Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Я буду краток, так как пантомима очень длинна и продолжается, пока музыканты, уставшие не меньше танцовщицы, не обрывают свою игру ужасной какофонией флейт и тамбуринов наподобие последнего аккорда органа.

Нашу танцовщицу нельзя назвать красавицей, но она обладает грацией, необходимой для танца, и умеет носить длинное белое покрывало и красный хаик, на котором в изобилии сверкают украшения. Когда же она простирала обнаженные руки, украшенные по локоть браслетами, и шевелила длинными, тонкими кистями с видом сладострастного ужаса, она была просто восхитительна.

Испытывал ли я чувство, равное удовольствию местных жителей? Во всяком случае, картина, явившаяся предо мной, останется в моих воспоминаниях наряду с образом прядильщицы, о которой я столько раз рассказывал тебе. Не знаю, в каком часу закончился праздник. Судя по всему, он мог продолжаться до утра. Утром я узнал, что один из наших людей позволил себе грубую выходку по отношению к танцовщице, та ушла, и обе стороны расстались, крайне недовольные друг другом, после обмена оскорблениями и угрозами.

Спустя час мы оседлали лошадей, чтобы отправиться дальше и заночевать в Улед-Моктаре. Через четыре лье мы очутимся на самом юге — в настоящей Сахаре.

Как я уже говорил, здесь мы оставляем мулов и двигаемся дальше караваном из двадцати пяти верблюдов, которые ожидают нас со вчерашнего дня, терпеливо лежа у наших палаток.

Среди множества людей, заполнивших наш бивуак, я начинаю различать тех, кто отправится с нами. Погонщики мулов привязывают свои сандалии, всадники надевают свои длинные красные сапоги со шпорами. Это все люди с юга: из Улед-Моктара, Улед-Наиля, Агуати и так далее. Коричневые бурнусы принадлежат махзенам* из Лагуата, мрачным всадникам в грязных хаиках, питающимся бог весть чем, спящим где придется, тощим, как их лошади, и, однако, проделывающим на этих животных, не знающих усталости, невероятные переходы.

Мы навьючиваем верблюдов. Эти хорошо сложенные животные, менее крупные, но более легкие и быстрые, чем верблюды Телля, приспособлены для перевозки грузов. У них живые глаза и тонкие ноги. Они ужасно ревут, когда им на спину взваливают тюки. Как я узнал от нашего башамара*, это они жалуются на судьбу. Они говорят тому, кто затягивает на них ремни: «Подложи подушки, чтобы не поранить меня».

Джельфа, 31 мая

Вчера мы прибыли в Джельфу после пятидневного перехода по бесконечной равнине. Хорошая погода, иногда облачная, но достаточно теплая, убедила меня в том, что мы уже пять дней в Сахаре.

Географически Сахара начинается в Богаре, иными словами, здесь заканчиваются гористые, пригодные для обработки или, точнее, для возделывания земли, которые называют Теллем. Ты знаешь, что о происхождении слов «Телль» и «Сахара» нет единого мнения. Генерал Дома, даже учитывая открытия последних восьми лет, в своем труде «Алжирская Сахара», не утратившем значения, предлагает этимологию, которая нравится мне по причине арабского происхождения и в целом удовлетворяет меня. В племени Тольба считают, что слово «Сахара» происходит от арабского «сухур» — трудноуловимый момент перед рассветом, когда в период поста еще можно есть, пить и курить. Слово «Телль» происходит от «тали», что означает «последний»[19]. Таким образом, Сахара — огромная и плоская страна, где сухур имеет особую ценность, а Телль — соответственно гористая страна за Сахарой, куда сухур приходит последним. Что бы там ни было, Сахара, безусловно, не означает «пустыня». Сахара — название огромной равнинной территории, в одних местах необитаемой, а в других — густонаселенной. Ее еще называют Фиафи, Кифар или Фалат — в зависимости от того, населена она, или заселяется на период после зимних дождей, или необитаема и непригодна для жизни. Впрочем, от Богара до Фалата, иначе говоря, моря песков, которое начинается только за Туатом, в сорока днях пути от Алжира, очень далеко. Я расскажу тебе об очень пустынных местах, но ты знай, что речь идет еще не о Фалате, или Великой Пустыне.

Еще на одно необходимо обратить внимание, и я покончу с географией. Сахара заселена двумя народами: оседлым, живущим в городах и ксурах, расположенных в местах, где имеется вода, и кочевым, арабами-завоевателями, живущими в палатках. Первые — земледельцы, вторые — пастухи. Общие интересы объединяют эти два народа, что, однако, не мешает арабам презирать соседей и получать ответное презрение. Они сообща владеют оазисами. Житель ксура возделывает словно арендатор сад кочевника, кочевник, в свою очередь, следит за общими стадами, отгоняет на зимние пастбища, а летом отправляется на базары в Телль, чтобы купить зерно, в котором нуждаются и те и другие. Занимая, таким образом, пространство в две-три сотни лье, одни — оазисы, другие — лежащие между ними равнины, пригодные для жизни после дождей, многочисленные жители рассредоточены на огромных просторах Сахары, которую, как ты понимаешь, совершенно ошибочно называют пустыней и где, предполагали, водились самые химерические живые существа, кроме человека, самого реального и многочисленного из всех.

Сделав это отступление, я возобновляю свои дорожные записи на бивуаке Богари с того момента, когда я тебя оставил, чтобы оседлать коня.

В путь мы двинулись только в полдень: с соблазнами Богари арабские путешественники расстаются особенно неохотно, я понял это по необычной медлительности приготовления к отъезду. Наконец по сигналу башамара ревущее стадо вьючных верблюдов поднялось и тронулось в путь. Мы галопом проскакали в голову каравана, и через несколько минут опустевшая деревушка скрылась за первым холмом, безмолвная, как и при нашем прибытии, суровая, несмотря на живой блеск оштукатуренных стен, и еще более тихая, чем на рассвете под белым полуденным саваном. Почти тотчас мы вступили в долину Шелифа.

Эта долина, или скорее неровная каменистая равнина, усеянная холмиками и изрезанная промытыми рекой оврагами, безусловно, одна из самых удивительных местностей. Я не видел ничего более причудливого и столь колоритного; даже после Богари это небывалое зрелище.

Представь себе горячие камни на выжженной земле, утрамбованной сухими ветрами. Мергельная земля, гладкая, как гончарные изделия, почти сверкает, так она гола, и кажется настолько высушенной, будто только что вынута из огня гончарной печи. Никаких признаков растительности: ни травы, ни даже чертополоха. Плоские холмы, словно примятые чьей-то рукой или изрезанные по чьей-то фантазии остроконечным кружевом, изогнуты, как рога или лезвие косы. В середине лежат узкие долины, такие же голые и чистые, как ток для зерна. Кое-где торчат причудливые холмы совсем уж мрачного вида, на вершине которых лежат неправильной формы глыбы, словно упавшие аэролиты на куче расплавленного песка, — и все из конца в конец, насколько хватает глаз, не красное, не совсем желтое, не темное, но цвета львиной шкуры. Шелиф, который через сорок лье к западу станет тихой и красивой, приносящей пользу рекой, здесь извилистый, зажатый в каменные тиски ручеек, зимой превращающийся в бурный поток, а с наступлением лета пересыхающий до последней капли. Он промыл себе в мягкой почве холма грязное русло, которое походит на траншею, и даже в самые сильные паводки не спасает нищую, снедаемую жаждой, пересыхающую долину. Его крутые берега так же бесплодны, как и все вокруг, можно заметить лишь приютившиеся у русла редкие стебли олеандров, отмечающие уровень половодья, запыленные, грязные и угасающие от жары в глубине траншеи, палимой полуденным солнцем. Впрочем, ни лето, ни зима, ни солнце, ни роса, ни дожди, которые заставляют зазеленеть даже песчаные и соленые почвы пустыни, ничего не могут сделать с этой землей. Все времена года бесполезны для нее: каждое приносит ей только муки.

Мы затратили три часа, чтобы пересечь поразительную местность. День был безветрен, а воздух настолько неподвижен, что даже проход каравана не всколыхнул его. Пыль, поднятая всадниками, клубилась, не поднимаясь, под брюхом вспотевших лошадей. Небо было великолепным и угрюмым, тяжелые облака цвета меди грузно плыли по лазури, почти столь же неподвижные и дикие, как сам пейзаж.

вернуться

19

Вся эта этимология ошибочна. См. Послесловие.

13
{"b":"187008","o":1}