Добраться туда будет не так уж трудно. Конечно, выдержать пятикратные перегрузки в течение четырех часов не может никто без специального оборудования. Поэтому нам надлежало наглухо закрыть свои боевые скафандры, накачаться снотворным и включить системы жидкостного гидравлического обеспечения. Восемь часов глубокого сна, еще час на то, чтобы стряхнуть сонливость и снова стать солдатом. Или гостем, приглашенным на файв-о-клок.

Кэт и я обошли битком набитый солдатами боевой челнок, проверяя, все ли в порядке, хорошо ли прилажены скафандры и таймеры. Потом выбрали минутку, чтобы обняться перед тем, как занять свои места.

Я присоединила систему влагообмена к патрубку на бедре скафандра, и чувство страха исчезло тут же без следа. Тело как бы повисло в невесомости, им овладела приятная истома. Я позволила мягкому рыльцу штуцера обхватить ноздри и рот. Я все еще отчасти сохраняла сознание и понимала, что он начинает выжимать из моих легких весь запас воздуха, а вместо воздуха накачивает туда какую-то весьма плотную жидкость. Но если говорить об ощущениях, то было лишь одно — долгий, но очень постепенный оргазм. Я знала, что подобное ощущение нередко приходит к людям в момент, когда их истребитель внезапно начинает разваливаться на куски. Однако на войне есть множество куда худших способов помереть. И еще задолго до того, как бешеное ускорение вжало нас в кресла, я уже спала. Во сне мне снилось, что я рыба и плаваю в теплом тяжелом море.

Химические препараты обладают свойством ослаблять память о том, как к тебе возвращалось сознание, что, надо думать, само по себе не так уж и плохо. Мои диафрагма и пищевод горели огнем и саднили от рвоты, с помощью которой организм очищался от жидкости. Кэт выглядела жутко, а я старалась не смотреть в зеркало, пока мы вытирались полотенцами, надевали контактные сетки, забирались в свои боевые скафандры и готовились к высадке.

Наша стратегия, какой бы она ни была на самом деле, по мере приближения к портальной планете казалась все менее соблазнительной. Два таурианских крейсера действительно принадлежали к устарелым моделям, но они в сотни раз превышали размерами нашу миноноску и поскольку были задействованы на синхронную орбиту, то так и висели над базой, и нам, чтобы добраться до базы, надо было обязательно пройти под их огнем. Нам, однако, разрешили приблизиться, не делая попыток сбить меткими залпами, что делало рассказ Человека более заслуживающим доверия.

Возможно, они понимали, что наше главное предназначение — вызвать на себя огонь базы и крейсеров. Если бы они нас аннигилировали, то «Боливар» наверняка применил бы другую стратегию.

Когда Моралес решил, что мы идем на посадку и приземлимся на полосе, примыкающей к базе почти вплотную, я пробормотала: «А не все ли равно, за что быть повешенным — за козленка или за овцу». Кэт, бывшая со мной в связке, спросила, кому это нужно — вешать овец. Я ответила, что объяснять долго. Так говаривал мой отец, но если он и объяснил мне смысл этой поговорки, то я его все равно позабыла.

Посадка сопровождалась диким грохотом, но оказалась на удивление мягкой. Мы переключили боевые скафандры с режима транспортировки и попробовали передвигаться по поверхности планеты, где сила тяжести составляла всего треть g.

— Сюда надо было послать Коя,— сказала Кэт. Так мы привыкли называть марсианина Чанса Нгуема.— Он бы чувствовал себя тут как дома.

Нам пришлось поторапливаться: люди стремились побыстрее занять боевые позиции. Кэт отправилась на другую сторону базы. Мне же предстояло сопутствовать Моралесу в его миссии стучать в дверь. У офицеров есть свои привилегии — либо нарваться на пулю, либо на приглашение пожаловать к столу.

Здания базы выглядели так, будто ее сконструировал какой-то очень трудолюбивый и серьезный ребенок. Блоки без окон, выложенные в строгом геометрическом порядке. Все, кроме одного, выкрашены в песочный цвет. Мы направились к серебристому кубу штаба. Во всяком случае, на его двери большими буквами было написано «ШТАБ».

Сверкающая дверь со свистом взлетела вверх подобно готовому сейчас же обрушиться вниз ножу гильотины. Мы вошли в проем, стараясь без особого успеха сочетать быстроту с достоинством. Дверь, лязгнув, тут же опустилась. Этот «нож», он же дверь, отличала массивность, так что даже в вакууме мы услышали этот лязг благодаря вибрации пола, переданной подошвам наших сапог.

Раздался свист воздуха — его мы услышали уже по-настоящему, и минуту-другую спустя вторая дверь шлюза открылась сама собой. В нее мы прошли боком — мешали габариты наших боевых скафандров. Я думаю, мы могли бы прекрасно пройти и прямо, по дороге расширив дверной проем. Могу сказать, что я даже совершенно серьезно рассматривала такую возможность, пока лезла боком — по-крабьи. Это лишило бы хозяев возможности пользоваться шлюзом до тех пор, пока ему не сделают изрядный ремонт.

Дальше была еще одна дверь — металлическая, предохраняющая от взрывной волны, толщиной в полметра. Медленно она распахнулась перед нами. За простым круглым столом сидели Человек и женщина, похожие друг на друга, как близнецы. На обоих были одинаковые голубые мундиры.

— Приветствую вас в Алькатрасе[8],— сказал Человек.— Это название берет начало от очень древнего анекдота,— Он жестом указал на четыре пустующих кресла.— Почему бы вам не снять скафандры и не расслабиться?

— Это было бы не слишком умно,— ответил Моралес.

— Вы же окружили базу. Даже если бы я захотел причинить вам вред, то вряд ли решился бы на такую глупость.

— Это ради вашей безопасности,— поспешила вмешаться я.— За четыреста лет вирусы могли подвергнуться сильнейшим мутациям. Вы сами не захотите дышать одним воздухом с нами.

— Ну, это не проблема,— ответила женщина.— Поверьте мне. Мои тела куда более эффективны, нежели ваши.

— Мои тела? — спросила я недоумевая.

— А, да ладно!

Она сделала жест рукой, который показался мне лишенным смысла. Две двери, находившиеся в разных концах комнаты, открылись одновременно. Из той, что была ближе к женщине, вышла процессия женщин. Все — точные копии сидевшей за столом. Из второй двери так же молча вышли копии Человека.

Их было штук по двадцать каждого сорта. Они посмотрели на нас одинаково пустыми глазами, а затем сказали хором:

— Мы ждали вас.

— И я — тоже! — В комнату вошла пара полуобнаженных тауриан.

Наши вооруженные лазерами пальцы мгновенно нацелились в их сторону. Выстрелов, однако, не последовало. Я отцепила от пояса метательный нож и метнула его. То же сделал и Моралес. Оба существа с легкостью уклонились от ножей. Скорость их движений была куда больше, чем у людей.

Я приготовилась к смерти. Живых тауриан я не видела со времен кампании Йод-4, но во время КМЖС я билась по меньшей мере с четырьмя сотнями таких. В тех случаях, когда речь идет о возможности прикончить человека, вопрос о собственной гибели для них просто не существует. Однако эта парочка почему-то нападать не торопилась.

— Туг многое придется объяснять,— сказал один из тауриан тонким прерывающимся голоском. Его голосовое отверстие то расширялось, то сокращалось. Тела тауриан были лишь чуть прикрыты свободными мундирами, похожими на людские. Они скрывали только часть морщинистой оранжевой кожи, странные члены и ребристую муравьиную грудь.

Оба медленно в унисон мигали, что, возможно, было каким-то социальным или эмоциональным сигналом. Почти прозрачная мембрана, влажно блестя, прикрывала их фасеточные глаза. Дрожание складки мягкой кожи на месте носа лучше бы не сопровождало каждое мигание глаз.

— Война кончилась. Кончилась почти повсюду.

Снова заговорил Человек:

— Теперь люди и тауриане совместно используют Старгейт. На Земле есть представитель тауриан, на их планете — Дж'ардкух — Человек.

— Люди — такие же, как ты — распечатанные машиной?

— Я действительно рожден машиной, но она живая, называется матка. До тех пор, пока я и в самом деле не превратился в одного, мир наступить не мог. Ведь когда нас — очень непохожих друг на друга — миллиарды, идея мира вообще не может быть воспринята.