— Перед нами новое поколение. Варвары лучше изучили Китай, чем сорок лет назад. Они лучше познакомились с Цыси. Вы считаете, варвары не ведают о данных наместникам инструкциях не препятствовать «боксерам»? Как они могут не знать, что эти приказы поступили из Пекина? А что думает Юань Шикай по этому поводу?

— Маршал Юань всего лишь провинциальный наместник, — заметил евнух. — Ему не положено иметь собственное мнение.

— Вы подразумеваете, что он тоже против подобной политики?

— Он выполняет приказы. — Чжан Цзинь уставился на зятя. — Что ты намерен делать?

— Я должен все обдумать.

— Тебе следует вернуться в Шанхай и заняться делами Дома Баррингтонов, ее величество разрешила тебе защищать себя.

— Я бы это сделал и без ее разрешения. Но если вы не против, отец, мне бы хотелось остаться в Пекине еще месяца на два. Здесь я могу быть более полезным, чем в Шанхае. Надо только отправить пару писем.

Хелен вошла в кабинет своего мужа Муррея Скотта. Вид у нее был взволнованный. За пятнадцать лет замужества она прекрасно изучила вспыльчивый характер мужа и отлично знала, что он терпеть не может, когда его беспокоят, особенно во время составления проповеди. Муррей, хотя выучился бегло писать по-китайски, однако до сих пор устная речь давалась ему с трудом, и в связи с этим приходилось тщательно подбирать слова проповеди, чтобы; их легче было произносить.

Однако дело, с которым она пришла, казалось ей слишком важным, чтобы ждать, пока он закончит. Муррей поднял голову от стола и хмуро взглянул на жену:

— Что случилось, женщина?

— Принесли почту. Я получила письмо от Роберта.

Муррей Скотт усмехнулся:

— Опять семейные проблемы? Уж не родила ли Твоя сестра очередного полукровку?

Хелен вспыхнула: сколько раз она уже себя ругала за то, что раскрыла ему тайну! Сдержав эмоции, чему отлично научилась за годы замужества, она спокойно объяснила:

— Все гораздо серьезнее. Ты слышал об ихэцюанях?

— Об Обществе кулаков справедливой гармонии? Да, я слышал о них. Это псевдорелигиозная секта с побережья.

— Роберт пишет, что они превратились в довольно влиятельную политическую силу и распространили свою деятельность по всей стране. По его данным, участились нападения на европейцев.

— Боюсь, моя дорогая, европейцы сами накликают на себя беду вызывающим высокомерием.

— Я знаю, — согласилась Хелен. — Но теперь стали нападать и на миссии. Роберт предлагает нам вернуться на побережье. Временно соединиться с семьей, пока все не успокоится.

— Ты меня удивляешь, — заявил Муррей. — Тебе слишком хорошо жилось, и в этом твоя беда. Все эти годы тебе слишком хорошо жилось.

Хелен недоуменно вздернула брови, затем взглянула на голый деревянный пол, стены, единственным украшением которых были богословские брошюры, и свое собственное платье, штопаное-перештопаное десятки раз. Это ей-то слишком хорошо жилось?! Как член семьи она получала долю дохода от Дома Баррингтонов, однако Муррей не позволял ей тратить эти деньги на создание в их доме уюта и комфорта.

— Мы приехали сюда не для того, чтобы нежиться в роскоши, — обычно говорил он. — Мы приехали, чтобы служить Богу. — Теперь он заявил: — Наша миссия самая спокойная, а новообращенные — добрые и работящие люди. Здесь, в верховьях Хуанхэ, мы оградили себя от суеты, царящей на побережье. И вот ты предлагаешь все бросить и бежать только оттого, что твой брат испугался какого-то незначительного религиозного движения язычников?

— Роберт волнуется за нашу безопасность, — отрезала Хелен. Муррей не имел права обвинять кого бы то ни было в самонадеянности. — Он пишет, что «боксеры» появились повсюду и в таком удаленном месте, как наше, мы можем попасть в беду.

— Итак, ты предлагаешь собрать вещи и уехать. А что будет с домом, который мы здесь построили? Что будет с новообращенными? Ты хочешь бросить их на произвол судьбы?

— Новообращенные поедут с нами. А что касается дома... разве у нас все здесь дом?

— Ах, ват как?! Теперь начинаю понимать, — произнес Муррей ледяным тоном. — Я знал, что тебе здесь никогда не нравилось...

— Неправда, Муррей.

— Последние годы ты искала любой предлог, чтобы уехать, — продолжил Муррей, поскольку Хелен молчала. — Наконец-то ты его нашла, и подкинул его твой братец. Признайся честно, Хелен, если я позволю тебе уехать, ты когда-нибудь вернешься?

— Ты позволишь мне уехать?! Мне?!

— Ты ведь надеешься, что позволю, не так ли? Миссия — моя жизнь, здесь — мои люди. Я их не брошу. И я не разрешаю тебе взять их с собой на побережье, — продолжал он в ответ на ее молчание, — где они испортятся. Я здесь находился все эти годы, здесь и останусь.

Хелен несколько секунд смотрела на мужа, затем повернулась и вышла.

Миссия располагалась милях в пяти от ближайшей деревни, но они почти не поддерживали связей с тамошними жителями, так как Муррей всегда считал, что им следует быть настолько самостоятельным, насколько это возможно. Они завели свое маленькое стадо коз, которое давало им молоко, шерсть и даже, в особых случаях, мясо; они собственноручно выращивали кукурузу и зелень; они покупали материал и сами шили себе одежду. Муррей изучил медицину и по мере возможностей лечил легкие заболевания, а в тяжелых случаях китайцы воспринимали смерть как волю Божью.

Муррей был горячо предан своему делу, и Хелен уважала его за это. И любовь и физическое влечение к нему, которые она когда-то испытывала, давно растаяли, вероятно потому, что он никогда не отвечал взаимностью ни на то, ни на другое. Он увидел красивую молодую женщину из именитой семьи, немного поухаживал за ней... и она досталась ему в награду за напористость и явные моральные добродетели.

Отец, припомнила Хелен, с самого начала сомневался в правильности ее выбора. Отцы, как она теперь поняла, зачастую оказываются правы, поскольку, будучи сами мужчинами, более взвешенно могли судить о представителях своего пола, нежели их неопытные дочери. Тем не менее, считала Хелен, их брак мог бы сложиться удачнее, роди она детей. Не было, разумеется, никаких свидетельств того, что она не способна их иметь. Просто не было на то благословения Божьего.

А теперь... теперь уже слишком поздно. И не потому, что в свои тридцать семь лет она слишком стара для материнства — вовсе нет. И не потому, что в свои тридцать семь она уже подурнела, увяла ее красота. Но Муррей обвинил бы ее в греховном падении только за одну мысль об этом. И разве он не прав? В глубине души Хелен осознавала, что она уцепилась за письмо Роберта, сочтя его подходящим поводом, чтобы уехать, чтобы вернуться на побережье, чтобы опять были в ее жизни приемы и смех, модные платья и общительные люди. Миссионерство — призвание, она не находила его в себе.

Все складывалось куда лучше, пока был жив Эпплби. Во многом он оказался столь же тяжелым человеком, как и Муррей. Но она была не женой Эпплби, а исключительно привлекательной женщиной, с которой его свели обстоятельства. Он стремился по мере сил угодить ей и позволял себе немного расслабиться, на время забыть, что он — человек Бога, позволить себе бутылочку вина или немного веселья. Муррей же никогда не забывал о своем предназначении, вел жизнь аскетичную, вовсе не пил.

И тем не менее формально муж не отказал ей в просьбе уехать. Хелен лежала без сна, слушая, как он храпит рядом, и глядя в темноту. Роберт считает, что им следует уехать. И она не совершит никакого преступления, если последует совету своего брата, который так близок к высшим кругам Китая, к вдовствующей императрице. Если по мнению Роберта надо уезжать, будет великой глупостью с ее стороны не послушаться. Вернуться в Шанхай, в Международную концессию, без. Муррея...

— Я решила последовать совету Роберта и побыть в Шанхае до тех пор, пока волнения не улягутся, — сказала она мужу за завтраком в понедельник утром.

Они сидели на веранде дома миссии и смотрели на частокол на склоне холма, за которым паслись козы. Возле самой веранды кудахтали куры, которым дали корм. До них доносился слабый шум просыпающегося поселения. Муррей Скотт любил, чтобы его люди работали и чтобы другие видели, как работает он сам.