«Мы оба, — добавил он, — с молоком матери впитали определенные ценности. Есть вещи, которые ты просто обязан знать. Например, дружба. Нам показывали, что люди, их жизнь таят в себе огромное очарование. Особенно на этом был помешан отец. Нужно все знать о людях, об их делах, смотреть на мир их глазами, делиться с ними своими впечатлениями. В то же время в нас воспитывали непредубежденность, что, правда, не распространялось на два-три важных понятия. Во-первых, латиноамериканцы — самый лучший народ в мире. Пусть они не самые умные, не так много создали, но они лучшие люди на свете, самые человечные и самые великодушные. С другой стороны, если где-то что-то не так, ты должен знать, что это вина правительства, оно всегда во всем виновато. А если не правительство, значит, Соединенные Штаты. После я узнал, что отец любит Штаты, восхищается их достижениями, с искренней теплотой относится к некоторым американцам, но, когда мы росли, почти все плохое в мире происходило по вине США. Оглядываясь назад, могу сказать, что нас воспитывали в гуманных, политически корректных традициях. Хоть меня и крестил Камило Торрес, религиозностью в нашем доме не пахло. Религия — зло, политики — зло, полиция и армия — зло»[837].

«Конечно, нам прививали и многое другое. Мы постоянно слышали слово „серьезность“. Например, родители требовали строгого соблюдения правил поведения. Ты обязан открыть дверь перед женщиной, ни в коем случае не должен говорить с набитым ртом. Серьезность, хорошие манеры, пунктуальность — этим трем понятиям придавалось огромное значение. И ты должен хорошо учиться, плохие оценки исключены. Но и дурачиться ты тоже должен, только нужно знать, как и когда, словно дурачество было частью „серьезности“. И если мы перегибали палку и дурачились сверх меры, нас наказывали. Только две вещи на свете достойны уважения: работа — врачом, учителем и так далее — и, что более важно, создание произведений искусства. Но нам всегда внушалось, что слава вообще не имеет значения. Он всегда говорил, что это „несерьезно“. Ты можешь пользоваться широкой известностью, но при этом оставаться плохим писателем. И вообще, слава вызывает подозрения. Например, говорил он, его друзья Альваро Мутис и Тито Монтерросо — очень хорошие писатели, но о них никто не слышал. С другой стороны, нам, мальчикам, нравилось, когда отца узнавали на улице»[838].

Примерно в это время Гарсиа Маркес бросил курить. Курил он с восемнадцати лет и к тому времени, когда решил отказаться от этой привычки, часто выкуривал в день по восемьдесят сигарет из крепкого табака. Хотя еще два года назад он заявлял, что лучше умрет, чем бросит курить[839]. Однажды вечером он ужинал вместе со своим другом психиатром Луисом Федучи, и тот объяснил, как сам он месяц назад бросил курить и почему. Более тридцати лет Гарсиа Маркес умалчивал о подробностях того разговора, но тогда он затушил сигарету, которую курил за ужином, и больше ни к одной не притронулся, хотя пришел в ярость, когда Луис Федучи две недели спустя начал курить трубку[840].

В январе 1970 г. во Франции «Сто лет одиночества» был признан лучшим иностранным романом 1969 г. Маркес стал обладателем литературной премии, учрежденной в 1948 г., но на церемонию награждения прийти отказался. Спустя месяцы в интервью он скажет, что «на французском это уже не та книга» и, несмотря на положительные отзывы, ее плохо покупали, быть может потому, что во Франции «дух Декарта возобладал над духом Рабле»[841].

Как ни забавно, в США ситуация был абсолютно другая. За период новейшей истории ни один другой роман там не был встречен более восторженно, чем это произведение Гарсиа Маркеса. Джон Леонард в The New York Times Book Review писал:

16 апреля эстафетную палочку перехватил Лондон. В июне The Times, тогда рупор истеблишмента и в каком-то смысле самая консервативная газета в мире, которая лишь недавно начала помещать на своих страницах фотографии, посвятила целую полосу первой главе «Ста лет одиночества»: текст сопровождался «психоделическими» иллюстрациями, возможно, позаимствованными из мультфильма «Желтая подводная лодка», посвященного группе «Битлз». В декабре The New York Times признала «Сто лет одиночества» одной из двенадцати лучших книг года, причем роман Маркеса был в этом списке единственным художественным произведением. Вдохновенный перевод на английский язык «Ста лет одиночества» в исполнении Грегори Рабассы во всем мире признали лучшим переводным произведением года.

Что касается других писателей бума, Марио Варгас Льоса наконец-то тем летом осуществил свое давнее намерение — переехал в Испанию. В предыдущем году он завершил работу над своим монументальным романом «Разговор в „Соборе“» и теперь, оставив преподавание в Лондонском университете, перебрался в Барселону. Друзья дадут Марио прозвище Кадет — и не только потому, что темой его бестселлера «Город и псы» (1962) стала военная академия. Марио сам по себе всегда был подтянут, аккуратен и стремился, по крайней мере в теории, поступать правильно. И все же зачастую он проявлял себя как весьма противоречивая личность: теперь этот блестящий и вроде бы консервативный по натуре молодой человек был женат на своей двоюродной сестре Патрисии, а его первый брак был еще более скандальным: в юности он женился на своей тете, которую позже вывел в романе «Тетушка Хулия и писака». Еще одно его произведение, биографически ориентированное исследование художественной прозы Гарсиа Маркеса, — это, конечно же, беспримерный акт великодушия, дань уважения одного писателя другому, выраженная в литературной форме. Его очерк, озаглавленный «Гарсиа Маркес: история богоубийства», и ныне, тридцать лет спустя, остается единственной лучшей книгой, написанной о Гарсиа Маркесе, и по сей день считается основным справочным изданием о нем, несмотря на то, что Марио приписал колумбийцу многие свои черты и взгляды, как говорят многие критики.

В Испании теперь жил и страдающий ипохондрией чилиец Хосе Доносо, с которым Гарсиа Маркес познакомился в доме Карлоса Фуэнтеса в 1965 г. Доносо был «пятым членом бума» («пятым битлом»); его перу принадлежит замечательный роман «Непристойная птица ночи» (1970). Позже Доносо написал две важные хроники той эпохи — «Личная история бума» («Historia personal del boom», 1972) и роман «Сад по соседству» (1981), в котором он сатирически — и с завистью — характеризует отношения между Кармен Балсельс (Нуриа Монклус) и ее «любимым» писателем Гарсиа Маркесом (Марсело Чирибога)[844].

И Плинио Мендоса со своей женой Марвель Морено решил перебраться за Атлантику — сначала в Париж, потом на Майорку[845]. Находясь в крайне стесненных обстоятельствах, он вскоре станет частым гостем в Барселоне — благодаря щедрости Гарсиа Маркеса, но при этом будет чувствовать себя неловко: «Я останавливался у него дома. Но в той квартире на улице Капоната, просторной и тихой, где также останавливались важные дамы в жемчужных ожерельях, знаменитости»[846].