— Вы не поверите, — говаривал Папаша, — но с далекой прабабкой этого долматина коротал свои одинокие вечера сам герцог Веллингтон[8] Победитель! Вы понимаете, о чем я толкую? — Он хитро улыбался и, что самое невероятное, тут же извлекал документальные подтверждения.
Для охраны ферм Папаша держал натасканных ротвейлеров, коих сдавал в аренду. И вообще ему удалось пустить несколько удачных слухов относительно своих собак: вроде бы пара красавцев королевских пуделей привлекалась полицией для некоторых деликатных операций и действовала весьма успешно; симпатяга спаниель с шелковистыми ушами и умными добрыми глазами засадил за решетку немало торговцев наркотиками, когда работал в больших городах, перед тем как выйти на пенсию; а еще у Папаши есть пара такс, чувствующих золото и умеющих разыскивать алмазы. Так что роскошная холодность белокожей Стефании и хрупкое изящество Зигги, вызывающее мощное необоримое желание обладать ею, здесь абсолютно ни при чем. Равно как и неземная, запредельная красота Зеделлы: ведь даже женщины приезжали взглянуть на нее, делая высокомерные попытки отыскать следы искусственности в восхитительно тяжелой копне волос, в безупречном рисунке лица, излучающего нежный свет, в свободной упругости, словно у молодой львицы, невинного тела и в великолепной груди, не униженной чужим прикосновением, большой и крепкой груди, смотрящей сосками вверх и в стороны. И, не найдя ничего, женщины с грустью признавали, что хрустальный дом их высокомерия вдребезги разбит и что перед ними всего лишь тихое совершенство. Совершенство, чье равнодушие сделалось роком для многих, видевших Зеделлу: для сгорающих в безответной страсти мужчин и для женщин, вдруг изменивших своей природе и отдавшихся в руки тайной, неразделенной, стыдливой и печальной любви. И все же потомкам британских колонистов удавалось противостоять магнетизму Зеделлы, и женщины заново выстраивали свои хрустальные темницы, мужчины погружались в пену дел, азарта и вечерней выпивки, и ферма Папаши Янга продолжала оставаться местом весьма оживленным.
Папаша Янг догадывался о кипящих вокруг его дома страстях, но воспринимал это как данность. Лиловая полоса на шкуре выдуманного Папашей фантастического животного — Лиловой Зебры — становилась все шире, но при помощи Маленького Народа ему все еще удавалось неплохо с этим справляться.
Каждый год, за две недели до дня рождения Королевы, любая «лиловая полоса», даже если она началась несколько часов назад, завершалась, и Папаша Янг превращался в добропорядочного и вполне благополучного пенсионера. Он ждал. И когда наступал великий и торжественный день, Папаша Янг, надев свежее белье и выходной костюм, отправлялся в Аргерс-Пост и посылал в Букингемский дворец телеграмму с поздравлениями Ее Величеству, где особо благодарил Королеву за то, что Ее Величество является Хранительницей Веры, после чего шел в одно тихое место и напивался вдрызг. Завершался великий и торжественный день всегда в баре Маккенроя, довольно веселом заведении, где клиенты делились на тех, кто вышел из буша, и тех, кто туда собирался. Искатели приключений и люди, обслуживающие эту непростую категорию лиц, всегда с радушием встречали Папашу, видимо, чувствуя в нем «своего», и с удовольствием выслушивали его истории. Так как благовоспитанные жители Аргерс-Пост относились к рассказам Папаши с некоторой холодностью, считая, что от них попахивает паранойей, бар Маккенроя стал единственным местом, где Папаша Янг отводил душу. Тем более что с благодарными слушателями проблем не возникало. В баре Маккенроя требовали все новых историй. Там, например, знали, что где-то в саванне бродит Лиловая Зебра, этот свершающийся Папашин рок, и пока на ее шкуре есть белые полоски или хотя бы различимы белые прожилки, все не так плохо — еще отведено время. В баре Маккенроя знали также, что ндоробо, Маленький Народ, берегут пчелы — этот коллективный разум, покровительствующий Великим Колдунам. Недаром и англичане, и туземцы побаивались заезжать в горы Ндото. «Не верите — можете попробовать, только я вам не советую: пчелиная атака безжалостна и предопределена. И вообще, в отличие от нас, белых идиотов, на ком, будем откровенны, давно пора поставить крест (последняя реплика всегда вызывала приступы бурного смеха, после чего, к восторгу собравшихся, Папашу уже начинали угощать), ндоробо, Великие Колдуны, сохранили связь с Мировыми Сущностями, и им открыт Божий Промысел. И если всех ндоробо обратить в христианство, то это бы спасло нашу цивилизацию, погрязшую во грехе (аплодисменты и пива всем!)».
В баре Маккенроя знали, что когда красавица Зеделла касалась воды, умывалась или принимала ванну, то все пространство вокруг наполнял аромат пряных трав или терпкий запах ореха, потому что на самом деле Зеделла — дочь водопада. Да-да, она дочь водопада Чанлерс (и как бы нелепо это ни звучало, ухмыляться продолжали лишь немногие приезжие — счастливчики, еще не видевшие младшую мисс Янг и потому не потерявшие покой). Зеделла— дочь водопада, веселая речная нимфа, а Папаша Янг, выходит, и сам водопад (громкий смех: нет, ну сказанул, глядите — пьющий водопад! Нет, в каком-то смысле Папаша больше, чем водопад. Он перерабатывает проходящую через него жидкость, градусы оставляя себе). И еще в баре Маккенроя знали, что где-то в туманных северных горах, среди озер и множества сумрачных пещер, там, где рождается Великий Нил, где в вечной колыбели спят все Колена Израилевы и где спят Авторы Великих Книг, в которых не существует дат, где-то там, на древней земле, не поддавшейся ветрам увядания, в час самой сильной луны пробудилось что-то, очень напоминающее лиловое Папашино видение, но уже касающееся не его одного. И зря вы скалите зубы, зря ржете, как идиоты, — это ваша Лиловая Зебра проснулась в горах на Севере и начала свой круговой Путь. Смейтесь, смейтесь… Только она уже прошла по саванне и теперь приближается. Так говорят Великие Черные Колдуны (Апофеоз! Шампанского! Папаша, а вы не пробовали писать для Голливуда?!). В баре Маккенроя знали все Папашины истории и жаждали новых. Конечно, вряд ли кто относился к этим выдумкам всерьез, но у Папаши были верные слушатели, съедавшие его параноидальные ток-шоу, как гамбургеры, и запивавшие их пивом. Самым верным среди них являлся Папашин любимчик, один заезжий выпивоха, каждый вечер проводящий за стойкой. Папаша проникся уважением к этому парню: он жил в Аргерс-Пост уже почти полгода, и его совершенно не интересовала Зеделла, в отличие от всех этих страдающих сопляков.
Он был родом откуда-то из Европы, но жил в Америке (или наоборот!), говорил, что не покинет Черный континент, пока не женится на самой высокой женщине планеты, и вроде бы писал роман об Африке. Папаша был уверен, что все это россказни, — какой роман в баре Маккенроя? Скорее всего богатенький повеса проматывает родительское состояние в поисках острых ощущений. Хотя капитал можно запросто проматывать, считая, что пишешь роман. Но человеком он был милым, веселым и в выпивке крепким. Пару раз Папаша видел, как он летал на параплане в окрестностях Аргерс-Пост, как он, весь в красной пыли, возвращался с сафари, что окончательно убеждало в отсутствии каких-либо литературных занятий. Все остальные их встречи происходили в веселом заведении Маккенроя. Пока не появился этот несчастный литературный агент. Папашу в то время уже начали мучить предчувствия случившейся через полгода страшной драмы, но тогда он свалил все это на несколько затянувшуюся «лиловую полосу». Было уже за полдень, Папаша находился в приличном подпитии, и когда ввалился в еще пустынный бар Маккенроя, его приятель Евроамериканец (или наоборот!) сидел, как всегда, на своем любимом табурете у стойки. Перед ним лежала пухлая рукопись и стояла чашка крепкого кофе (как обычно, без сахара — Папаша это помнил). Он заявил, что только что закончил работу над первой книгой своего романа и по этому поводу готов вечером немного выпить.
— Зачем же откладывать на вечер то, что лучше сделать сейчас? — оживился Папаша.
