Как оказалось, на курсах режиссуры в Центре экспериментального кино разработка сценариев была второстепенной дисциплиной. Почти сразу — наверно, этого и следовало ожидать — Маркес стал скучать на занятиях. Оживленный интерес пробуждался у него лишь в классе Дотторессы Росадо, преподававшей искусство монтажа, который, как она утверждала, является «грамматикой кино». Дело в том, что формальное обучение Маркеса никогда особо не прельщало и, если только занятия не были обязательными для посещения, он их бросал. Так произошло и с курсами на «Чинечитте» (хотя позже Маркес скажет, что учился там несколько месяцев — целых девять). И все же, когда его друг Гильермо Ангуло в поисках Маркеса явится на киностудию. Дотторесса Росадо вспомнит своего ленивого ученика, но отзовется о нем как об одном из своих лучших студентов[493]. В более поздние годы многих будет удивлять, что Гарсиа Маркес имеет столь твердые знания о технических аспектах создания фильмов, которые он, хотя и без большой охоты, получил на «Чинечитте».

Гораздо позже Маркес часто будет утверждать, что он по-прежнему любит кино, но сомневается в том, что кино любит его. Он никогда не разочаруется в Дзаваттини. О его творческом гении он скажет следующее: «Я — дитя Дзаваттини. Он — „машина по придумыванию сюжетов“. Они из него так и прут. Дзаваттини заставил нас понять, что чувства важнее, чем интеллектуальные принципы»[494]. Благодаря этой своей убежденности в последующие годы Гарсиа Маркес сможет успешно отражать нападки поборников идей соцреализма в литературе и кинематографе, в том числе и кубинских. И уже одно это говорит о том, что он не зря ездил в Италию и познакомился с «Чинечиттой».

Когда латиноамериканец начинает скучать в Европе и не знает, что ему делать, он садится на поезд и едет в Париж. Поездка в Париж не входила в планы Гарсиа Маркеса, но именно в Париж он отправился в последние дни уходящего 1955 г. По иронии судьбы, пытаясь уйти в другую область, в кино, он просто нашел дорогу назад — в литературу, а также в Колумбию, мысли о которой никогда не покидали его. Маркес подумывал о том, чтобы написать роман — в стиле неореализма, конечно. Эта идея была навеяна кинематографом в Риме, но свое воплощение в литературной форме она получит в Париже. И вот перед самым Рождеством его поезд после полуночи прибыл во французскую столицу. Он взял такси. И увидел на углу возле вокзала проститутку под оранжевым зонтиком — это его первое впечатление о Париже. Предполагалось, что такси отвезет его в отель «Эксельсиор», который порекомендовал ему поэт Хорхе Гайтан Дуран, но он в результате поселился в общежитии общественной организации «Альянс Франсез» на бульваре Распай[495]. В Париже Гарсиа Маркес пробудет почти два года.

Кто может сказать, что искал Гарсиа Маркес, отправляясь во французскую столицу в декабре 1955 г.? Любой, кто знает его, предположил бы, что колумбийскому costeño Италия должна быть ближе и в социальном, и в культурном отношении, чем более холодная, более самоуверенная, более колониальная, более критичная, более северная Франция. С самого начала к Европе в целом Маркес был настроен довольно пренебрежительно: считал, что она мало чему его может научить помимо того, что он уже узнал из книг и средств массовой информации. Складывалось впечатление, будто он приехал в Европу, чтобы посмотреть, как она «гниет», так сказать, источает запах вареной капусты, а не аромат тропической гуайявы, всегда столь приятный его сердцу и разуму. И все же он был здесь, в Париже[496].

Из общежития «Альянс Франсез» Маркес переехал в дешевую гостиницу, в которой любили останавливаться приезжие из Латинской Америки, — в отель «Фландр», находившийся в Латинском квартале. Гостиница размещалась в доме 16 по улице Кюжа и принадлежала месье и мадам Лакруа. Напротив стоял более роскошный Гранд-отель «Сен-Мишель», где тоже любили останавливаться латиноамериканцы[497]. Например, там долго жил авторитетный афрокубинский поэт и член Коммунистической партии Николас Гильен — один из многих латиноамериканских писателей, ставших изгнанниками в ту эпоху диктаторов: Одрии в Перу (1948–1956), Сомосы в Никарагуа (1936–1956), Кастильо Армаса в Гватемале (1954–1957), Трухильо в Доминиканской Республике (1930–1961), Батисты на Кубе (1952–1958), Переса Хименеса в Венесуэле (1952–1958) и Рохаса Пинильи в Колумбии (1953–1957). В этом районе властвовал дух находившейся поблизости Сорбонны, но архитектурный фон создавала грозная махина величественного Пантеона.

Почти сразу же Гарсиа Маркес связался с Плинио Апулейо Мендосой, с которым познакомился в Боготе незадолго до апрельского восстания 1948 г. Мендоса-младший был серьезный, несколько претенциозный молодой человек. Политическое поражение его отца, которому после убийства Гайтана пришлось отправиться в изгнание, изменило его мировоззрение. Теперь он тяготел к радикальному социализму и был на пути к тому, чтобы стать сторонником международного коммунистического движения. В боготской прессе он читал о публикации повести Маркеса «Палая листва» и «предположил — на основе его фотографии и заглавия, — что он, должно быть, плохой романист»[498]. В канун Рождества 1955 г., когда Мендоса вместе с двумя своими приятелями-колумбийцами сидел в баре «Ла Шоп Паризьен» («Парижская кружка»), находившемся в Латинском квартале, туда с зимнего холода вошел одетый в пальто Гарсиа Маркес. Во время их первой беседы о литературе, о жизни и журналистике Гарсиа Маркес показался Мендосе и его друзьям заносчивым самодовольным человеком, словно те полтора года, что тот провел в Боготе, превратили его в типичного cachaco. Маркес заявил, что Европа совершенно не произвела на него впечатления. И вообще он вел себя так, будто, кроме себя, любимого, его больше ничего не интересует. В его арсенале уже был один изданный роман, и он оживился только тогда, когда разговор зашел о его работе над следующей книгой.

Как оказалось в Плинио Мендосе Гарсиа Маркес тогда встретил своего будущего лучшего друга, хотя отнюдь не самого верного. С годами Мендоса узнает Маркеса лучше многих других, а поскольку в отличие от многих Плинио менее склонен ограничивать себя рамками условностей и открыто выражает свое мнение, он станет одним из самых надежных источников информации о жизни Гарсиа Маркеса и становлении его как творческой личности. Несмотря на то что при первой встрече в Париже Маркес Мендосе совсем не понравился, он пригласил новоприбывшего на рождественскую вечеринку, которую устраивали в своем доме на улице Генего, у Сены, колумбийский архитектор из Антиокии Эрнан Вьеко и его голубоглазая жена-американка. Там гостей — в основном это были эмигранты и изгнанники из Колумбии — потчевали жареной свининой, салатом из листьев эндивия и красным бордо. Гарсиа Маркес взял гитару и спел вальенато, которое сочинил его друг Эскалона. Это несколько улучшило то первое негативное впечатление, что сложилось о нем у колумбийцев, но все равно хозяйка дома заметила Плинио, что новый знакомый — «ужасный парень», с большим самомнением, да еще и сигареты тушит о подошву ботинка[499]. Через три дня Маркес и Мендоса снова встретились. Выпал первый снег, и Гарсиа Маркес, дитя тропиков, танцевал на бульваре Сен-Мишель и Люксембургской площади. Неприязнь Мендосы растаяла, как снежинки, блестевшие на пальто Гарсиа Маркеса.

Они тесно общались почти весь январь и февраль 1956 г. Потом Мендоса вернулся в Каракас, где теперь жила почти вся его семья. В те первые недели два новых друга проводили время в излюбленных заведениях Мендосы в районе Сорбонны — в кафе «Капулад» на улице Суфле или в «Акрополе», дешевом и шумном греческом ресторане, стоявшем в конце Рю-де-л'Эколь-де-Медесин. Если о Гарсиа Маркесе некоторые в ту пору отзывались нелестно, считая его неприятным человеком, то и Плинио Мендоса тоже не слыл душкой среди своих знакомых. Более того, мало кто из колумбийцев, услышав его имя (в Колумбии его все называют просто Плинио, как Маркеса — Габо), проявляет безразличие. Многие считают его хитрецом, типичным уроженцем гор его родной Бойаки[500], однако все сходятся во мнении, что он блестящий журналист и полемист. Он непредсказуем и сентиментален, но при этом забавен, умеет посмеяться над самим собой (причем абсолютно искренне, а это большая редкость), полон энтузиазма и великодушен.