Толпа вздохнула, как один человек. Из-под тента возле стены вышел Друз. На нем было облачение легионера. Многие из присутствующих видели его впервые. В правой руке он крепко сжимал привязь, на которой он вел вожака своры. Вслед за ним шли остальные, пестрые поджарые звери крупнее волка.

Увидев толпу, они взволновались, злобно зарычали, захлебывались воздухом, словно чуяли добычу.

Юлия схватила отца за руку. Ногти впились ему в ладонь. Он стоял молча.

Друз отпустил привязь. Громко крикнул.

— Ату! — и указал на одинокую фигуру Кэдока.

Собаки залаяли и бросились вперед. Кэдок стоял все так же.

Первые две собаки подскочили к нему. Замедлили скорость. Остановились. Обошли его кругом. Другие собаки озадаченно завыли. И тут вожак своры облизал ему руку. Кэдок наклонился и потрепал страшную голову, а потом упал на землю, читая молитвы.

Крик, словно волна, прокатился над толпой. Они рвались к месту, где на их глазах свершилось чудо. Поднятые пики не пустили их. Это тем более было кстати, что собаки ничуть не утратили своей свирепости. Человек, которому удалось проникнуть за кордон, был сильно ранен, прежде чем Друз успел кнутом и руганью взять собак под контроль. Кэдок так и остался лежать на земле.

Тогда толпа хлынула к Корентину, Апулею и Грациллонию. Мужчины рыдали не меньше женщин, или смеялись, или пели и радостно кричали. Несколько человек изъявили желание окреститься.

Юлия упала на руки отцу. Старосты и рядовые члены общины старались протолкнуться через жителей Конфлюэнта, столпившихся вокруг него, стараясь докричаться до него, дотронуться, поблагодарить, сказать ему, что он их господин, их король Иса.

Падал слабый снег. На белом его одеяле деревья казались особенно черными. Потом они растворились в серой дымке.

Что-то бормотал в тишине Стегир. Воздух потеплел. Похоже, природа приготовилась к встрече весны.

Ивы покрылись листвой, дуб и каштан выпустили первые плюмажи. Трава ярко зазеленела, а в ней, словно маленькие кусочки неба, запутались цветы огуречника. Перелетные птицы возвращались домой.

И Руфиний вернулся домой. Путешествие было тяжелым. Из Муму он на шлюпке добрался до Абоны, а затем на корабле из Дубрия до Гезориака, а потом уже — по суше через Бретань до Галлии. Он не хотел дожидаться, когда шкиперы откроют навигацию, потому что торопился как можно скорее доставить хозяину свежие новости.

Они пошли по берегу реки, чтобы никто их не услышал, и на всякий случай разговаривали на латыни. Слева от них текла Одита, стремясь, как всегда, к океану, весенний лес зеленел позади, а справа просыпались поля. На них шевелились маленькие фигурки людей и ослов. Иногда обзор закрывал цветущий кизил. В небе заливался жаворонок.

— О своих приключениях я могу порассказать немало, особенно о тех, что случились со мной в Миде, у Ниалла. Некоторые из них даже правдивые, — смеялся Руфиний. — Но это пока подождет. Самое главное — это то, что он в этом году наверняка к нам пожалует.

Позже Грациллоний расспросит его подробнее обо всем, что он слышал и видел. Пока ясно одно: ни один король варваров не сможет подготовить кампанию в секрете. Ниалл, должно быть, сообщил о своих намерениях несколько месяцев назад и приказал воинам быть наготове. По спине Грациллония пробежал холодок. — Когда? — спросил он.

— Сразу после Белтейна. Так они называют свой весенний праздник, помнишь? — Руфиний уже не шутил. — Он намерен опустошить северо-западную Арморику. Флот его не будет таким большим, как тот, что ты когда-то разбил. Они собираются нанести удар и в тот же день уйти. Прошу прощения, но большего узнать не удалось. К тому же им свойственно строить планы и менять их по ходу дела.

У Грациллония болезненно сжалось сердце.

— Нам необходимо предупредить правителя, — сказал он. — Может, он и обратит внимание, несмотря на то, что власти Турона мне не доверяют и тем паче не любят. Правда, большой роли это не сыграет. Куда нам с теперешней защитой?!

— Погоди, я еще не все сказал, — заявил Руфиний. — В самом конце набега скотты посетят Ис.

Боль стала почти нестерпимой.

— Зачем? В поисках добычи?

— Да нет, просто чтобы уничтожить. Потоп не погасил его злобу. Он поклялся снести все, до последнего камня. Приказывает пиратам и даже торговцам, находящимся под его властью, заходить по пути в Ис и крушить все, что еще уцелело. А когда он здесь окажется, легко догадаться, что и он примет в этом участие.

Грациллоний кивнул:

— Ты подтверждаешь мои мысли. Слухи к нам добираются. Но ты принес ценную информацию о нужном нам человеке. Молодец.

— Ты расскажешь об этом римлянам? — чувствовалось, что Руфиний этого явно не хочет.

Грациллоний покачал головой:

— Об этом — нет. Ты и сам держи рот на замке, не то до них дойдут слухи. Они не осмелятся послать солдат в засаду, ожидая, когда они защелкнут капкан. С их точки зрения, они поступят правильно. К тому же Ис для них абсолютно ничего не значит. Они еще подумают, что им делают доброе дело — убирают напоминание об этих берегах.

Руфиний ждал. Гравий скрипел под ботинками.

— Кроме того, — продолжил Грациллоний, — если им станет известно о моих планах, они наверняка запретят мне их осуществить. Мало того, у них появится возможность обвинить меня в предательстве и обезглавить. Ты же знаешь, военные действия — это дело армии. Обычным людям объединяться против врага запрещено. Придется обратиться к крестьянам, некоторым жителям Иса, которым я доверяю, и особенно к твоим людям, Руфиний. Сейчас они объявлены вне закона.

Придется ничего не говорить и Апулею, и Корентину. Это было ему в высшей степени неприятно. С тех пор, как они вступили с ним в сговор в деле с Кэдоком, о Руне они уже совсем не упоминали. Она была спасена, а он — нет, но они все же лелеяли надежду, и потихоньку, день за днем старая дружба возрождалась.

Вполне возможно, что они одобрили бы его планы, но он не мог подвергнуть отца Верании опасности.

Он помнил, как сильно она любит весну! По прошествии черных месяцев ликованию ее не было предела — так радовалась она кизилу и жаворонкам. Узнай она о его намерениях — как же омрачится ее душа. Ему нельзя при ней проговориться. Теперь они виделись довольно часто. Ему приходилось ломать себя, он завидовал Руфинию, умевшему прикрыть свои мысли веселой маской. Огорчать ее ни в коем случае нельзя.

Он расправил плечи. Сегодняшний день подходил для кровожадных замыслов. Много лет назад в этот день, когда Верания находилась в материнской утробе, он убил в роще своего предшественника-короля.

Так странно было снова оказаться в Исе. Трехлетняя разлука не уменьшила ностальгии по утраченному, а три дня, проведенные здесь, не очерствили сердце. Грациллоний, стоя на возвышении, бывшем когда-то амфитеатром, заставлял себя в качестве наказания смотреть на запад.

Слегка прикрытое дымкой солнце спустилось к горизонту. Стальным блеском отливало море. Холодный и соленый южный ветер усилился и накрыл волны белым кружевом. Начинался прилив, вода обрушивалась на утесы, кружила вокруг развалин. Дымка должна была бы к этому времени рассеяться, но не тут-то было — она даже уплотнилась. Сена не было видно. Казалось, остров скрылся за чертой, разделявшей мир живых и мир мертвых. Мгла заволокла уходившую в море землю. Росшая на ней трава трепетала на ветру. В небе кружили чайки.

Посланный к Грациллонию часовой тронул его за руку.

— Враги, господин! Должно быть, это враги! — голос у него еще ломался. Это был подросток из лесов Озисмии, обернутый куском шерстяной материи и вооруженный пикой. Выбора у Грациллония не было. Приходилось брать тех, кого ему присылали, и верить в то, что они способны одолеть варваров.

Грациллоний вышел из минутного транса и оглянулся вокруг. Взгляд его скользнул по мысу Рах (маяка там уже не было), на котором оставалось лишь несколько перевернутых надгробий, а земля поросла водорослями. Затем посмотрел на бухту, где когда-то был Ис. То, что поначалу оставалось от руин, по большей части исчезло: обрушилось и скатилось по покатому дну. В воде под лучами солнца разглядел лишь бесформенную темноту. Прибрежную полосу волны очистили полностью. Нимфеум выгорел дотла (случайно ли, подожгли ли христиане, ударила ли Божественная молния?). Канал со священной водой зарос илом и провалился. Низменная земля амфитеатра, лишившись дренажа, постепенно превращалась в болото. Взгляд Грациллония перелетел вперед, там раньше была дорога из Редонума. В оконечности мыса Ванис кто-то выкопал могильный камень Эпилла и скатил его в море. Стоявший на склоне горы дом без окон похож был на череп, а под горой чернели обугленные кусты — вот и все, что осталось от Священного леса.