Как-то, в разговоре с Татьяной Конюховой, выяснилось, что мы оба родились в Ташкенте, где произошло мощное землетрясение. Она очень заинтересовалась теми чувствами, что испытывает человек, попавший в подобную ситуацию.

— Мне всегда было интересно знать, как поведет себя человек, попавший в стихийное бедствие, я много читала о землетрясениях, смерчах, цунами. Мне хотелось узнать психологию людей, попавших в беду. Это, несомненно, пригодилось бы в актерской профессии. Экстрим всегда страшен, но интересен.

Однажды, когда мы выпивали с Виктором Филипповым и главным инженером киностудии Эрнстом Рахимовым, ко мне в номере, постучав, вошла Татьяна Георгиевна, держа в руках большое блюдо с клубникой, поставила его на стол, и сказала:

— Я прочитала в журнале «Здоровье», что в клубничный сезон надо съесть семь килограмм ягоды, чтобы полностью очистить кровь. Ешьте, мальчики, не стесняйтесь, ведите трезвый образ жизни. Мой муж Володя спиртного в рот не берет.

Завязалась беседа. Памятуя о ее интересе к стихийным бедствиям, в частности, землетрясениям, я рассказал свою печальную историю знакомства с этой грозной стихией, случившейся в Ашхабаде, в ночь на 6 октября 1948 года.

— В тот вечер я не захотел лечь в постель своей спальни, меня раздражала отломанная трубка никелированной кровати, которая дребезжала при малейшем движении, не давая мне заснуть. Мама постелила мне на диване в столовой, и я заснул с книжкой «Тиль Уленшпигель», с тайной надеждой увидеть во сне очаровательную Нелли. Но, вместо сладкого сна, я проснулся от страшного грохота и сильной качки, глаза и рот мои были забиты цементной пылью. Пытаясь встать, сильно ударился лбом о какую-то балку, я ничего не мог понять, там, где должен быть потолок, зияла дыра, в которой я увидел звездное небо и пролетающие на ветру клубы пыли, удивился, почему окно находится сверху, ведь там же должен быть второй этаж. Мою жизнь спасли балки рухнувшего перекрытия, которые легли одним концом на кусок кирпичной, не до конца обвалившейся стены и на высокую спинку кожаного дивана, на котором я остался ночевать в ту ночь. Я с трудом пролез в узкую щель между балок перекрытия. Не раздумывая, шагнул в пролом, где сквозь пыль пробивалось небо, пролетел метра полтора, больно ударился о груду кирпичей, разбив локти и колени. Боли не чувствовал, было трудно дышать, рот был забит цементной пылью, превратившуюся в кашицу, которую я выплевывал. Ковыляя босиком, в одних трусиках по битым кирпичам, спотыкаясь о доски и торчащие острые обломки балок, скрученные прутья железной арматуры, торчащие из кусков бетона, наткнулся на мужчину в трусах, который голосом соседа хрипловато ответил на мой вопрос о случившемся:

— Скорее всего, это американцы бросили на нас атомную бомбу.

Я поверил ему, так как он был дипломатом, и только что вернулся из Ирана. Пыль понемногу оседала, и я увидел, что там, где были дома и наша улица, лежали груды развалин. Вокруг полыхали пожары, особенно высокими всполохами горели, как я потом узнал, декорации, реквизит и костюмы разрушенного Ашхабадского русского драматического театра им. А. С. Пушкина, расположенного всего в двух кварталах от нашего, теперь уже бывшего, двухэтажного дома. Сквозь крики и стоны я расслышал голос моей сестры Сони:

— Вова, Вова, где ты?

Я стал двигаться на ее голос, и вскоре услышал голоса мамы и отца. Они обняли меня, в шоковом состоянии никто не плакал. Начинало светать, мы вышли на середину улицы, на которой уже собирались небольшими группами пострадавшие, полураздетые, а некоторые просто обнаженные. Трагедия застала всех во сне. На офицере из соседнего дома, из всей одежды была офицерская фуражка и трусы. Он дрожал всем телом и говорил, что под развалинами остались жена с грудным ребенком и теперь, когда начало светать, бросился откапывать своих родных. Не знаю, сколько прошло времени, когда из развалин появился летчик, прижимая к груди мертвого младенца. Он поднял лицо к небу и, посылая проклятия кому-то, говорил:

— Мы с вами еще посчитаемся, мать вашу…

В этот момент сильный толчок колыхнул землю, и страшный гул поглотил его последние слова. Тут все поняли, что это землетрясение. В эту страшную ночь, на другой улице, на другом конце города погибли старшая сестра мамы, тетя Вера и мои двоюродные сестра Галя, месяц назад поступившая в педагогический институт, и ее шестилетний братик, Саша. Это мы узнали уже днем, когда мой отец отыскал оставшегося чудом в живых мужа тети Веры и принес эту печальную весть. Гасан рассказал, что спасла его дурная привычка вставать ночью и курить во дворе, на скамеечке, под старым тутовником. Дом рухнул на его глазах, он еще долго слышал крики жены и детей, откапывая их и пытаясь спасти, но с каждой минутой голоса угасали. Звать на помощь было бесполезно, вокруг все были в таком же положении. Стены домов, в ту ночь, погребли десятки тысяч горожан и военных, проходивших срочную службу. Казармы гарнизона, построенные еще во времена Скобелева из сырцового кирпича, не устояли, лишив жизни сотни молодых ребят, выжили только те, кто нес караульную службу вне казарм.

Когда на следующий день мы стали обследовать руины нашего дома, то увидели, что на месте моей кровати возвышалась груда кирпича. Если бы в ту ночь я ночевал в своей комнате, а не в гостиной, меня не было бы в живых, хотя и там, откуда я выбрался, остается загадкой, как я уцелел под рухнувшим на меня вторым этажом.

Татьяна Георгиевна, Виктор и Эрнст слушали, не проронив ни слова. На несколько минут все замолкли. После паузы Татьяна Георгиевна задумчиво произнесла:

— И, все-таки, я хотела бы пережить нечто такое, но только без человеческих жертв.

Прошло немного времени. Я рано проснулся от какого-то странного предчувствия, посмотрел на часы, они показывали половину шестого утра, и в этот момент пронесся мощный гул, закачалась люстра, содрогнулись стены. Землетрясение, мелькнуло в голове. В коридоре послышался топот бегущих людей, из соседнего окна раздался взволнованный крик Татьяны Георгиевны:

— Володя, Володя! Что это было?

— Успокойтесь, это землетрясение, оно уже прошло.

— Как прошло? Опять я ничего не поняла спросонья. Что делать, все бегут?

— Ложитесь, постарайтесь успокоиться и уснуть. Думаю, что было не более пяти баллов.

Проснувшись в восьмом часу, я направился в ванну, подергал дверь, она не открывалась. Неужели там кто-то закрылся, подумал я. Но тут вспомнил об утреннем толчке. Все ясно, дверную коробку перекосило, и дверь намертво заклинило. Услышал голос Татьяны Георгиевны:

— Володя, у меня дверь в коридор не открывается, меня кто-то закрыл снаружи, пожалуйста, позовите дежурную, а то опоздаю на съемки.

— Вас никто не закрывал, это землетрясение заклинило вашу дверь, у меня та же история с ванной. Сейчас позову дежурную, попытаемся вас вызволить.

От гостиницы до киностудии было близко, и мы с удовольствием проходили этот отрезок, наслаждаясь тенью высоких платанов и журчанием воды в арыках. Придя на студию, мы подошли к третьему павильону, где была у меня просторная комната-мастерская, там я работал над эскизами к фильму. Подходя к корпусу кирпичного павильона, Татьяна Георгиевна показала рукой на стену:

— Володя, что это? Какие огромные трещины.

Я увидел крестообразные разломы, разорвавшие кирпичный фасад третьего павильона. Подойдя ближе, просунул в разрыв стены руку и повернулся к Татьяне Георгиевне, чтобы показать последствия толчка, увидел побледневшее лицо актрисы. Я сказал:

— Вот это и есть землетрясение, но только слабое и, слава богу, без жертв.

— Теперь я сыну расскажу, что его мама знает, что такое землетрясение.