В военные годы, в газетах «Правда» и «Известия», постоянно печатали карикатуры художников Кукрыниксов, Бориса Ефимова,Ираклия Тоидзе. О том, что Кукрыниксы — это не фамилия одного человека, а тройка художников — Михаил Куприянов, Порфирий Крылов и Николай Соколов — работающих вместе, я узнал только после войны, когда поступил в художественную школу на Чудовке. Сатирические плакаты и рисунки в газетах мы ждали наравне со стихами Константина Симонова, Александра Твардовского, Сергея Михалкова, Льва Ошанина. Карикатуры я вырезал и наклеивал в альбом, а чаще срисовывал. Стихи мы с сестрами заучивали наизусть. Арбатская улица была очищена от обломков кирпича и мусора, и по ней, как ни в чем не бывало, ехали автомобили, двигались пешеходы, маршем шли батальоны защитников Москвы навстречу врагу, а в проходных дворах выстраивались длинные очереди: булочные теперь работали с черного хода, отпуская по карточкам хлеб.

Первую похоронку с фронта мы получили в разгар битвы за Москву. Мама, рыдая, читала сообщение о гибели дядя Вити Дроздовского. Я вспоминал, как зимой 1938 года он неожиданно появился у нас в квартире. На следующий день, после завтрака, на мамин вопрос:

— Какие у тебя, Витенька, планы на сегодня?

Дядя Виктор ответил:

— Хочу сфотографироваться на память с любимым племянником, ты приодень Володю и подскажи, где поблизости хорошая фотография.

— На Арбате их много, выбирай любую.

Мама одела меня в бежевый шерстяной костюмчик с накладными карманами и пояском, под короткими штанишками были тёплые коричневые гетры, заправленные в фетровые валеночки. Мы шли по Арбату, падал мелкий снежок, щеки пощипывал морозец. Дядя Витя был одет в темно синюю шинель с голубыми петлицами на отворотах воротника, белый шелковый шейный шарф, синюю фуражку с голубым околышком и черным лаковым козырьком, на ногах сверкали хромовые ботинки. Он держал меня за руку с левой стороны, так как правой рукой отдавал честь встречающимся военным, их попадалось на нашем пути довольно много, но они были в шинелях не такого цвета, как у дяди Вити.

— Дядя Витя, а почему эти военные в серых шинелях, а один, даже в черной?

На что он отвечал:

— В серых шинелях одеты командиры сухопутных родов войск, в черных — моряки, а у летчиков — темно-синяя форма, как у меня. Теперь ты будешь сам различать, кто в пехоте или в танке, кто — на корабле, в море, а кто — летает в небе.

— Раз ты в небе, значит, ты — летчик? Вот здорово!

— А ты, когда вырастешь, кем хочешь стать?

— Я хочу быть моряком! — гордо ответил я.

Так болтая, мы шли по Арбату, пока дядя Витя не открыл застекленную дверь одной из фотографий. В прихожей нас встретило чучело оскалившегося мохнатого медведя, а рядом, на стене — вешалка из рогов оленя, на ней висела дамская коротенькая шубка и вязаная беретка. Дядя Витя снял с меня пальто и шапку, разделся сам, повесив вещи на свободный рог. Он подвел меня к старинному высокому зеркалу в черной резной раме, вынул расческу, поправил мои кудри и причесался сам. Из соседней комнаты нас позвал голос:

— Проходите, следующий!

Из дверей, откуда раздавался голос, вышла молодая женщина, с ярко накрашенными губами и тщательно уложенной волнистой прической коротких волос, с глубоким вырезом на платье. Мы с дядей Витей пропустили ее, в ответ получив улыбку. Она потрепала мне щечку и кокетливо спросила:

— Какой милый мальчик, это ваш?

— Да, это мой… племянник.

Она набросила шубку и выпорхнула на улицу, помахав пальчиками смотревшему ей вслед дяде Вите. Мы вошли в просторную комнату, на стене висел яркий фон с нарисованным морем, чайками, пальмами и белым пароход вдали. На тяжелом деревянном штативе стоял громоздкий фотоаппарат. Дядя Витя поздоровался. Фотограф с большим орлиным носом и залысиной, обрамленной седыми редкими кудряшками остатков волос, расплылся в улыбке, показав единственный желтый зуб во рту, и сказал сильно грассируя:

— Здрра…сьте, товарищ летчик! Для вас я сменю фон.

С этими словами он потянулся к шнурку с кольцом.

— Фон как рраз для вас, на нем у меня наррисована целая эскадррилья наших советских аэрропланов и даже одиндиррижабль, очень кррасивое зррелище, не далее, как вчерра, я фотогррафировал двух герроев — они тоже летуны, прравда, они пока еще куррсанты, но это не важно, главное, им очень понрравился этот фон!

Дядя Витя остановил его рукой.

— Нет, нет, без всяких фонов.

— Зрря отказываетесь, молодой человек, ведь это вам ничего не будет стоить. Но, желание клиента для нас — закон.

Дядя Витя поднял меня на руки и поставил ножками в валеночках на венский стул, а сам присел рядом, придерживая меня рукой.

— Очень хоррошо! Вы абсолютно прравы, я только задеррну гаррдиной фон, чтобы он не мешал вам, и чтобы было все, как вы хотите!

Он поправил свет софита, который слепил мне глаза, припал к аппарату, накрыл себя пологом, откуда появилась его рука, держащая тросик.

— Не моррга…ть! Внима…ние! Сейчас вылетит пти…чка!

Птичка не вылетела, фотограф выдвинул задвижку, что-то щелкнуло, он сбросил с себя полог на аппарат и сказал:

— Вы пока одевайтесь, а я выпишу квитанцию, прридете через два дня.

Через год дядя Витя воевал на Карельском перешейке, был ранен в этой странной зимней войне, продлившейся сто пять дней.

К счастью, эта фотография у меня сохранилась, пройдя через военное детство, землетрясение и многое другое, что выпало на мою долю в жизни, где были и потери и обретения.

Наша памятная фотография из далекого довоенного времени — это все, что осталось от дяди Вити, погибшего за Родину в 1941 году.