Описание было на латышском и русском языках. Прочитав эти подробные тексты на табличках, мне стало понятно, что писала свои картины Майя Табака в ФРГ, живя в обычной немецкой семье, в доме которой ей была выделена под мастерскую просторная комната. Персонажами этих фантастических, сочиненных картин стали члены семьи, в которой она жила: они и были героями ее полотен — хозяин, хозяйка, их дочери и сыновья. Художница погрузила героев в придуманный ею мир: придумала для них одежды, окружила фантастическими пейзажами из скал, водопадов, райских садов, сирен и жар-птиц. Вместе с тем это были портреты именно немцев, через детали картины чувствовался прусский дух. Я сразу воспринял художницу, что-то было общее в ее понимании композиции, ракурсов с моим пониманием фантастического и романтического взгляда на мир.

За год пребывания в немецкой семье Табака написала шесть больших композиций, из которых одну оставила в семье. Эта картина была представлена подсвеченным цветным слайдом, конечно же, это был групповой портрет всей немецкой семьи, уже без фантазий. Они были одеты по-современному и предстали на реальном фоне своего дома.

На выставке, под сводами купола негромко звучала музыка Баха. Люди подолгу стояли у каждой картины, вглядываясь в лица персонажей, в окружающий их пейзаж. Музыка была созвучна настроению живописи, помогая созерцать и прочувствовать тот мир, который дарила нам художник Майя Табака. После осмотра выставки мы вышли на улицу. Дима сказал:

— Володя, ты представляешь! Всего пять картин на персональной выставке! Если бы я в МОСХе предложил сделать свою выставку из пяти картин в центре Москвы, на меня посмотрели бы как на сумасшедшего. Ты же знаешь, на наших персональных выставках нужно показать минимум шестьдесят работ.

— Да, латыши преподали нам урок, как надо достойно подать экспозицию! Ведь это — уважительное отношение не только к автору, но, прежде всего, к зрителю. Как говорится — «театр начинается с вешалки». Индивидуально подана каждая картина на мольберте, вставлена в роскошную музейную раму, ярко освещена подсветкой каждая работа, и даже поставлены цветы в вазах около каждого мольберта, я уж не говорю о музыке, которая ненавязчиво звучит и очень точно подобрана. Просто волнующее зрелище! Майя Табака — не только талантливая художница, но и красавица, — с восхищением продолжил я.

— Художница с очень хорошим вкусом, думаю у нее большое будущее, — задумчиво заключил Дима.

Мы молча продолжали идти по снежной слякоти. Каждый думал о чем-то своем. Я оставался под впечатлением только что увиденного. Дима неожиданно предложил:

— Володя, а не согреться ли нам в мастерской у Юры Цыркунова?

— Вот так, прямо, без предупреждения завалимся к нему в мастерскую? Неудобно.

— Юра свой человек, он с удовольствием нас примет. Конечно, если он сейчас в мастерской.

Мы пошли на набережную реки Даугава, где возвышался большой серый дом с огромными окнами, в нем были творческие мастерские художников Риги, дом звался Макслас. В Риге, я уже был знаком с русскими художниками Циркуновым и Ивановым. Они оба, в конце Великой Отечественной войны, после освобождения Латвии, служили в частях Смерш, очищали Латвию от «лесных братьев», банды которых тогда свирепствовали в Прибалтике.

Циркунову и Иванову, как и многим другим молодым солдатам и матросам со всех концов Советского Союза, как участникам Великой Отечественной войны, после демобилизации предложили в виде поощрения поступить в любое высшее учебное заведение Риги вне конкурса. Так, Циркунов и Иванов стали студентами Рижской академии художеств.

По дороге к Юре Циркунову мы зашли в магазин и купили бутылку знаменитой рижской водки «Кристалл». К счастью, Юра оказался в мастерской и очень приветливо нас встретил. Мы восторженно рассказали ему о своих впечатлениях от выставки Табака. Он согласился с нами.

— Ребята, вы очень удачно пришли. На выставке насладились духовно, а теперь будем делать шашлык, но не обычный, кавказский, а наш, рижский. Мои друзья из Института питания научили меня мариновать мясо не луком, перцем и солью, а…

Не успел Юра закончить, как Дима вставил:

— Знаю, знаю, кефиром, сейчас это модно, и у нас в Москве так делают.

— Не угадал, Дима, не кефиром, а яблоками, — договорил Юра.

— Яблоками? Это что-то новое в кулинарии, — удивился я.

Циркунов дал Диме доску и нож:

— Нарезай мясо, как обычно на шашлык, а я займусь яблоками, — сказал он.

Юра быстро натер на крупной терке простые зеленые яблоки, как их называют — не сортовые, полтора или два килограмма. Нарезанное мясо уложили в эмалированный тазик, а сверху выложили кашицу из натертых яблок, довольно толстым слоем.

Юра успокоил:

— Не переживайте, процесс очень быстрый. Пока под соленый огурчик выпьем. Через полчаса уже можно будет нанизывать мясо на шампуры, оно успеет замариноваться.

Действительно, через полчаса яблочный маринад полностью рассосался, а мясо было чистым. Юра ловко стал нанизывать его на шампуры, а Дима раскладывать на электрический мангал. Вскоре приятный запах жареного мяса, и чудное шипение капающего жирка наполнил мастерскую.

— Вот так надо делать шашлыки в условиях творческого бытия. Володя, а ты порежь батон рижского хлеба, — попросил меня Юра.

Шашлык таял во рту. Он был прожаренным и мягким.

— Я никогда не видел, чтобы так быстро можно было пожарить шашлык, — удивился Дима.

— Мои ученые из Института питания разъяснили мне, что яблочная мякоть — лучший маринад, она гораздо лучше, чем уксус и лук расщепляет мясо. А главное, не вредит здоровью, — ответил Юра.

Мы замечательно провели время, разговаривая о художниках и искусстве. Циркунов показал свою новую работу из жизни военных моряков. Это была вытянутая композиция, где были изображены матросы в белых робах на фоне синего моря, они катили по палубе на специальной тележке на роликах сверкающую сталью торпеду. Динамика движения матросов в картине, в которой преобладал белый и синий колорит, производила хорошее впечатление.

— Я остался верен военной тематике, — сказал Юра, — столько лет прошло, а все время война снится. Другие художники пишут цветы, натюрморты, пейзажи, а я никак не могу расстаться с годами войны.

В дом творчества мы вернулись последней электричкой. Но, как всегда, там бурлила ночная жизнь, одним словом, богема. Как правило, в домах творчества жизнь начиналась с наступлением сумерек. Посиделки, хождение в гости друг к другу, разговоры, споры об искусстве. Одних художников поднимали до небес, других ниспровергали, одни произведения зачисляли в классику, другие — предавали анафеме, и, как правило, все спорящие оставались при своем мнении. Пили черный кофе, водку, вино. Закуской, зачастую, были остатки недоеденного в столовой ужина, который заранее приносился в мастерскую, чтобы ночью было чем закусить, сидя с друзьями.

Иногда в этих посиделках принимали участие и руководители групп. Тут были живописцы, графики, художники театра и кино не только из Москвы и Ленинграда, но и из разных республик и городов страны.

В Дзинтари, где я бывал чаще всего, керамисты занимали особое положение. Во-первых, это были в основном художники Прибалтийских республик, во-вторых, в Дзинтари были электрические печи обжига и все необходимое оборудование для работы в глине, шамоте, цветные соли и все химические препараты, необходимые для обжига и обработки керамических изделий. Одним словом, для профессиональной работы керамистов были созданы великолепные условия, лучшие в стране.

Для живописцев, графиков и театралов были предоставлены отдельные просторные комнаты с лоджиями, ванной и туалетом. В коридорчике размещался большой шкаф, куда можно было складывать картины и одежду. Условия были замечательные. Я спокойно мог писать полутораметровую картину, имея отход от нее.