Тут я увидел неожиданно возникшую фигуру человека в белом, несущего на голове предмет, похожий на большой булыжник.

Лейтенант остановился, и почти мгновенно я услышал спокойный окрик:

— Кто здесь?

— Это я, лейтенант, — ответил тоже по-арабски голос, который я сразу узнал.

Через несколько минут лейтенант вернулся:

— Это Тахар, бедняга вообразил, что нашел своего сына, потому что среди неузнаваемых человеческих останков подобрал лохмотья и поясной ремень, которые показались ему знакомыми. Он похоронил всех вместе в песке и время от времени возвращается сюда, чтобы проверить, не разрыли ли собаки могилу. Пусть занимается своим делом, а мы пойдем дальше, чтобы не мешать старику.

— Кстати, — неожиданно возобновил разговор лейтенант, — одноглазый, вероятно, помогал укрывать племянника. Он еще более скрытен, чем я думал.

На следующий день я увидел стража вод на обычном месте с песочными часами на коленях и пропущенной между пальцами веревочкой с узелками.

Я полностью изменил свои привычки, и, вероятно, все удивляются, что меня больше не видят ни на улицах, ни у источника. С наступлением дня я проскальзываю в сады с северной или южной стороны в зависимости от направления ветра, который дует все реже. Там под тенью деревьев я в безопасности от назойливых мух и могу спать с полудня до трех часов в тени смоковницы, вытянувшись на пыльной земле, раз трава там не растет.

К сожалению, оазис похож на город: он тесен, уплотнен, разделен на бесконечное множество участков, там ни единой поляны нет. Каждый садик обнесен высокими стенами, которые не позволяют видеть, что происходит в соседнем владении. Поэтому, оказавшись в одном из этих загончиков, погружаешься в зелень и ничего не видишь вокруг, кроме четырех стен. Все смежные фруктовые садики, над которыми развернули зеленые букеты пятнадцать — восемнадцать тысяч финиковых пальм, иссечены системой причудливых тропинок, образующих лабиринт с одним или двумя выходами, которые надо знать, в противном случае не удастся выйти иначе, чем вновь отыскав вход. Частенько там, где оазис орошается водами Уэд-Мзи, течение ручья совпадает с тропинками-«улочками»; приходится идти по колено в воде или передвигаться на спине человека, как я на спине Ахмеда в тот день, когда он завел меня в этот уголок оазиса. Затопленные «улочки» служат иногда местом для стирки, если их берега не поросли олеандрами, едва не превосходящими высотой ограду, они пробиваются меж камней, словно огромные охапки цветов, которые кто-то окунул в реку. Каждый загон имеет калитку высотой два-три фута, открывающуюся в соседний садик, но загороженную джеридом или просто двумя поперечными жердями, под которыми можно пролезть, встав на колени.

Здесь не видно ни олив, ни кипарисов, ни апельсиновых или лимонных деревьев, но удивительно, что находишь много европейских фруктовых деревьев: груш, яблонь, смоковниц, персиковых, абрикосовых, гранатовых, а также виноградники; на маленьких огородах преобладают овощи, употребляемые во Франции, особенно лук.

Если ты помнишь сады Востока, о которых я тебе рассказывал, если ты еще способен, как я, вообразить себе широкие перспективы Бискры, не скрытые крепостной стеной, лесную опушку, незаметно переходящую в пески, потому что там не хватает ни земли, ни воды, а на условной разделительной линии пальмы, засыпанные песком до середины ствола, затем нивы, зеленые лужайки, глубокие и сонные пруды Тольги с перевернутыми силуэтами деревьев в голубой воде, а вдали проглядывающую меж финиковых пальм пустыню, почти со всех сторон обступающую сахарскую Нормандию, то, может быть, ты согласишься со мной, что этому краю чего-то недостает, чтобы выразить всю поэзию Востока.

Итак, за неимением лучшего, именно в скромных садах Лагуата я нахожу уединение, а деревья служат мне качающимися солнечными зонтами.

Сегодня вечером, вернувшись домой, чтобы уложить вещи (завтра я решил предпринять небольшую экскурсию), я не услышал звона в сундучке, куда клал свои деньги; вытряхнув из него все содержимое, я обнаружил, что меня обокрали, оставив мне только пять франков, оказавшихся между двумя плитками шоколада. Я переглянулся с лейтенантом. Он сказал:

— Так, не будем терять времени, идите на площадь и ждите.

Едва я обнаружил пропажу, явился мой слуга Ахмед: он быстро взбежал по лестнице и успел заметить пустой сундук и белье, вываленное на пол. Мы вышли втроем.

На улице лейтенант тихо посоветовал мне:

— Задержите его на три минуты, если попытается бежать, хватайте или зовите на помощь.

Ахмед мусолил сигарету, напевая какой-то мотивчик; он прятал руку под бурнусом и искоса поглядывал на меня. Я тоже незаметно следил за слугой. На площади было мало народу: дело шло к ночи. Я не решался схватить Ахмеда за руку по простому подозрению.

Через три минуты лейтенант вернулся и закричал:

— Что вы наделали?

Я обернулся. Ахмед исчез.

— Я совершенно уверен, что это он, — сказал лейтенант.

Мы побежали по улочке. В двух шагах от моей двери повернули, потом еще и еще раз; добежав до конца лабиринта, мы увидели с правой стороны улицу, которая ведет к Дар-Сфа, а впереди длинный канал, полный воды, ведущий прямо на юг между садами; голый араб стирал в нем свою одежду.

— Пробегал ли здесь человек в красной куртке и с бурнусом на руке?

— Да, — сказал араб, указывая вдоль канала, — он побежал по этой дороге, вошел в воду и скрылся.

— Пусть бежит, — сказал лейтенант. — На ночь он спрячется в садах, а завтра при свете дня мы его отыщем.

— Но если он уйдет из города, не дождавшись дня?

— Куда он может пойти, черт возьми? Разве что в Эль-Ассафию. Вряд ли он рискнет: перед ним выбор между двумя, четырьмя, а то и шестью днями пути, прежде чем он сможет найти хоть один финик. Вы прекрасно знаете, что отсюда не уходят когда заблагорассудится: отправляясь в путешествие, надо взять с собой запас пищи.

Все же мы приняли некоторые меры предосторожности: послали двух всадников объехать оазис и выставили ночной патруль. Сами же решили пока обыскать на всякий случай несколько домов нижнего города, где, как мы полагали, у Ахмеда были знакомые.

— Я расспросил хозяина кофейни, — сообщил мне лейтенант. — Ахмед провел прошлую ночь у него; его джебира была набита деньгами, он угощал всех своих друзей, объясняя, что источником богатства являются овцы его отца.

— Замечательно, — сказал я, — история мне знакома, я должен был предвидеть, чем она закончится.

Наш поход в нижний город наделал много шума, но ни к чему не привел. Мужчин не было; молодые женщины в испуге убегали, не желая отвечать; старухи молили о пощаде, будто мы грозили им телесным наказанием.

— Дознание не дало результатов, — сказал я лейтенанту, — подождем до завтра.

Через два часа, около десяти часов вечера, мы проходили мимо моей двери, как вдруг мимо нас промелькнула белая, отделившаяся от стены фигура и поспешно укрылась под сводом.

— Кто здесь? — закричали мы разом и сделали два шага вперед, вытянув перед собой руки. Никто не ответил. Под навесом было так темно, что мы даже не различали проход во двор. Вдруг лейтенант сказал:

— Я его держу.

В темноте он нащупал бурнус. Мгновение тишины, затем мой друг громко крикнул, его крик раздался под сводом и разнесся до самой площади. Незнакомец не проронил ни слова и прижался к стене.

— Ты будешь говорить? Кто ты? — спросил лейтенант, рука которого, поднявшись вдоль тела, сжала горло человеку.

— Я Ахмед, — ответил наконец сдавленный голос и почти тут же: — Отпусти, лейтенант, или я тебя убью.

Едва он произнес свою угрозу, как что-то произошло передо мной: Ахмед рухнул на землю, сваленный мощным ударом кулака. Лейтенант одним прыжком оказался над ним, уперся палкой в его грудь и спокойно заметил:

— Ты напрасно угрожал, сам усложняешь свое положение.