Устроившись поудобнее, Мануэль закрыл глаза. Для начала он просто погрузился в воспоминания о ночи, когда корабль сел на рифы. Незадолго до этого эскадра во время бури на полтора месяца потеряла «Пинту».

Как же изменить случившееся?

Мануэль задумался.

Можно было, например, выйти ночью к рулевому и уговорить его держаться от берега на том же расстоянии, на котором находилась вторая каравелла «Нинья». Ведь она уцелела.

Или, еще лучше, убедить адмирала не плавать ночью. Впрочем, нет: старый опытный мореход, Колон не стал бы прислушиваться к мнению человека, для которого это было первое в жизни плавание. С юнгой, стоявшим за рулем, договориться будет проще. Если же он начнет спорить… Действительно, что делать, если юнга проявит характер?

Мануэль оборвал себя — зачем гадать обо всем этом? Ведь, войдя в нужное состояние, он мог просто увидеть разные варианты развития событий и выбрать из них наилучший.

Войти в нужное состояние оказалось совсем не трудно, хотя никакие слова не объяснили бы это человеку, не ведающему подобного опыта.

Мануэль начал исследовать разветвление сценариев с того момента, когда наступила та памятная ночь. Сюжетов было огромное множество, и рассудок приходил в замешательство, не зная, как зацепиться за один из них, не спутав его с другими. В некоторых витках хозяину «Санта-Марии» Хуану де ла Косе, который очень дорожил своим имуществом, удалось убедить адмирала отказаться от идеи плавать по ночам. В других — штурман корабля Пералонсо Ниньо лично стоял всю ту ночь за рулем, вместо того чтобы поручать это задание юнге. В третьих — юнга справился с управлением. И каждый из этих вариантов порождал бесчисленное множество новых.

Наконец Мануэль выбрал из запутанного клубка одну конкретную нить событий. Она начиналась с того, что адмирал просто запретил плавание по ночам вблизи островов из-за опасности наткнуться на подводные рифы. Оказывается, существовал и такой вариант. Теперь надо было попытаться полностью отделить этот сценарий от остальных, связав его начало с нынешним мгновением.

Если все получится, Мануэль, открыв глаза, сможет обнаружить себя в Каса де Фуэнтес.

Сознание теперь словно держало за два конца пустой промежуток времени длиной в девять долгих месяцев.

И тут пустота стала стремительно заполняться водоворотом мириад мелких деталей, вскоре превратившись в огромный вал.

Мануэль вспомнил тот день, когда он, совсем еще непривычный к морским бурям, впервые узнал, что это такое. Волна, поднявшая тогда корабль на своем гребне, не уступала по высоте главному собору в Саламанке. Чувство, которое идальго испытал в тот миг, яростно вцепившись в поручни и глядя вниз с непостижимой высоты, нельзя было сравнить ни с каким другим переживанием!

Поток событий и подробностей, обрушившихся сейчас на его рассудок, был подобен гигантскому морскому валу. Нет, он был намного больше — он охватывал весь мир, смыв нити, за которые можно было ухватиться. Мануэль только сейчас понял, насколько верным было наблюдение, сделанное недавно в дождевом лесу: чем больше возможностей, тем меньше возможности управлять ими.

Об этом ему следовало подумать до того, как он опрометчиво нырнул на многомесячную глубину!

Теперь Мануэлю хотелось лишь одного: прервать эту попытку, вернуться к действительности мангрового болота, чтобы отдохнуть и начать все сначала.

Нет, об отдыхе и новых попытках думать рано. Необходимо просто сохранить рассудок!

Просто уцелеть!

Просто выжить!

Как ни пытался Мануэль перевести внимание на ощущения своего сползающего на землю тела или хотя бы просто открыть глаза, чтобы вновь оказаться в этой реальности, ему это все никак не удавалось. Титаническая воронка событий полностью овладела сознанием и кидала его, как щепку, пока наконец не подступила тьма беспамятства, в которую Мануэль ринулся с отчаянной надеждой обрести спасение хотя бы в забытьи.

Очнувшись, он понял, что жив, хотя где-то рядом подстерегал следующий обморок. Мануэль наконец стал чувствовать руки, ноги, спину и подкатывающую к горлу тошноту. Как успокаивающе, оказывается, действует на рассудок ощущение наличия тела. Правда, тело это почему-то поднималось и опускалось, слегка покачиваясь под мерный плеск воды. Природа этих движений была неясна.

Мануэль понял, что так и не сумел спасти погибших на острове, потому что опоздал прийти к ним на помощь со своими чудесами! Менять давно сбывшуюся реальность оказалось делом чрезвычайно опасным, возможно, даже смертельным для чудотворца.

При мысли о том, что форту угрожает опасность, а он, Мануэль, единственный, кто знает об этом, так до него и не добрался, он в отчаянии застонал и с усилием открыл глаза.

И убедился, что находится отнюдь не в Каса де Фуэнтес. Впрочем, он уже смирился с неудачей своего спасательского эксперимента. Странно было, что он не находился и на границе дождевого леса и мангровых зарослей.

Вместо этого он лежал в длинном каноэ. Пятеро молодых индейцев, сидящие спиной к Мануэлю, одновременно опускали весла в воду то справа, то слева. При каждом гребке узкая продолговатая лодка без уключин легко скользила вперед.

Уже вечерело. Солнце находилось где-то сзади. С трудом приподняв голову, Мануэль увидел справа длинную береговую линию. Рельеф показался ему знакомым. Да, это был берег Эспаньолы, каким Мануэль видел его с палубы «Санта-Марии» минувшей зимой.

Мануэль попытался отыскать глазами Ла Навидад, но вскоре понял, что форт находится далеко к западу, а плыли они на восток.

— Ох! — воскликнул он с досадой, борясь с приступами тошноты.

Сидящий перед ним гребец обернулся к нему и улыбнулся. Лицо у него было молодое, без морщин, только над бровью красовался небольшой шрам, из-за чего казалось, что при улыбке парень заговорщически подмигивает.

У сидящих в лодке туземцев волосы были выстрижены не только на лбу, но и на затылке. По бокам они свободно свисали. Мануэль видел индейцев с такой стрижкой в те дни, когда маленькая эскадра адмирала открывала в этом море остров за островом. Но на Эспаньоле среди подданных Гуаканагари он ее не встречал.

— Мне надо вернуться вот туда! — объяснил Мануэль, показывая рукой на запад. Он с трудом шевелил губами. Голова раскалывалась, и идальго боялся снова упасть в обморок. Надо было как-то объяснить дружелюбному индейцу свою мысль на языке таино, но Мануэль не мог сейчас вспомнить ни одного слова.

Сердце колотилось так, что грозило выскочить из груди. Дышать было трудно.

Улыбчивый сосед протянул ему глиняный кувшинчик с замысловатыми рисунками и поддержал ему голову, пока Мануэль жадно пил из сосуда воду.

Ткнув пальцем в свою грудь, индеец произнес:

— Арасибо.

Затем он показал рукой на Мануэля.

Вероятно, он назвал свое имя и теперь ждал, что и Мануэль назовет свое.

Саламанкский идальго уже хотел это сделать, но тут вдруг с ним произошло нечто странное. Он совершенно отчетливо вспомнил, что ему все это однажды снилось. Давно. Кажется, в Кордове, когда он оправлялся после удара по голове. Во сне он находился в лодке среди этих людей, но сам был не Мануэлем, а кем-то другим.

Да, да, его звали Равакой. Позже он обсуждал этот сон с Алонсо.

— Равака, — машинально произнес он, пробуя на вкус странное имя.

— Аравака! — радостно откликнулся незнакомец и что-то быстро затараторил, обращаясь к сидящим перед ним гребцам. Очевидно, туземец принял это слово за имя. Он повернулся к Мануэлю и одарил его очередной заговорщической улыбкой, отчего шрам слегка сморщился. — Равака-аравака! — радостно сказал он, тыча Мануэля в грудь.

«Как же мне теперь попасть в форт?» — думал Мануэль, призывая на помощь все свои силы, чтобы не потерять сознание.

— Гаити? — выдавил он наконец, вспомнив местное название Эспаньолы.

Туземец указал на восток, куда плыла лодка, и произнес непонятное слово:

— Борикен.