. Он махнул рукой и сказал, что никто не ожидал такого результата. Потом тепло нас поблагодарил и поспешно уехал на командный пункт49-й кавалерийской дивизии. Уже отъезжая, он приоткрыл дверцу машины и крикнул:

— Будем исправлять ошибку!

Наши передовые эскадроны действительно через некоторое время перешли в наступление, но было уже поздно...

Гитлеровцы, не получив повторного удара вдогонку и не видя преследования с нашей стороны, через некоторое время стали приходить в себя. Отдельные фашистские подразделения, отходившие оврагами через село Богдановца, расположенное в пяти километрах от переднего края, укрылись в прочных каменных зданиях здешнего совхоза. Справа и слева от Богдановки немцы тоже зацепились за населенные пункты. Группа противника, засевшая в зданиях совхоза, образовала как бы форпост, прикрывающий основные силы. Конечно, если бы мы дали по отступающим гитлеровцам еще хотя бы несколько батарейных залпов, последующие боевые действия на этом участке фронта, возможно, развертывались бы иначе. Но расходовать снарядов больше, чем было указано командованием оперативной группы, мы не имели права. Бои за Богдановку приняли затяжной и тяжелый характер.

Кавалерийский корпус генерала Бычковского должен был сковать как можно больше сил врага, не рассчитывая на артиллерийскую и танковую поддержку. Основным средством усиления корпуса были два гвардейских минометных полка с ограниченным количеством боеприпасов.

В боях под Лисичанском выявились многие положительные качества нашего оружия и, увы, его недостатки.

Мы еще раз убедились в большой маневренности и силе нового оружия, его способности наносить по врагу внезапные сокрушительные массированные удары.

В то же время, когда пришлось выбивать противника из прочных зданий Богдановки и подавлять хорошо укрытые огневые точки, из-за большого рассеивания снарядов наших батарей мы не могли эффективно решать эти задачи. Здесь же мы обнаружили и еще один серьезный недостаток снарядов М-13. При стрельбе по каменным строениям взрыватели устанавливались на фугасное действие. И вот тут-то оказалось, что разрываются далеко не все снаряды. Об этом мы немедленно сообщили в Москву.

Со скоплениями живой силы врага на открытой местности мы справлялись довольно легко. Но, столкнувшись с хорошо окопавшимся и засевшим в прочных каменных зданиях противником, мы не смогли обеспечить эффективное решение огневых задач. Между тем ликвидация богдановского выступа и продвижение вперед были немыслимы без активной огневой поддержки. Без такой поддержки кавалерийские полки корпуса и полки 320-й стрелковой дивизии несли большие потери.

Во время боев под Лисичанском наша санитарная часть оказала неоценимую помощь передовым батальонам и эскадронам в эвакуации раненых с поля боя, в оказании им медицинской помощи. Тут проявили себя с самой лучшей стороны девушки-комсомолки, присоединившиеся к нам в Харькове.

Недалеко от нашего наблюдательного пункта в низине находилось несколько сараев. В них-то Холманских и оборудовал передовой медицинский пункт. Из пустых железных бочек были изготовлены печки-времянки, здесь же имелось все необходимое для оказания первой помощи раненым, доставленным с поля боя нашими хрупкими на вид девушками. Наблюдая за работой санитарок, мы удивлялись их мужеству, силе, энергии. Они выдерживали колоссальные нагрузки наравне с мужчинами.

Наша милая певунья Галя Гаркуша, ныне Галина Ильинична Дергачева — режиссер Харьковской телестудии, так вспоминает об этих боях:

«День 22 ноября 1941 года запомнился мне на всю жизнь. В этот день мне исполнилось двадцать лет, и он же стал днем моего боевого крещения. Этот день перемешался с ночью. Раненых пехотинцев и кавалеристов было столько, что я уже не плакала, перевязывая раны. Руки, онемевшие от усталости и холода, работали, казалось, автоматически. Но вот глаза в минуту передышки было страшно закрыть. Сразу же возникала одна и та же жуткая картина: живая, сверкающая, красная пелена. Больше ничего. Просто все красное. Кровь... Кровь...

Но было и другое чувство. Это чувство дикой радости, восторга, гордости, силы, которое вызвал впервые увиденный и услышанный мною залп «катюш». Время-то было какое! Отступали... Но молва о «чудо-девушке катюше» вихрем пронеслась по фронтам. Мало кто знал, каквыглядит она, что за «песни» поет. Однако стоило только кому-то сказать, что на этом участке фронта появилась «катюша», откуда только силы брались!»

Когда я однажды высказал нашему врачу восхищение мужеством и обученностью девушек-санитарок, Холманских, как всегда, налегая на «о», ответил мне:

— Товарищ командир, мы ведь в Старобельске время зря не теряли. С утра до вечера занимались с ними и со всеми санитарами. Весь курс первой помощи успели пройти. Обучили их и перевязывать и выносить раненых с поля боя. А мужество?.. Оно у них особенное. Если бы вы слышали, как по ночам они не то что плакали, а рыдали. Бывало, говорю им: «Ну что ж, поплачьте, девушки, легче на душе станет. Но чтобы потом, особенно в бою, никто не видел ваших слез!»

22 ноября 1941 года в нашем расположении мы задержали двух вражеских лазутчиков. Они были доставлены в Лисичанск. Один из них категорически отказывался понимать русский язык и бормотал, что он румын, бежавший от немцев.

В академии имени М. В. Фрунзе я изучал румынский язык и стал задавать диверсанту вопросы по-румынски. С первых же его слов стало ясно, что он такой же румын, как я негр.

Видя свой провал и надеясь сохранить жизнь, диверсант признался, что он в прошлом тамбовский кулак и был заброшен немцами с заданием сигнализировать самолетам противника о местах нахождения наших боевых установок, попытаться подорвать склад с боеприпасами, достать техническую документацию, а если сумеет, похитить реактивный снаряд. Он сообщил также, что после первого залпа «катюш» фашисты пытались установить места наших выжидательных позиций или склада с боеприпасами, а сейчас любой ценой стараются получить сведения о новом оружии. Для этого к нам в тыл они забросили четырех диверсантов. Двое остальных тоже вскоре были пойманы и понесли заслуженное наказание.

Наше оружие было страшно для врага. О силе его воздействия можно судить и по тем тревожным сигналам, которые фашистское командование рассылало своим войскам. Так, в приказе немецкого командования от 14 августа 1941 года говорилось: «Русские имеют автоматическую многоствольную огнеметную пушку... Выстрелпроизводится электричеством. Во время выстрела образуется дым... При захвате таких пушек немедленно сообщать». А вскоре появилась новая директива, озаглавленная «Русское орудие, метающее ракетообразные снаряды». В ней говорилось, что «войска доносят о применении русскими нового вида оружия, стреляющего реактивными снарядами. Из одной установки в течение 3–5 секунд может быть произведено большое количество выстрелов... О каждом появлении этих орудий надлежит доносить генералу, командующему химическими войсками при верховном командовании в тот же день».

За время боев под Лисичанском, с 19 ноября по 2 декабря, наш полк произвел 116 батарейных залпов. Всего было выпущено 6392 снаряда. Мы принимали все меры, чтобы помочь частям 49-й кавалерийской и 320-й стрелковой дивизий овладеть Богдановкой, Золотаревкой, Малым Рязанцевом и Мессарошем. Но без поддержки ствольной артиллерии крупных калибров, танков и авиации нам не удалось разрушить опорные пункты врага.