1989 г. стал самым ужасным в современной истории Колумбии. В марте в аэропорту Эльдорадо было совершено покушение на будущего президента страны Эрнесто Сампера; получив множество пулевых ранений, он выжил чудом. В мае члены военизированной группировки попытались взорвать начальника тайной полиции Мигеля Масу Маркеса; он тоже чудом остался жив. В августе на глазах у народа был убит основной кандидат на пост президента от Либеральной партии Луис Карлос Галан. В сентябре была разгромлена редакция газеты El Espectador, взорвана бомба в отеле «Хилтон» в Картахене. Жизнь преемника Галана, партийного технократа Сесара Гавириа, едва он выставил свою кандидатуру, оказалась под угрозой со стороны наркоторговцев[1195]. В результате одной попытки, в ноябре, был взорван гражданский самолет, принадлежавший компании «Авианка»; погибли 107 человек, хотя самого Гавириа на борту не оказалось. В декабре перед зданием тайной полиции в Боготе была взорвана еще одна бомба, погибли десятки прохожиж И таких случаев было немало. Все это было внове. Конечно, сейчас гибло меньше людей, чем в разгар Violencia 1950-х гг., но тогда большинство погибших были никому не известные жители сельских районов; в действительности прежде многие сетовали, что при такой политической системе, как в Колумбии, почти никто не защищен от убийства, за исключением кандидатов в президенты двух традиционных партий, — если только эти кандидаты (как это было в случае с Гайтаном и Галаном) не раскачивают консенсуальную лодку, в которой каждая из партий попеременно плывет к запланированным победам в спокойных политических водах.

Ситуацию, конечно, изменили наркотики. Традиционные политические партии больше не были полновластными хозяевами жизни, потому что теперь им не принадлежала значительная часть национальных ресурсов, которые они могли бы распределять таким образом, чтобы сохранять стабильность своего положения. Появились другие игроки, со своими интересами. Соответственно появились и новые мишени. 3 ноября Excelsior сообщила, что, по мнению Гарсиа Маркеса, «война против наркотиков» (весьма популярное выражение в США) в той форме, в какой она ведется сейчас «обречена на провал»[1196]. Писатель утверждал, что необходимо возобновить переговоры между правительством, герильей и наркоторговцами. Иначе, сказал он, Колумбия кончит тем, что станет жертвой империалистических замыслов США, нацеленных на то, чтобы заставить весь континент вести войну в их интересах.

Буквально через полтора месяца все, кто хотел видеть, увидели, что Гарсиа Маркес в очередной раз продемонстрировал глубокое понимание ситуации в американском полушарии. В конце декабря США, возглавляемые президентом Джорджем Г. Бушем, скорее ободренные, чем просто обрадованные падением Берлинской стены, вторглись в Панаму, убив сотни невинных граждан и похитив — впервые в истории — ее президента Антонио Норьегу, которого сами же и привели к власти. Конечно, Норьега был диктатор, и гангстер, и наркоторговец, и отпетый мерзавец (все это были предлоги для вторжения), но ведь еще несколько месяцев назад он был их мерзавцем. Таким образом, США вернулись к политике вторжения на территории других государств в тот самый год, когда Советы признали, что совершили большую ошибку, направив войска в Афганистан. В кубинской газете Granma за 21 декабря Гарсиа Маркес осудил американское вторжение в Панаму, но Granma была не тем изданием, к которому прислушивалось американское правительство. Все это были дурные предзнаменования, напоминающие о зловещих страницах прошлого.

В 1990 г. обстановка в Колумбии оставалась такой же, как в 1989-м. Группа «знаменитостей», видных общественных деятелей, явно при поддержке президента Барко, опубликовала открытое письмо, в котором говорилось, что наркоторговцев ждет «менее суровое» наказание, если они прекратят террор. Авторитеты Медельинского картеля согласились прекратить насилие и сдать оборудование по очистке кокаина в обмен на гарантии правительства. Но не всем наркоторговцам эта договоренность пришлась по душе, и вскоре резня продолжилась. В последних числах марта Медельинский картель расправился с Бернардо Харамильо, вторым кандидатом на пост президента от Патриотического союза (прежде — Революционные вооруженные силы Колумбии, РВСК). (РВСК — старейшая повстанческая организация; на последнем этапе Violencia ее основатели принадлежали к левому крылу Либеральной партии, а в 1960-х гг. они создали РВСК как военное крыло Коммунистической партии. Также РВСК — повстанческая организация, корнями глубоко уходящая в крестьянство, и это в стране, где в начале XXI в., как полагают, насчитывается самое большое в мире количество вынужденных переселенцев-крестьян. В 1980-х гг. РВСК попыталась встать на путь выборов и потеряла 2500 своих кандидатов и функционеров, которые были убиты военизированными «эскадронами смерти», зачастую сотрудничавшими с правительственными силами. Неудивительно, что она развернула широкомасштабную партизанскую войну.) Министра внутренних дел Карлоса Лемоса Симмондса его противники вынудили уйти в отставку, Обвинив в том, что он организовал убийство Харамильо. Потом в конце апреля был убит третий кандидат на пост президента — Карлос Писарро. Лидер еще одного бывшего повстанческого движения, М-19, погиб в самолете, совершавшем внутренний рейс, от рук наемного убийцы, подосланного, по утверждению брата Писарро, полицией или членами «комитета бдительности». Тем временем главный наркобарон Пабло Эскобар обещал выплачивать по четыре тысячи долларов за каждого убитого полицейского. По всей стране стали взрываться бомбы, гибли сотни людей. На президентских выборах Сесар Гавириа, бывший начальник предвыборного штаба Галана, набрал 47,7 % голосов. Из 14-миллионного электората в выборах приняли участие всего 45 %. Наркоторговцы еще раз предложили правительству пойти на уступки в обмен на приостановку кампании насилия, но правительство отвергло их предложение. Программа Гавириа была нацелена на продолжение борьбы с наркокартелями и проведение конституционной реформы.

Именно в этот момент Гарсиа Маркес решил еще раз попытаться переехать в Колумбию. Интересно, стал бы он рассматривать эту возможность в столь мрачное для Колумбии время, если бы его не смущала политика Кубы? Оправившись от замешательства, он принялся вырабатывать свою новую политическую стратегию, цель которой теперь состояла не в том, чтобы продвигать дело кубинской революции как таковое, а содействовать тому, чтобы спасти Фиделя, — если придется, и от самого себя[1197]. Теперь несколько раз бывало, что он признавал — правда, выдавая это за авангардистское чутье, — что «мы находимся на первом этапе новой непредсказуемой эпохи», но потом уточнял менее уверенно: эта новая эпоха, «судя по всему, призвана раскрепостить наше сознание»[1198]. Однако он не упоминал, что эта новая эпоха олицетворяет собой крушение всего, во что он всегда верил. Вместо того чтобы признать это, он решил обставить дело так, будто все происходящее вполне оправдывает его ожидания: именно реакционеры и в первую очередь правительство США не осознают грандиозности того, что происходит в мире, и масштабность возможностей, открывающихся перед человечеством. Посему каждый человек, доказывал он, должен пересмотреть свои политические убеждения[1199]. Это воистину был решающий момент в эволюции его мышления.

Казалось бы, теперь все должно измениться к лучшему. Но нет, стало только хуже. В конце февраля, через несколько недель после вторжения США в Панаму, на парламентских выборах народ Никарагуа, уставший от войны и с пессимизмом смотрящий в будущее на континенте, где по-прежнему доминировал северный колосс, проголосовал против сандинистского правительства, пришедшего к власти и удерживавшего ее, несмотря на противодействие американцев. Гарсиа Маркес был в шоке, но сумел выразить уверенность в том, что сандинисты выиграют следующие выборы[1200]. Фиделя Кастро исход выборов в Никарагуа не удивил, но, вероятно, он был разочарован и боялся за будущее собственной страны. Дело в том, что в конце 1980-х гг. Латинская Америка в целом была гораздо беднее, чем в 1960-х гг.; большинство стран региона погрязли в долгах. Всюду господствовали экономическая отсталость и несправедливость. Когда вышел роман «Сто лет одиночества», его восприняли как памятник экономической отсталости — причем в тот самый момент, когда благодаря революциям 1960-х гг. началось преодоление этой отсталости. Теперь же, в 1980-х, Латинская Америка, казалось, возвращалась к временам Макондо.