Он всегда отличался импульсивностью, но не удивился собственным словам. Он давно хотел их ей сказать.

— Выходи за меня! Ты станешь настоящей госпожой. У тебя будут слуги и моя любовь впридачу.

Она улыбнулась и покачала головой. Взгляд зеленых глаз смягчился.

— Нет. Ты добрый, искренний человек, но ведь ты христианин. Мне пришлось бы тогда притворяться. Пусть лучше я останусь свободной.

— Да ладно, черт с ним, с законным браком. Обойдемся без него.

— А как же твое положение в городе?

Он выпустил ее руку и поднял кулак:

— Вот им, соседям! — а потом сказал уже спокойнее: — Я им очень нужен. Поэтому они не будут вмешиваться в мои дела.

— Да ведь тебя здесь нет по полгода.

— Да, трудно тебе придется. Давай плавать вместе.

Такое предложение шокировало бы римскую женщину. Когда она спокойно на него взглянула, в нем возгорелась было надежда, но тут же и потухла.

— Нет у меня интереса к мужчинам. И в плавание я пуститься не смогу, как бы этого ни хотела. Так что не повезло тебе, — сказала она грустно.

— Не верю. Зачем ты так говоришь?

— Боги разгневались на меня. Я ведь сказала тебе, что столкнулась с силой, которой не могу управлять. Та, что обладает этой силой, еще посчитается со мной.

Он так и вспыхнул:

— А ты все еще служишь этим богам!

— Я попробую договориться с ними, — сказала она. Взгляд, устремленный на него, стал суровым. — Благодаря им я свободна. Так что они все еще мои боги.

Он помолчал.

— А ты все еще дочь своего отца, — сказал он наконец.

Апулей принимал Грациллония. Зеленоватое стекло окон приглушало солнечный свет, лившийся в комнату. Живописные настенные панели словно вобрали в себя патину времени. Они и в самом деле были здесь многие поколения, с момента окончания строительства самого дома. На пейзажах этих с регулярными парками и лужайками резвились фавны и дриады, веселые пастухи и пастушки.

Грациллоний, извинившись, отказался садиться.

— Мне не сидится. — Апулей из вежливости тоже остался на ногах. Ему уже рассказали о сражении, которое он, выразив соболезнование по случаю потерь, горячо одобрил. В этот день им предстояло обсудить предстоящую работу.

— Вы правы, нам нужно действовать быстрее, — сказал Апулей. — Я найду трех-четырех надежных людей. Может, вы еще предложите одного-двух? Хорошо. Захваченные галеры, по-моему, следует по дешевке сбыть в Гезокрибате.

— Нет, я хочу сохранить их, — возразил Грациллоний. — Предчувствую, что они нам еще понадобятся.

— Вот как? Ну, ладно, как хотите. Тогда их надо припрятать в надежном месте. В какой-нибудь маленькой бухте или ручье… в общем, подальше от глаз. Пусть никто не знает, что они у нас есть. Скотты, которых вы взяли в плен, пока подождут, тем более что они не говорят на латыни и на языке Озисмии. Я знаю одного человека, который может приобрести их по коносаменту.[18] От этой сделки мы, правда, не разбогатеем. Скотты слишком свирепы, чтобы использовать их для работы по дому.

— Да я и не рассчитывал на этом разжиться, — нетерпеливо сказал Грациллоний. — А вот как насчет золота и серебра? Монеты, ювелирные изделия, столовое серебро. Мы обнаружили еще и дорогие ткани, специи, вино и прочее.

— Это может храниться в частных домах. А продавать будем потихоньку, поштучно, так, чтобы не привлекать внимания.

— Но ведь нам, черт побери, нужны деньги! Вдовам и нуждающимся я выдал их долю.

— Знаю. Это хорошо. Тем более, что распределено это понемногу, среди незаметных людей. Если материально им станет чуть лучше, то кто это заметит?

— У империи повсюду глаза. Тайные агенты, например.

Апулей погладил подбородок и улыбнулся:

— Конечно. Но наши тайные агенты в первую очередь докладывают мне. Уже многие годы я слежу за тем, чтобы на эти должности назначались верные люди. Элементарная предосторожность.

Грациллоний продолжал бить в одну точку:

— Нас с вами без внимания не оставят. А мы должны платить по счетам. Прежде всего, проклятые налоги. Я и операцию-то эту задумал в какой-то степени ради того, чтобы расплатиться за несколько лет вперед.

— Да мы расплатимся, не бойтесь. Просто дело в том, что нам нельзя отдать им мешок наличных. Пойдут вопросы, тем более, что последнее время мы расплачивались товарами. Мы отправим Эвириона — ну, например, в Порт Наметский, — где он купит все, что требуется. В Туроне удивятся. Им, однако, не удастся доказать, что в Конфлюэнте не вырастили все это сами или что нам помог доброжелатель, который предпочел остаться анонимным (ведь Господь не любит, когда мы похваляемся щедростью).

Грациллоний невольно выругался:

— Пройти через все эти уловки ради того, чтобы скрыть справедливую разборку с варварами, укравшими наше добро!

— Так и есть, — подтвердил Апулей. — Мы должны быть в высшей степени осторожны. Саму битву скрывать не надо. Ну а доказать, что вы сами спланировали и организовали ее, они никогда не смогут.

— Конечно, нет.

— Каким образом вы собираетесь защитить себя и ваших людей от обвинения в организации местного ополчения?

— Видите ли, ополчением назвать это нельзя. Пусть они допросят любого человека из этого отряда. Он расскажет им, что все произошло стихийно. Все заговорили в один голос: пираты надоели, пора с ними разобраться. Спросят меня — отвечу, что узнал об этом случайно. Решил возглавить движение, чтобы поменьше погибло людей.

— Неправдоподобная история.

Грациллоний остановился:

— Ну а вы что можете предложить?

— Я сбил бы их с толку, — улыбнулся Апулей. — Позвольте мне стать вашим ментором и спикером. Человек на моей должности обучается со временем отвлекать нежелательное внимание и замораживать связанные с этим процедуры. Так что ни к чему собирать вещички и бежать. Спите спокойно. Какие бы ни начались расследования, они будут поверхностными, потому что и ухватиться-то, в сущности, не за что. Люди находились в отчаянном положении, вы сделали все, чтобы помочь им. Обученных солдат у вас не было. Поверьте мне, Глабрион не станет жаловаться преторианскому префекту. В этом случае он пострадает сам. Его могут даже снять с должности за то, что он допустил это. Вам же нужно лишь не сообщать подробности. Не говорите больше того, что необходимо, даже вашим бывшим подданным. А пуще того не хвастайтесь.

— У меня нет никакого к тому желания, — сказал Грациллоний.

Облегчение и благодарность вырвались наружу. Он протянул патрицию руку.

— Клянусь Геркулесом, Апулей, я не сомневался, что смогу на вас рассчитывать, но вы… больше того, вы оказались другом!

Сенатор в римской манере взял его руку и пробормотал:

— Ну а кто же еще? Благодарение Богу, что я стал наконец для вас тем, кем всегда хотел быть. — Мы потом обсудим все подробности. Но сейчас я чувствую себя вернувшимся из ссылки. — Он постарался не думать об ужасе и горе, как человек, занятый неотложным делом, старается не думать о неизлечимой болезни.

— Это замечательно. О, я понимаю, как, должно быть, вам неприятно заниматься этими уловками: ведь вы всегда чтили закон, — смущенно сказал Грациллоний.

— Этот закон вступает в противоречие с высшим законом, — последовал серьезный ответ.

Грациллоний кивнул:

— Законом церкви. Законом Христа. Он, разумеется, лучше закона государства. Следовательно, и выше.

У Апулея перехватило дыхание.

— Я думал, вы имеете в виду закон чести.

— А откуда же рождается честь? Я просил Корентина объяснить мне. В этот раз я прислушался.

— О возлюбленный друг! Брат мой…

Они обнялись.

Потом они вышли из комнаты. В столовой их ждал обед и бокал вина, самого лучшего, что нашлось в доме. Они шутили и смеялись. Сентиментальности не было и в помине. Верания вошла в триклиний и принесла с собой частицу летнего дня.

Пришедшие с юга новости в который раз взволновали людей. Вестготы под командованием Аларика снова вторглись в Италию. В Вероне, однако, они испытали сокрушительное поражение и вынуждены были отступить. И опять Стилихон не закрепил победу и не покончил с ними окончательно. Вместо этого он поселил их в долине реки Савы, что возле границы Далмации и Паннонии. Император Гонорий устроил в собственную честь торжества в Риме, первые за минувшие сто лет.