Когда Мария Федоровна посещала родную Данию и вместе со своими родственниками приходила в Слоткиркен — дворцовую лютеранскую церковь, находившуюся у Кристиансборга, она вынуждена была оставаться позади, когда ее родные шли к алтарю, так как, приняв православие, уже не могла участвовать в церковной церемонии «вхождение в алтарь». Об этом, в частности, свидетельствует запись в ее дневнике, датированная 16 марта 1902 года: «В первую половину дня пришла ко мне Софи Бенкендорф. К часу дня мы поехали в Слоткиркен, где Папа́ и вся семья пошли к алтарю, а я и Мария сидели сзади, что было всегда трудно. Все было как всегда торжественно и прекрасно».
Все дети царской четы с ранних лет посещали церковь, хорошо знали молитвы и все церковные ритуалы. Как свидетельствовал полковник В. К. Олленгрэн,
«в Ники было что-то от ученика духовного училища: он любил зажигать и расставлять свечи перед иконами и тщательно следил за их сгоранием… Заветным его желанием было облачиться в золотой стихарик, стоять около священника посредине церкви и во время елеопомазания держать священный стаканчик. Ники недурно знал чин служб, был музыкален и умел тактично и корректно подтягивать хору. У него была музыкальная память, и в спальной очень часто мы повторяли и „Хвалите“ с басовыми раскатами, и „Аллилуйя“, и особенно — „Ангельские силы на гробе Твоем“. Если я начинал врать в своей вторе, Ники с регентской суровостью, не покидая тона, всегда сурово говорил: „Не туда едешь!“ …Он так любил изображение Божией Матери, эту нежность руки, объявшей Младенца, и всегда завидовал брату, что его зовут Георгием, потому что у него такой красивый святой, убивающий змея и спасающий царскую дочь… В Пятницу был вынос Плащаницы, на котором мы обязательно присутствовали. Чин выноса, торжественный и скорбный, поражал воображение Ники, он на весь день делался скорбным и подаатенным и все просил [мою] маму рассказывать, как злые первосвященники замучили доброго Спасителя. Глазенки его наливались слезами, и он часто говаривал, сжимая кулаки: „Эх, не было меня тогда там, я бы показал им!“ И ночью, оставшись втроем в опочивальне, мы разрабатывали планы спасения Христа. Особенно Ники ненавидел Пилата, который мог спасти Его и не спас».
Иностранные гости, попадавшие в Россию, отмечали, что русские церкви с их завораживающим колокольным звоном производят чарующее впечатление. Известный норвежский писатель Кнут Гамсун писал: «В Москве четыреста пятьдесят церквей и часовен, и, когда на всех колокольнях звонят колокола, кажется, будто над этим миллионным городом содрогается воздух. С Кремлевского холма открывается великолепный вид. Я и представить себе не мог, что на земле есть такой город: куда ни глянь, повсюду зеленые, красные и золотые шпили и купола. Это золото и небесная синь затмевают все, что могло нарисовать мое воображение. Мы стоим у памятника императору Александру II и, опершись о перила, смотрим окрест, нам сейчас не до разговоров, и глаза наши невольно увлажняются».
Сердечный союз
Нежные сердечные отношения сложились между Александром Александровичем и Марией Федоровной уже в первые годы их супружеской жизни. С годами они переросли в прочный семейный союз, основанный на глубокой любви и уважении друг друга. Современники, знавшие царственную пару, высоко оценивали каждого из них.
И. С. Тургенев в одной из своих статей писал: «…они образовали супружество примерное и удивительное по согласию и постоянству привязанности».
Мария Федоровна, нежно любившая своего мужа, ласково называла его в письмах «мой ангел Саша», «ангел моего сердца», «радость дней моих», она подписывала письма: «Твоя любящая жена», «Твой верный друг», «Твоя жена и друг». «Несмотря на то, что я довольна, что нахожусь здесь рядом с Георгием, — писала императрица мужу из Абастумана в июне 1892 года, — мне очень грустно и уныло без тебя. Я не могу тебе этого описать, я не могу здесь ничем наслаждаться! Если бы ты только мог приехать вместе со мною, все было бы по-другому, была бы только радость, все в розовом свете! Без тебя я сама не своя и ничего не хочу…»
Мария Федоровна всегда отвечала на письма мужа очень аккуратно, с чувством глубокой любви и сердечностью. Вот несколько выдержек из ее писем.
5 июня 1891 года: «Вчера я с огромной радостью получила твое дорогое письмо, оно меня сделало совершенно счастливой. От всего моего сердца благодарю тебя за каждое живое ласковое слово! Мои мысли постоянно рядом с тобой, мой любимый Саша, чего бы я только ни сделала, чтобы ты оказался рядом со мною сейчас. Мне тебя так не хватает, вдали от тебя я никогда не бываю спокойною, даже несмотря на радость быть рядом с Георгием, я страдаю и грущу, я жду нашего свидания с тобой с таким нетерпением!»
19 апреля 1892 года:
«Ты даже не можешь себе представить, как мне не хватало твоих писем на протяжении такого долгого времени! Ты только подумай, мы расстались уже 12 дней назад, и только вчера я получила твое письмо. И вообще, расстояние, разделяющее нас, такое огромное, что я чувствую себя здесь на краю света! Весь день я думаю о тебе с грустью и настоящей тоской. Мне тебя страшно не хватает. А мысль о том, что ты сейчас так одинок и печален в Гатчине, буквально всю меня переворачивает. Я не могу тебе этого описать. Она мне омрачает всю радость моего пребывания рядом с Георгием. Я, находясь здесь, чувствую каждое мгновение твоего одиночества и затворничества там…»
Как свидетельствовали современники, императрица Мария Федоровна в дела мужа не вмешивалась. Ни в одном из ее писем мы не найдем никаких советов, касающихся дел государственных. Генерал Н. А. Епанчин в своих воспоминаниях пишет, что, со своей стороны, император Александр III сам не допускал вмешательства императрицы в государственные и служебные дела. В качестве доказательства он приводит следующий эпизод. Однажды великий князь Николай Николаевич, занимавший тогда пост главнокомандующего войсками гвардии и Петербургского военного округа, приказал арестовать нескольких кавалергардских офицеров за то, что на похоронах помощника главнокомандующего генерал-адъютанта Бистрома те отлучились на некоторое время в ближайший ресторан. В тот же день в Аничковом дворце был танцевальный вечер. Офицеры были в числе приглашенных, но явиться, естественно, не могли, так как были под арестом. Императрица Мария Федоровна, бывшая шефом Кавалергардского полка, стала просить Николая Николаевича освободить арестованных. «Эта просьба, — пишет Н. А. Епанчин, — была совершенно незаконная, так как великий князь, согласно дисциплинарному уставу, не имел права отменить наложенное им взыскание. Великий князь, со свойственной ему почтительностью, доложил императрице о невозможности исполнить ее просьбу. Государь услыхал их разговор, подошел к ним и сказал: „Сколько раз говорил тебе, не вмешивайся в дела; дядя поступил совершенно правильно, и взыскания не следует отменять“».
Хотя Мария Федоровна в государственные дела мужа не вмешивалась, но, однако, всегда оставалась главным советчиком мужа.
Находясь с женой в разлуке, Александр III также часто и подробно писал жене. В письмах он делился с ней своими самыми сокровенными мыслями, что особенно волновали его ум и душу.
Марию Федоровну всегда интересовало все, что происходило в императорском доме и королевских семьях Европы, в родстве с которыми она состояла. Когда в мае 1884 года императрица находилась в Румпенхайме, на западе Германии, в родовом имении своей матери, она подробно рассказывала мужу в письмах о всех событиях, свидетельницей которых являлась.
11 (23) мая: «Как ты понимаешь, моя радость при виде всех моих любимых близких была безграничной. Все были довольны и в добром здравии… Дворец прекрасен, но в нем есть лишь парадные комнаты, поэтому жить в нем неуютно… Несмотря на то, что мы здесь платим за все сами, питаемся плохо, получаем мало еды. Оболенский даже утверждает, что, поднимаясь из-за стола, приходится задавать себе вопрос, куда бы пойти ужинать».
