Из дневника императрицы Марии Федоровны:
«5 (18) марта. Воскресенье. Была в церкви, где встретилась с моим Ники, молилась сначала за Россию, затем за него, за себя, за всю семью… В 11 часов служба окончилась. Я оставалась у Ники до обеда… Говорят, что на те полки, которые перешли на их сторону, теперь рассчитывать не приходится. Невероятно!
…К обеду приехал Александр] и умолял меня сделать так, чтобы Ники уехал отсюда. Я спросила — куда, за границу?! То же советовал и Фредерикс… Ники был чрезвычайно спокоен. Все же страдания, которые он испытывает, выше всякого понимания!
6(19) марта у меня довольно долго был ген[ерал] Иванов, прибывший из Царского Села. Говорила с Александрой Федоровной. Она очень спокойна. Но горда и упряма. Что же она может теперь чувствовать?.. На сердце ужасно тяжело — что-то еще может произойти? Господь, помоги нам! Какая жестокость. За все происшедшее очень стыдно. Главное, чтобы все это не повлияло на ход войны, иначе все будет потеряно!.. Прямо на глазах у Ники над Гор[одской] думой вывесили два огромных красных флага.
6 (19) марта. Позор перед союзниками. Мы не только не оказываем влияния на ход войны, но и все потеряли…
7 (20) марта… Написала письмо Аликс (сестра Марии Федоровны — Александра. — Ю. К.), получила, наконец, и от нее три старые телеграммы. Завтракала с Ники. Снег идет постоянно. Ники принял военных агентов, а я в 3 часа отправилась к себе. Все безнадежно плохо!.. Приехал Александр, чтобы убедить Ники ехать сразу дальше. Легко сказать — со всеми больными детьми! Все ужасно! Да поможет Бог! Ники приехал в середине дня с Лейхтенбергским. Я передала ему, что Александр и Вильямс (начальник английской миссии при Ставке. — Ю. К.) советуют ему не задерживаться в Царском Селе. Прибыл Нилов и сказал, что Ники может завтра ехать…
8 (21) марта… Сегодня один из самых горестных дней моей жизни, когда я рассталась с моим любимым Ники!.. Ники пришел после 12-ти проститься со штабом и остальными. В особенности тяжело ему было расставаться со своим любимым Конвоем. Пообедали у меня в поезде: Борис (великий князь Борис Владимирович. — Ю. К.) и мои. Был и командир Полка Георгиевских кавалеров. Какой бесподобный человек, произвел на меня прекрасное впечатление. Ники прощался с ним и георгиевскими кавалерами. Сидели до 5-ти часов, пока он не ушел. Какое ужасное горестное прощание! Да поможет ему Бог! Смертельная усталость от всего. Нилову не дали разрешения ехать с Ники. Какая досада! Большая часть свиты остается в Могилеве. С Ники поедут только Лейхтенбергский, В. Долгоруков (Василий Александрович, генерал-майор. — Ю. К.), Кира (Нарышкин Кирилл Анатольевич. — Ю. К.), проф. Федоров (почетный лейб-хирург). Как это все печально сознавать».
Это было последнее свидание матери и сына. Больше они уже не увидятся…
Роковая ошибка Николая II — отречение от власти — стала не только его личной трагедией, но и трагедией всей страны.
Писатель и философ Александр Солженицын писал, что Россию в 1917 год «загнали великие князья, высшие генералы, цвет нашей интеллигенции, радикальной. Ну, и государь Николай II много сделал тоже». Обращает на себя внимание то, что Солженицын поставил Николая II на последнее место.
Вечером 9 марта вдовствующая императрица и сопровождавшие ее лица прибыли в Киев. Здесь все изменилось. На вокзале их никто не встречал — ни губернатор, ни казаки, раньше всегда стоявшие у дверей вагона. Поезд остановился у дверей царского павильона, как это бывало всегда, но теперь не было красной дорожки, которая всегда расстилалась у дверей вагона и вела в павильон. Она лежала свернутой, так что приехавшие вынуждены были перешагивать через нее, чтобы идти дальше. Царские короны с дверей вагона также были сняты. «Доехав до дворца, — пишет Зинаида Менгден, — мы увидели пустой флагшток. Царского штандарта не было. В вестибюле дворца стояли губернатор и дворецкий, а рядом несколько полицейских служащих. Я увидела, что они сменили свои блестящие пуговицы на униформе на обычные черные».
По возвращении в Киев Мария Федоровна, по воспоминаниям ее дочери Ольги Александровны, была неузнаваема: «Я никогда не видела мать в таком состоянии. Сначала она молча сидела, затем начинала ходить туда-сюда, и я видела, что она больше выведена из себя, нежели несчастна. Казалось, она не понимала, что случилось, но винила во всем Аликс» (императрицу Александру Федоровну. — Ю. К.).
Неделю спустя, в письме к Ольге Константиновне — греческой королеве, находившейся тогда в Павловске, с которой Мария Федоровна всегда сохраняла близкие доверительные отношения, она изливала накопившуюся боль:
«Сердце переполнено горем и отчаянием. Представь, какие ужасные, не поддающиеся никакому описанию времена нам еще предстоит пережить. Я не пойму, как я жива после того, как обошлись с моим бедным, любимым сыном. Я благодарю Бога, что была у него в эти ужасные 5 дней в Могилеве, когда он был так одинок и покинут всеми. Это были самые страшные дни в моей жизни. Слишком сильные испытания посылает нам Господь, и мы должны нести их с достоинством, без ропота. Но так нелегко терпеть, когда вокруг такая людская злоба и ярость. Какие унижения и какое равнодушие пережил мой несчастный Ники, я не могу тебе передать. Если бы я не видела это своими глазами, я бы никогда этому не поверила. Он был как настоящий мученик, склонившийся перед неотвратимым с огромным достоинством и неслыханным спокойствием. Только однажды, когда мы были одни, он не выдержал, и я одна только знаю, как он страдал и какое отчаяние было в его душе! Он ведь принес жертву во имя спасения своей страны, после того как командующие генералы телеграфировали ему и просили об этом. Все они были одного мнения. Это единственное, что он мог сделать, и он сделал это!» С глубокой болью писала она о ситуации в армии: «Началось брожение в армии. Солдаты убивают офицеров и не хотят больше сражаться. Для России все будет кончено, все будет в прошлом…»
Из письма императрицы Марии Федоровны Ольге Константиновне:
«Мой бедный Ники, с которым я встретилась, — был как арестованный в своем собственном поезде. Все было отвратительно и ужасно. Даже в последний момент они, подлецы, использовали свою власть, чтобы запретить генералу Нилову сопровождать его. Единственный человек, с кем он мог еще посоветоваться!
Я была вне себя от гнева и возмущения. Представь, что у меня даже не было слез. Я никогда бы не поверила, что в России я могла бы пережить подобное обращение. Лучше было бы, если бы они (семья Николая II. — Ю. К.) могли уехать немедленно, хотя дети и больны корью, чтобы не произошло чего-либо еще более худшего». И далее: «Как могли подданные так быстро сменить любовь на ненависть! Это непонятно, и все же я уверена, что их любовь к царю глубока и не может так сразу измениться. Теперь ликуют от радости при слове свобода, и никто не понимает, что это хаос и бесовские игры. Однако есть также много других, которые проявляют симпатии, и я получаю много трогательных писем».
Тремя днями позже в другом письме к Ксении Мария Федоровна писала: «Она (императрица Александра Федоровна. — Ю. К.) никогда не могла понять, что она делала. Она слишком горда и слишком упряма. Я прихожу в ужас при мысли о том, что случилось. Дети больны, и я не могу помочь, если бы они могли только уехать как можно скорее. Только вчера в Могилеве английский генерал Вильямс и его французский коллега говорили о том, что Ники необходимо уехать…»
В письме от 13 марта 1917 года из Киева сестре Ксении великая княгиня Ольга Александровна старается пересказать случившееся, хотя и признается, что «пережитое не поддается описанию». «Несчастная М[ама], — пишет она, — не может осознать всего, ее позиция в жизни состоит в том, чтобы жить понемногу, потихоньку. Мы постоянно обсуждаем ситуацию, сначала все приводит ее в состояние неистовства и ярости, потом она постепенно немного успокаивается, приходит в себя и смиряется со всем. Если бы только можно было не опасаться за судьбу Ники и детей. Я бы не беспокоилась, будь они на английской территории, а ты? К нашему двоюродному брату я чувствую неприязнь. Все его письма напечатаны». (По-видимому, речь идет о письмах великого князя Николая Михайловича, в которых он выступил с резкой критикой императрицы Александры Федоровны и Николая II.)
