— Пап, за поворотом — лужа… лучше по тропинке.

— Что-то не похоже, вроде бы сухо. — Отец нарочито поднес руку к глазам, всмотрелся вдаль, принюхался. — Духи леса говорят, что все в порядке. Идем, Маленький Фантазер, Смотрящий Сквозь Деревья.

Но там действительно была лужа. Большая и хлюпающая. Дорога шла вниз, и ее размыло. Они решили обойти лесом, но под золотым слоем опавшей листвы была влажная засасывающая грязь. Большая хлюпающая лужа. Они прилично промочили ноги. Попали в самую грязюку, как потом Ким восторженно сообщал бабушкам. Но прогулка была испорчена, пришлось возвращаться.

— Ты оказался прав, — сказал отец печальным голосом. — Придется подавать в отставку… Акела промахнулся!

— Не, пап, не надо. — Малыш был очень доволен. — Я ж просто так сказал…

— Как теперь в глаза смотреть нашей мокрой маме? — продолжал отец печально. — Ты не знаешь? Как обычно поступают с промокшими мамами?

— Не, пап, не знаю…

— Ладно уж, Сусанин. — Она рассмеялась и слегка покраснела. — Так и быть, я тебя прощаю. Но обещай, что в будущем будешь слушать Великого Маленького Следопыта. Его имя Ким — Соколиный Глаз.

Казалось, малыш сейчас лопнет от переполнявшего его восторга. И это не страшно, что промокли ноги. Совсем не страшно. Бывают на свете вещи и пострашнее. Например, когда рисунков становится больше.

А рисунков действительно становилось больше, как и странных событий, сопровождающих их появление. Накануне защиты кандидатской диссертации отец — позже он защитил докторскую, но все же не стал по-настоящему крупным ученым, оставаясь в могучей тени деда, — вошел в свой кабинет и обнаружил на столе раскрытую на странице 185 книгу — сборник под общей редакцией профессора Бабаева. Бабаев хоть и слыл научным авторитетом, все же воспринимался молодежью как символ, осколок уходящей эпохи. На дворе стояла оттепель, над двором дули свежие ветры перемен. Однако его побаивались, он ценил лесть, был властолюбив и злопамятен. К счастью, на предстоящей защите Бабаева не должно было быть, и отец как-то забыл о существовании его книги. Зато прекрасно помнил, что не брал ее с полки. Однако пробежал глазами несколько абзацев…

На следующий день, уже обдумывая, кого приглашать на предстоящий банкет, он радостно сообщил жене:

— Нет, ты представляешь, этот старпер, пардон… Ким, малыш, это как раз одно из немногих папиных слов, которые запоминать не обязательно… Словом, Бабаев, наш восточный деспот, прикатил из Ленинграда именно в это утро и явился на защиту. Нет — ты представляешь?! И не лень… Говорят, у него на моего старика зуб… Все сразу притихли, а он давай гонять по монографиям. Но там все общие места — списано ж у великих… И тут он вспоминает свою самую бездарную книгу и свой самый бездарный посыл… Извини, тот, кто знает содержание страницы сто восемьдесят пять (большей ахинеи свет не видывал), тот — скрытый поклонник профессора Бабаева, проштудировавший все грандиозные труды автора Великого Учения. Как ты понимаешь — это все, что я из него знал. И это все, о чем он меня спросил! Далее маразмирующий — Кимушка, закрой ушки — восточный деспот смотрел на меня как на единственного родного сына! Нет — ухохочешься! И все же кто из вас проинтуичил достать эту книгу?

— Не я, — совершенно серьезно сказала мама.

Анна-Благодать разделяла радость отца, но все больше тревожилась за малыша Кима. Она не доставала эту книгу, не открывала ее на бездарной странице 185. И ей все труднее удавалось убедить себя, что это обычное совпадение.

Тогда, больше тридцати лет назад, малыш Ким ничего не знал о тревогах своей мамы. И он вовсе не догадывался, что с ним происходит нечто особенное. У него были дела поважнее. Правда, он немножко боялся, что эти дяди и тети в белых колпаках звездочетов снова придут к нему и сделают больно. Но они не приходили, когда маленький Ким играл в своей комнате или раскладывал цветные карандаши и бумагу, а комнату постепенно наполнял слабый запах эфира. Сначала он думал, что это их запах. Что они уже пришли и сейчас в коридоре договариваются с мамой, как забрать его в больницу. так много стеклянно-металлических предметов, которым очень нравится причинять боль. Но они не приходили, хоть запах эфира становился сильнее. А потом он чувствовал что-то странное. Что-то подкатывало большой теплой волной, ласково струилось вдоль тела, забирало его с собой, растворяло в теплом бархатном течении…

Сколько это продолжалось, малыш не знал. Для него еще не существовало осознания хода Времени, как у взрослого, но когда он возвращался, его рука, с силой сжимающая карандаш, описывала на листе бумаги спиральные круги. На чистом листе бумаги, начиная снизу и все более устремляясь вверх, росла спиральная башня. Потом он рисовал башню по памяти, и иногда возникали разные картинки.

Если смотреть на них достаточно долго, ну и, конечно, если в комнате никого нет, то могло произойти кое-что. И вот это кое-что и было самым интересным. Потому что иногда картинки… оживали.

Профессор Ким быстро взял себя в руки. За столько лет он научился с этим справляться. Зрение Профессора сузилось и сначала отыскало посреди огромной Африки, накинувшей мантию ночи, огни кенийской столицы, затем веселый бар в «Сафари-клаб», коктейль-бомбардировщик, божественное «Мама» Фредди Меркьюри, охотника из буша, чуть обеспокоенный взгляд Урса… Что-то было не так, очень сильно не так. Что-то оттуда опять находилось здесь. Только уже очень давно подобное вторжение не было таким сильным. Уже давно грань, воспринимаемая в детстве как сгущающийся запах больницы, не была столь тонкой.

— Дорогой мой, что вы имеете в виду? — Урс улыбался, и голос звучал ободряюще, но Профессор Ким все же успел увидеть тревогу в его взгляде. — У вас есть ощущение, что мы столкнулись с чем-то более странным?..

Но действительно, что он имеет в виду?! Мы не совсем верно представляем себе, с чем столкнулись… С чем-то более странным, чем… Чем реальность?! Чем Евклидово пространство или здравый смысл?! Чем завтрашняя газета? Чем «я сначала тебя ущипну, а потом ты запищишь…»? А если когда-то ущипнули так сильно, что «запищишь» растворилось и осталось навсегда? И теперь начинает пищать еще до того, как твои пальцы потянутся к моей коже?.. Ну-ка попробуй теперь — ущипни! Не получается?! Так что же он имеет в виду?

А помнишь Ральфа, твоего чудного сенбернара? Тебе было два годика, когда его принесли, теплый пушистый комочек. А когда тебе исполнилось тринадцать, у Ральфа отнялись задние ноги, и полгода пес мучился, волоча за собой заднюю часть тела. И вся семья заливалась слезами, пока не приняла гуманное решение — пса усыпить. Только у тебя в голове это решение не укладывалось. Все равно ты считал это убийством. И в тот день, когда ОНИ (со стеклянно-металлическими предметами наперевес) приехали, пес это почувствовал. Странно, у вас в доме всегда было много разного народу, но пес почувствовал, что пришли за ним. И какая бесконечная печаль и мольба были в его преданных глазах. Но отец был непреклонен, а Королева Фей, обливаясь слезами, говорила, что он прав. А потом, когда стеклянно-металлические предметы уже жадно всосали смертоносную жидкость, пес завыл.

(Через пять лет завоет другой пес, и этот вой, оживший над Москвой, услышит другой мальчик; только Профессор Ким об этом пока ничего не знает.)

Ты помнишь этот вой? Они сказали, что у мальчика истерика, а ты раскидал стеклянно-металлические предметы, обнял старого Ральфа — ты чувствовал, какой он был горячий и как стучало его усталое сердце, — и сказал, что пса не отдашь… И они ушли. Но перед этим они собирали свои пожитки, состоящие из запаха, стекла и металла, они прятали их с обрывками холодного звона в черной пасти саквояжа, и ты видел, как медленно и нехотя закрываются двери Сумрачной страны. Твои родители еще продолжали извиняться, провожая гостей у двери, а Ральф уже развеселился. Он даже попробовал подняться на все четыре лапы, и, честное слово, на мгновение, всего лишь на секунду, ему это удалось. Он сделал подарок тебе. Щенок, теплый пушистый комочек, с которым вы вместе росли, сделал тебе еще один подарок. А ночью, ближе к утру, Ральф умер. Ты никогда бы не сказал о своей собаке — издох. И ты плакал, но сердце твое было спокойно. Ты что-то знал, и от этого внутри тебя было светло. Когда твой пес, твой старый друг умирал, в этот момент его не жалели, его любили. В тот момент, когда уже безвозвратно повеяло холодом с долин Сумрачной страны и пришла последняя пора уходить, твой пес не был окружен жалостью, он был окружен любовью. Пес это знал — его любили. И ты это знал. И внутри твоих слез было светло.