— Ну пожалуйста, скажи, — попросила Дора.

— К тому времени ты будешь уже давно взрослой, как и множество других детей, — сказала далекая Яблоня-Мама, — а взрослые привыкают многое терять…

— Я не хочу здесь ничего терять, — не поняла Дора. Потом она спросила: — Скажи, а что происходит с детьми, когда они становятся взрослыми?

Яблоня-Мама какое-то время молчала, потом она сказала то, что Дора запомнила слово в слово:

— А что происходит с мелодией, когда ее не играют, с шелестом ветерка, когда нет ветра?

Как-то Дора прочитала очень хорошую книжку о Питере Пэне, мальчике, который не хотел взрослеть, и поняла, что имела в виду тем летом далекая Яблоня-Мама.

— Но ведь мелодию надо просто взять и сыграть, а ветры… всегда возвращаются, — заявила Дора, войдя в кухню с книжкой о Питере Пэне в руках. — Я, конечно, стану взрослой, но я вовсе не собираюсь что-либо терять!

Катька от удивления раскрыла рот, посмотрела на папу, хихикнула и проговорила:

— Во дает! По-моему, она у нас начала писать прокламации…

…Сейчас Дора взяла со стола предпоследнее яблоко и улыбнулась. Она вспомнила, как подозрительно на нее смотрела продавщица в небольшом магазине напротив, когда в течение двадцати минут она спустилась уже за четвертым килограммом яблок.

— А тебя родители не заругают, девочка? Зачем тебе столько?

— Я уже вполне самостоятельный человек, — невозмутимо ответила Дора, — и трачу свои личные сбережения.

Продавщица даже несколько растерялась и, как бы в знак примирения, выбрала Доре самые крупные и красивые яблоки.

— Гольдены, конечно, хороши, — улыбнулась она.

— Нет-нет, — произнесла Дора, — мне дайте, пожалуйста, помельче, самые мелкие, какие у вас есть. Чтоб их в килограмме было побольше, а то никаких денег не хватит.

У Доры, конечно, есть личные сбережения, но если и эти яблоки будут спать, то от личных сбережений скоро ничего не останется. И вообще не очень хорошо, когда тебя принимают за ребенка; может, конечно, так оно и есть, но только ты понимаешь кое в чем гораздо больше, чем эти умники-взрослые.

И сейчас, разрезая предпоследнее яблоко, она сразу поняла — вот оно! И не просто «вот оно»!.. Такого еще не было. Дора не могла припомнить, чтобы ей попадалось настолько сильное яблоко. Она взяла свое зеркальце, старенькое, привезенное с дачи и бережно хранимое под коробками с игрушками, и вышла с ним в холл. Холл был просторным — лишь низкий полукруглый диван, установленный напротив огромного, в треть стены, зеркала, и пара таких же низких кресел. Для того чтобы увидеть далекую Яблоню-Маму, надо было пользоваться двумя зеркалами. То, что побольше, следовало установить за спиной, и, когда они жили в деревне, Дора выносила большое зеркало из умывальника и играла с ним в саду. Но потом всегда кому-нибудь надо было срочно побриться или почистить зубы, или кто-то просто соскучился по своему изображению, словом, Доре ни за что попадало. Да уж, такая вот жизнь! Ну да ладно… Маленькое зеркальце надо было поднять на уровень глаз, чтобы в нем отразилось большое. И тогда ты наблюдаешь себя со спины держащим в руках маленькое зеркальце, отрегулированное таким образом, что видишь в нем только свои собственные глаза. В другую руку надо взять разрезанное пополам яблоко, конечно, то самое, неспящее, и долго и пристально на него смотреть, негромко повторяя:

— Зеркало-зеркало — далекая Яблоня-Мама…

Эту фразу надо повторить 37 раз, все пристальнее вглядываясь в яблоко и одновременно как бы боковым зрением наблюдая за своими глазами, отраженными в маленьком зеркальце. Если после 37-го раза далекая Яблоня-Мама все-таки не появляется, то всю процедуру следует повторить еще раз. Потом — еще. Если же после третьего обращения далекая Яблоня-Мама все же не покажется, значит, она очень занята. Тогда следует извиниться перед ней за причиненное беспокойство, сказав, что закрываешь дверцу на три палочки, так как, называя ее имя, ты сделал 111 повторений, и отложить все до следующего раза. Но чаще всего Яблоня-Мама появлялась после первого обращения. И вот тут-то и начиналось самое важное. Потому что если далекая Яблоня-Мама собирается появиться, то после 37-го раза наступает один момент, когда вместо своих глаз в маленьком зеркальце ты вдруг видишь что-то очень страшное. На тебя смотрят чужие, сидящие глубоко в морщинистой старческой коже злобные глаза; они словно пытаются прожечь тебя своей ненавистью, и что-то плещется в них, грозное, бескрайнее и бездонное… Доре всегда было интересно, чьи же это глаза появлялись там, где только что отражались твои. И ты не имеешь права смотреть в эти глаза, и каждый лишний миг очень опасен, надо быстро сказать: «Не вижу, не вижу — сгинь! Далекая Яблоня-Мама, приди!» И тогда вместо кошмарного провала тебе открывается чудный, залитый солнцем и светом распустившихся цветов сад, и в нем — добрая и могущественная Яблоня-Мама. И она может ответить на любые вопросы и показать все, что ты попросишь.

…Сейчас из маленького зеркальца струился свет далекого сада и Дора задавала свои вопросы…

Через три с половиной часа она должна будет подняться к Профессору Киму. Возможно, им придется принять очень важные решения. Все, что еще можно узнать, она должна узнать сейчас. Вчера поздно вечером в центре Москвы кое-что случилось… Что некоторым образом изменило мир. Семнадцать часов назад мир стал несколько иным. Дора задавала свои вопросы, она должна была знать, сколько у них осталось времени.

— Просыпайся, пьяница. — Алка трясла его за плечо.

— Фу, черт… — Студент пробубнил что-то еще и перевернулся на другой бок.

— Просыпайся, я тебе говорю… Звонил Дядя Витя.

— Кто звонил? Куда звонил?

— Просыпайся… Он сказал, что скоро будет, скоро вернется.

— Ой, ну, Алка, дай поспать…

— Он сказал, что у него очень много денег, намного больше, чем вчера! Он сказал, что ты даже не представляешь, насколько больше… Еще он сказал, что половина— твоя…

— Что за чушь?! — Студент поднялся в постели, тряхнул головой. — Он что — совсем с ума сошел?

— Не знаю, возможно. Он сказал также, что сейчас едет в «Норе»…

— В «Норе»?! Один?

— Да, один! А потом будет у нас. Поднимайся, нам надо серьезно поговорить.

Блонди сняла трубку. Звонил Хотаб из «Норе. Операции с недвижимостью». Блонди не знала его настоящего имени и, в общем, не хотела знать. Хотаб ей очень не нравился. В списке тех, с кем должен был говорить в это утро Юлик, Хотаб не значился, а Блонди хорошо знала свою работу.

Она уже собиралась повесить трубку, когда услышала:

— Слушай, ты, дура белобрысая, дай немедленно Ашкенази! Тут, мать твою, такое творится…

Блонди, конечно, не очень хорошо относилась к Хотабу и вполне могла предположить, что он законченный хам. Но такое Блонди слышала впервые. В следующую секунду она соединила Хотаба с Юликом.

Егор убегал. Он не знал, куда, зачем и каким образом он должен убегать и есть ли теперь вообще такое место, куда можно сбежать, спастись от… От кого? От своего лучшего друга, который успел сказать: «Егор, беги, не смотри на меня», прежде чем с ним случилось это?.. А потом, поздно вечером, Егора привезли домой — похоже, ребята столкнулись с шаровой молнией, очень странно для такого времени года. Вашему сыну еще повезло, двое парнишек находятся в реанимации, врачи борются за их жизнь… Крайне редкий случай, и сейчас еще трудно что-либо сказать, но мальчику нужен покой. И как волновалась мама— ведь он не пришел ни в десять, как обещал, ни в одиннадцать, ни в час ночи… и родители обзванивали сначала всех знакомых, потом милицию, а потом, и это было самое страшное, отец сказал, что надо звонить в больницы… И мама упала без сознания, когда им сообщили, что на Алтуфьевском шоссе был сбит мальчик, так похожий на Егора, но подожди, может, это еще не он, подожди, прошу тебя, и нет, слава Богу, нет у него на шее двух симметричных родинок, слава Богу, мой мальчик… А потом они дозвонились в Русаковку, и Егор оказался там, а через двадцать минут там уже был отец, и он привез Егора домой. Ну, малыш, перепугал ты нас! А мама гладила его по голове, и Егор слышал ее голос, тот голос, который всегда был самой надежной защитой: «Ну ничего, все пройдет, все успокоится, главное, что ты дома, слава Богу, все пройдет, малыш!»