Джем поежился, скрестил руки на груди, обнял себя за плечи. Он сидел рядом с костром, а ему было зябко. Сквозь пламя он видел Ланду — хрупкую, тоненькую. Он видел, что и ей зябко от страха. Бедная Ланда! Джему хотелось утешить ее, но он понимал, что она сейчас думает только о своем возлюбленном, Орвике. Суждена ли ему гибель в завтрашней битве?

Джем снова посмотрел на Хэла.

— Расскажи мне об этом оружии.

— Осада достигла апогея. Синемундирники почти задушили нас. Вильдроп был великим героем Ириона. Когда мы узнали, что его прислали под Рэкс, мы решили, что все кончено. По идее, все и должно было быть кончено — если сбросить со счетов Алого Мстителя. Но твой дядя трудился над созданием тайного оружия. Какие вещества входили в состав этой смеси, мы так и не узнали. В Рэксе живет алхимик. Если верить слухам, он может многое. Он помогал Тору в работе над оружием. Думаю, речь шла не о чем-то обычном вроде пороха, а об укрощении стихий, которые никогда не попадали в наше измерение. Что я могу тебе сказать? Мне известно одно: когда Вильдроп пошел в атаку, полыхнула ослепительная вспышка и аджльские поля покрылись трупами.

— Что за вспышка? — спросил Раджал.

— Я не видел. Но один крестьянин сказал мне, что она была зеленая. Что было ослепительное зеленое сияние, озарившее небо и землю. Бедный крестьянин ослеп. Эта вспышка была последним, что он увидел.

— Этот алхимик, — проговорил Джем. — Кто он такой? Хэл опустил глаза. Он мог бы улыбнуться, но сейчас было не до улыбок.

— Вот тут, Джем, все как раз и сходится.

— Сходится?

— Это еще один кусочек в головоломке. Понимаешь, его называют лавочником. Рэкским лавочником.

Джем смутился. Лавочник? Настоящий, тот самый, из истории, которую рассказывал Дольм? Или это просто какое-то странное прозвище?

— Но Дольм, — пробормотал Джем, — ничего про это не говорил... в своей истории. Там все по-другому.

Хэл все же позволил себе улыбнуться.

— В историях, как и во снах, всегда многое напутано. В историях реальность преломляется, как свет, проходя сквозь листву. Это неизбежно. Даже самые простые истории парадоксальны. Такова их природа, ибо что такое история, как не вымысел ради истины?

Джем опустил глаза.

— Ослепительная вспышка? — задумчиво проговорил Раджал. — Вы это задумали? Это должно произойти вновь?

— Это единственный выход, — отозвался Хэл.

— Нет... — еле слышно вымолвил Джем.

— Джем, не забывай о знаке!

Джем закрыл лицо ладонями.

В башне было пусто. Полти долго стучал в дверь кулаком, потом в отчаянии ударил ногой, но ничего не добился — только ногу ушиб. Хромая и ругаясь, он обошел башню в поисках какого-нибудь другого входа. Он сам не понимал, зачем это делает, почему верит, что там, наверху, его с замиранием сердца ждет прекрасная девственница.

Ужасное отчаяние охватило Полти. Он был готов кричать и биться головой оземь. Как ему хотелось еще выпить! Всю дорогу до Олтби он только и думал о том, как доберется до башни, как поднимется наверх, где горит мягкий золотой свет, как будет пить прекрасное вино из кладовой Дольма. Потом — музыка, смех, невинные шалости. Ланда стыдливо опустит глаза, покраснеет, когда он подведет пальцы под ее подбородок, но он будет ловить на себе ее взгляд в те мгновения, когда она будет думать, что он на нее не смотрит. А он, как бы между прочим, обмолвится о том, что получил дворянский титул, и тогда Дольм ахнет от восторга, и даже старуха ахнет. Они поклонятся ему и благословят этот день — благословят так, словно замок стал таким, каким был прежде, словно приехал новый господин, овеянный славой. Старуха поспешит прочь, чтобы застелить ложе лучшими простынями. А когда придет время для совершения прекрасного жертвоприношения, старики встанут рядом с ложем и будут заливаться слезами счастья и думать только о том, что, будь у них сотня дочерей, они бы с радостью предложили этому благородному господину их всех, лишь бы именно он лишил их девственности.

Горькие слезы жгли Полти глаза. Как он мечтал об этой нежной сцене! Как стремился к этой любящей семье! Да, он к ним стремился, а они его предали! Сжав кулаки, он бросился через лес напролом. Если он сейчас встретит девушку, он будет беспощаден. Он был готов подарить ей всю свою любовь, он мечтал о том, как будет ласкать ее и медленно раздевать, но теперь она сама себя лишила всего этого. Полти казалось, будто она взяла его лучшие чувства, посмеялась над ними и растоптала. Он думал только о том, что если встретит девушку сейчас, то швырнет ее наземь и грубо удовлетворит свою похоть.

Не разбирая дороги, брел Полти по лесу и, в конце концов, не заметив вставшего на его пути дерева, налетел на него. Он ухватился за ствол, прижался к шершавой коре. Было темно, хоть глаз выколи, и очень тихо. Только со стороны аджльских полей доносились звуки приготовления к сражению. Полти смутно помнил о том, что предстоит сражение. Менее смутно он понимал, что его военной карьере конец. Он попробовал задуматься. Но о чем он мог думать? Возвращаться в казармы теперь было ни к чему. Нужно было каким-то образом вернуться в Эджландию. Найти эту сучку Кату, найти и заставить ее выйти за него замуж. Да. Только так. Как только у него будет Ката, всем его бедам конец. Никто не посмеет и пальцем тронуть дворянина. Его военная карьера, закончившаяся столь бесславно, будет скоро забыта. Да, ему была нужна только Ката, будь она проклята!

Полти прислонился к дереву спиной, задышал глубже, медленнее. Он слышал стуки и лязг железа, доносившиеся со стороны города. Он выпрямился, отер с глаз слезы. И тут он услышал другой звук, намного ближе. Этот звук пробирался сквозь темные лабиринты леса.

Полти снова напрягся. Что бы это могло быть такое?

Дзади продолжал наигрывать на скрипке. Бэндо негромко запел. Голос у него был грубоватый, однако, не лишенный своеобразного очарования. В припевах отцу подпевали Рэггл и Тэггл, и их тоненькие голосочки оплетали отцовский, словно тонкие лозы — могучий ствол.

— Как только он может петь? — прошептал Морвен. — Разве он не знает, что означает предстоящая битва?

Крам шепнул в ответ:

— Он — зензанец.

— Вот-вот. Их всех изрубят на куски.

— Морви?

— Крам?

— Я про это сражение. Хорошо, что нас взяли в плен, верно? Иначе нам пришлось бы сражаться.

— Крам?

— А?

— Ты что, трус?

— Умирать неохота, Морви. Глупо это — помирать.

— Крам?

— Морви?

— Ты прав. Ведь мы вовсе не синемундирники, правда? В сердце, по-настоящему. Поначалу я подумал, что мы попали в шайку самых обычных разбойников, но теперь я вижу, что их дело благородно, а вовсе не наше.