О чем это она?
— Да, Блонди, иди к себе. Знаешь, принеси что-нибудь выпить… Крепкого и холодного. И сделай две порции… Ну, в смысле, себе чего захочешь — там вроде бы оставался «Бали». Но мне — крепкого. Хорошо?
— Я сейчас все сделаю… Слушай, если хочешь, я еще попробую дозвониться?
— Нет, спасибо. Будет лучше, если ты принесешь мне водки. Или «Блэк лейбл».
— О'кей… Ты знаешь, может, он просто уехал?
О чем это она опять?
А ты не знаешь? Она— баба, а бабы все чувствуют спиной, как кошки. Вот о чем она опять…
— Возможно, если ты имеешь в виду Хотаба…
Юлик снял трубку и подождал, пока за Блонди затворилась дверь. Еще не поздно послать все к черту! Не лезть в это темное дерьмо. Отстраниться, сделать вид, что ты ничего не понимаешь. Взять Блонди и уехать с ней на недельку. Если проблема не решается, надо просто выйти за рамки проблемы. Просто уехать. Сделать Блонди подарок.
«Нуда, — Юлик усмехнулся, — купить, например, шубу… Изобразить парочку влюбленных где-нибудь на солнечных курортных островах… Ладно, плевать на это слащавое дерьмо… Потом всю жизнь не расплатишься».
Юлик набрал номер Дяди-Витиной квартиры и некоторое время слушал длинные гудки. Не отвечали. Затем он положил трубку на место. Хотаб не мог оттуда уехать. Просто так не мог. Тут же зазвонил телефон. Юлик быстро снял трубку.
— Чего, соскучился? — услышал он шальной, насмешливый голос, но все страхи, загнанные в темные углы давнего прошлого, запертые в бесконечно далеких комнатах, начали оживать, еще чуть-чуть — плотины прорвутся и от бананов не останется и следа. — Я сейчас приду… Тебя же предупреждали, что бананы могут начать гнить. Не поверил?! А зря!
Юлик вдруг почувствовал, что телефонная трубка стала липкой, как внутренняя сторона банановой кожуры, а линия уже разъединилась. Но вместо коротких сигналов конца связи снова пошли длинные гудки вызова абонента. Казалось, они звучали бесконечно далеко, в чужих пространствах, откуда нет возврата и где уже никогда не будет ничего, кроме холода абсолютного непререкаемого одиночества. И эти гудки сейчас увлекали Юлика за собой. А потом с другой стороны телефонной линии, с другой стороны этой бесконечности он услышал слабый, смертельно перепуганный и совсем больной голос — капли пота побежали по его лицу, оставляя липкий след и падая на ворот рубашки, очень дорогой рубашки «Босс», купленной в Париже любимой мамой. Потому что это был его собственный голос. Панически перепуганный голос господина Ашкенази вырвался на свободу и сейчас отчаянно взывал:
— Спаси меня, Юлик! Они гниют… Бананы начали гнить! Спаси меня…
Потом всплыла мысль: «Вот и все… Я, наверное, просто схожу сума!»
А потом прежний, не Юликов, голос, шальной и совсем безумный, произнес:
— Спаси меня… Надо же! Поздно! Гкиют, гниют бананы. Вовсю. Я же сказал, что сейчас приду. Сейчас открою дверь. Смотри — именно так обычно гниют бананы…
Юлик вдруг понял, что ему надо немедленно все это прервать, он отбросил трубку в сторону, но дверь уже открылась. На пороге стояла Блонди с двумя стаканами спиртного в руках. Она встревоженно поглядела на Юлика, но он уже все понял. Нет, вовсе не спиртное приготовило сейчас это белокурое длинноногое… Нет. Увы. В руках Блонди держала по спелому желтому банану. Очень спелому. И если такой банан сразу не съесть, то он тоже может начать гнить. Блонди сделала несколько шагов, как-то странно-игриво виляя бедрами.
— Ты боишься девушек? — поинтересовалась Блонди голосом, который всю жизнь казался невинным, и лишь сейчас вы поняли, насколько ошибались. — И правильно. Лишь только когда покупаешь, можно достичь ощущения власти… Лови! — И она кинула ему один банан.
Затем подошла ближе. Изящные пальчики Блонди очистили кожуру банана до половины, они поглаживали обнажившуюся мякоть и становились липкими. Блонди провела языком по банану, дошла до того места, где расходилась кожура, и вернулась обратно, затем коснулась его губами, изображая сладострастие, отправила банан в рот, сделав несколько поступательных движений, а потом подняла на Юлика большие, чуть раскосые и совершенно развратные глаза:
— Они гниют, милый, но как они прекрасны! Как оргазм на пороге смерти. Как-нибудь мы поговорим с тобой об оргазмах, милый… У нас теперь будет много времени… — Она сделала еще шаг к Юлику.
В это время на огромном экране «Сони-Тринитрон» появилась яркая и торжественная надпись: «Бананы гниют». А потом заработали телефаксы — все корреспонденты Юлика спешили передать ему это важное и такое волнующее сообщение: «А бананы гниют».
— Но сегодня, — продолжала Блонди, — мы поговорим с тобой о сексуальном влечении. Нет, никаких извращений. Мы поговорим о здоровом сексуальном влечении.
Она сделала шаг к Юлику. Он хотел вскочить, попытаться бежать, но потом тело его ослабло, губы растянулись в улыбке, а испуганные было глаза исторгли темную молнию, успокоившись и став ясными, — ну что ж, послушаем, может, так оно и лучше. Тем более что вид у Блонди был очень соблазнительный: откуда-то взялись очечки в тонкой оправе, скромный берет— прямо молоденькая учительница колледжа.
— Влечение мужчины к женщине, — говорила учительница колледжа, — влечение к лону — это тяга к тому месту, откуда вышел, тяга к смерти… Ты не задумывался об этом, малыш?
Юлик не задумывался (он же не идиот!), а Блонди-учительница продолжала:
— И не верь, что женщины отдаются! Женщины забирают. Женщина обречена рожать — давать жизнь. Но из земли вышли и в землю уйдем… Женщина, отдав, всегда стремится забрать, поглотить, вобрать в себя, как бесконечная, бездонная воронка. Тяга к смерти и тяга поглотить — вот и вся любовь, малыш. Как видишь — идеально подходим друг другу.
«На кого это она похожа?» — подумал Юлик, испытывая какое-то странное возбуждение — будто он подросток, боящийся, что его застукают с порнографической открыткой.
На экране «Сони-Тринитрон» множество океанских кораблей под великолепную торжественную музыку выгружали сейчас свой испорченный груз — гниют, гниют бананы! Потом мимо прошел располневший тореадор из посольства латиноамериканской страны, но Юлика это не удивило, он только подумал, что так и не узнал секрета его печали. А потом начали звонить все телефоны, установленные в офисе.
«Ну и зря они, — равнодушно подумал Юлик, — я и так знаю, что бананы начали гнить».
— А ты уже нашел девушку, похожую на твою любимую маму? — вдруг строго спросила Блонди. — Иди ко мне… — И Юлик почувствовал ее дыхание. — Иди… Я буду твоей мамой…
— Хорошо, — проговорил Юлик. — Иду…
Только он не мог понять, с чего это Блонди кричит, вырывается и бьет его по лицу. Странная какая-то, может, она не в себе? Все, что он делает, — это исследует на практике ее теорию сексуального влечения… Как она и хотела. И Юлик никогда не ожидал, что он может быть настолько сильным, настолько физически сильным. И сейчас ему вовсе не надо платить, чтобы ощущать свою власть. Вовсе не надо.
Только непонятно, с чего это Блонди так кричит, кусает его до крови и бьет телефонной трубкой… Вот дура-то! И почему сейчас плачет? Он же не делает ей больно?..
Олежа знал, что ему надо делать. Он изучал морфологию морских животных, но основная его специальность определялась одним словом — «водолаз». Олежа настолько часто спускался в темные глубины, что сейчас, открывая входную дверь в квартире Профессора Кима, он не испытывал страха. Скорее — ну, может быть, несколько испуганное любопытство. А любопытство, как известно, кошку погубило. Поэтому Олежа уберет его подальше и постарается сделать все как надо.
На пороге стояли какой-то крупный долговязый подросток и довольно представительный старикан с изрядно пропитой физиономией.
— Вам кого? — Олежа проследил, чтобы его голос звучал ровно.
— Да уж явно не тебя, дядя, — насмешливо произнес подросток.
А старикан пробубнил нечто совершенно невразумительное:
«Вода становится кровью, кровь становится молоком… Добро пожаловать в Легенду…» А потом он поднял голову, и от Олежиного любопытства не осталось и следа — у человека не могло быть подобных глаз. И в то же время где-то он уже видел такие глаза — совершенно чужие, принадлежащие другому, неизведанному миру, — только вот где: в глубине своих погружений или в давних кошмарах детских снов? Олежа не успел ответить на этот вопрос, потому что перед ним появился некто третий — коренастая фигура с совершенно обезображенным лицом.
