Дело в том, что возвращение в Колумбию в политическом плане для Гарсиа Маркеса стало своеобразным, пусть и не неожиданным, но сильным культурно-психологическим потрясением. Повесть «Полковнику никто не пишет» была написана в Европе, где, несмотря ни на что, он все еще питал сентиментальные чувства к своей родине и к некоторым живущим там людям. Работу над другими рассказами готовящегося к изданию сборника он также начал в Европе и закончил в первые месяцы своего пребывания в Венесуэле. Эти рассказы дышат симпатией к простым колумбийцам — симпатией, подобной той, что он выражает в отношении безымянного полковника. А вот «Похороны Великой Мамы» — это следствие его возвращения в Колумбию, где он отсутствовал более трех лет, путешествуя по Европе, Венесуэле и Кубе. Впервые читая это произведение, ощущаешь тяжесть груза всех тех многообразных впечатлений Гарсиа Маркеса от родной страны, которые наслаиваются одно не другое; ощущаешь весь накопленный негатив автора — разочарование презрение, гнев — в отношении его родины, постоянно пожирающей своих собственных детей. Читаешь и понимаешь, что эта страна никогда, никогда не изменится.

Что же это за произведение такое — «Похороны Великой Мамы»? Во-первых, в рассказе почти ничего не происходит; это — пляска ради пляски, длинная песня ни о чем. Или почти ни о чем. Рассказчик, очень похожий на самого Гарсиа Маркеса, повествует о жизни и смерти (больше о смерти, чем о жизни) матриарха, старой колумбийки, известной под прозвищем Великая Мама. На ее похороны съехались все политики и сановники Колумбии и даже такие знаменитые заграничные гости, как Верховный Первосвященник из Ватикана. В рассказе не говорится, но ясно подразумевается, что вся жизнь Великой Мамы прошла в никому не известном захолустье, что свое богатство она нажила, бесстыдно эксплуатируя трудовой люд, что сама она была безобразна, вульгарна и во всех отношениях абсурдна. Однако никто из ее безымянного, но безошибочно узнаваемого народа, кажется, не замечает этих очевидных фактов. Иными словами, Гарсиа Маркес создает аллегорию, изобличающую подлинную нравственную сущность все еще феодальной полуолигархии, впервые охарактеризованной Гайтаном, и лицемерие состоящего в основном из cachacos правящего класса, уверенного в том, что Колумбия — лучший из возможных миров и позорит его только презренная чернь — бедняки, которых эти высшие существа сами же и угнетают. То, что мы имеем, — это, с точки зрения Маркеса, колониальный латифундистский строй, управляемый политической системой XIX в. Когда, о, когда же Колумбия вступит в XX в.?! Таким образом, его рассказ начинается с описания мира, который вывернут наизнанку и перевернут вверх тормашками:

И через пятнадцать страниц заканчивается так:

Теперь приспело время немедля отыскать того, кто сядет на скамеечку у ворот дома и расскажет все как есть, да так, чтобы его рассказ послужил уроком и вызывал смех у грядущих поколений и чтобы маловеры, все до единого, знали эту историю, а то, не ровен час, в среду утром придут усердные дворники и выметут весь мусор после исторических похорон Великой Мамы[651].

По тональности и риторике прямо-таки Карл Маркс[652]. В голосе рассказчика, в его суждениях лишь намек на сарказм, зато ирония — свифтовская, вольтеровская — звучит настолько мощно, что автор, заявляя совершенно противоположное тому, что, по его мнению, есть на самом деле, уверен, что читатель поймет скрытый смысл повествования.

Несомненно, «Похороны Великой Мамы» — это реакция Гарсиа Маркеса на обстановку в стране, на свое собственное разочарование, что он испытал по возвращении на родину, где отсутствовал долгих четыре года. Только теперь это голос авторитетного писателя, который посмотрел мир и знает, что он заслужил право выражать свое презрение и недовольство[653]. Рассказчик рисует Колумбию, которая не способна измениться, но рисует ее в таком ракурсе (сравнивает с СССР? с Венесуэлой? с Кубой?), который подразумевает, что перемены возможны, — то, чего рассказчик «Палой листвы» в свое время еще не знал. Подобный рассказ мог быть написан только в 1959 г., после того как Гарсиа Маркес получил, как сказал бы Маркс, «диалектический» опыт сопоставления колумбийского Национального фронта и кубинской революции, что позволило ему придать своему уже обозначившемуся на горизонте магическому реализму окраску свирепости, сатиричности, карнавальности и политизированности. Этот рассказ — уникальное сочетание гармонии и голого смысла. Самим его повествованием Маркес как бы говорит: «Я больше не могу писать рассказы, подобные тем, что составляют этот сборник. С реализмом покончено». Однако история над ним тоже посмеется.

Со своим этапом реализма или неореализма Маркес-то, конечно, распрощался, однако волею судьбы он теперь был крепко повязан с Кубой, а кубинский режим, стимулировавший воображение многих писателей и интеллектуалов Латинской Америки, как это ни парадоксально, доказывал необходимость произведений в стиле соцреализма — литературного жанра, в котором теперь уже не мог творить Гарсиа Маркес. Лишь после того, как он увидит ободряющий пример других латиноамериканских писателей, опубликовавших романы, основанные на мифах и магии, он сумеет создать собственное произведение, полностью игнорирующее, по сути отвергающее, принципы социалистического реализма. И следующие несколько лет его профессиональная деятельность будет во многом обусловлена чисто биографическими факторами — переездами с места на место, необходимостью содержать жену и ребенка и прочими бытовыми обстоятельствами. Ему придется на время оставить писательский труд, потому что теперь он не мог позволить себе роскоши голодать, отвечая на зов вдохновения, когда бы и где бы оно его ни посетило. Посему «Великая Мама», похоже, долго будет знаменовать просто конец его реалистического этапа (или, какое-то время, конец его писательской карьеры); лишь гораздо позже этот рассказ расценят как веху, поворотный момент, положивший начало зрелому периоду его творчества.

В действительности в том, что касается его литературной деятельности, к середине 1960-х гг. Маркес оказался не у дел. Он даже подумывал вернуться в Барранкилью и вместе с Альваро Сепедой попробовать себя в области кинематографа, если с работой на благо кубинской революции ничего не выйдет[654]. В один из своих визитов в Барранкилью он встретился с представителем делегации медельинских кинематографистов Альберто Агирре. В отеле «Прадо» они ждали Септу, который должен был прийти к ним с предложением о создании национальной организации кинематографистов, но так и не явился. За обедом Гарсиа Маркес мимоходом упомянул, что из Боготы ему позвонила Мерседес и сказала, что им нужно 600 песо на оплату коммунальных услуг. Агирре, юрист и редактор, был в восторге от повести «Полковнику никто не пишет», когда Mito опубликовала ее двумя годами ранее. В конце обеда он предложил переиздать это произведение. Гарсиа Маркес сказал: «Это безумие. Ты же знаешь, что в Колумбии мои книги не покупают. Вспомни, как было с первым изданием „Палой листвы“». Однако Агирре не сдавался, предложил Маркесу 800 песо — 200 из них в качестве аванса. Гарсиа Маркес вспомнил про счет за электричество и мгновенно согласился. Годом позже в письме Маркес посетует, что «он — единственный человек, кто заключает устные контракты, когда, под хмельком, сидит, развалившись, в бамбуковом кресле-качалке на послеполуденной жаре тропиков»[655]. Однако его слова, сказанные Агирре, полностью подтвердятся. В 1961 г. повесть «Полковнику никто не пишет» выйдет тиражом 2000 экземпляров, из которых будет продано всего 800. Если б он ждал успеха в Колумбии, ему, возможно, пришлось бы ждать вечно.