Ошеломление было настолько велико, а чувства — настолько противоречивы, что разбираться со всем этим просто не было времени. Хозяйка смотрела, широко раскрыв глаза. Когда-то, увидев это лицо на крошечном портрете в медальоне, Алонсо сказал, что художник придал ее глазам слишком много синевы при таких черных волосах. Как оказалось, тот ничего не приукрасил, скорее даже, напротив, — не сумел в полной мере выразить всей подкупающей открытости этого взгляда.

Надо было прекратить стоять истуканом и сказать что-нибудь.

— Донья Росарио, — пролепетал он.

Как же ему ни разу не пришла в голову эта мысль?! Она — мать Мануэля. Не возлюбленная, не кузина, не сестра, не племянница. Мать!

— Вам нездоровится, Алонсо?! Пройдемте в дом. Эмилио, воды для сеньора Гарделя!

Бело-голубое платье спадало волнами до самого пола и шелестело в такт шагам, когда она шла в глубь приемной залы, миновав ведущую на второй этаж крученую лестницу.

— Просто перегрелся на солнце в пути, донья Росарио! Ничего серьезного, — сказал Алонсо, придав голосу успокаивающую интонацию, однако стакан с водой, принесенный слугой-леонцем на серебряном подносе, выпил с жадностью.

На стенах висели портреты предков. Мужчины в доспехах, в шлемах с плюмажами, кто с копьем, кто с мечом. Вот этот — вылитый Мануэль, если бы не проседь в узкой бородке.

— Правда, похож? — спросила Росарио, перехватив его взгляд. — Это Фелипе, отец Мануэля. Когда они тренировались в оружейной, казалось, что человек сражается с собственным двойником или с отражением.

Сходство было сильным. А на мать Мануэль не походил. Иначе Алонсо смог бы догадаться о его кровной связи с девушкой из медальона.

— Простите, донья Росарио, — спохватился он, вынимая из дорожной сумки деревянную шкатулку. — Дон Мануэль просил передать вам это.

— О, благодарю вас! — Росарио сразу же прочитала адресованное ей небольшое письмецо. Затем вынула перевязанные тесьмой листочки с путевыми заметками.

— Простите за нарушение правил вежливости, — она приветливо улыбнулась, и Алонсо понял, что исполнилась его мечта: он наконец-то увидел, как улыбается «дама из медальона». Во сне Алонсо много раз желал этого, но девушка всегда сохраняла запечатленное давним художником мечтательно-сосредоточенное выражение лица.

— Гаити, — проговорила хозяйка замка. — Как странно звучит…

— Простите? — не понял Алонсо.

— Гаити, Бохио. Мануэль пишет, что этими словами называют остров Эспаньола сами туземцы. Я еще до письма знала, что он решил остаться там. Сеньор адмирал Колон любезно направил ко мне курьера с уведомлением. Но адмирал, похоже, ничего не знает о том, что мой сын вел собственный дневник плавания.

Она положила бумаги обратно в шкатулку и поставила ее на изящный стол с перламутровыми инкрустациями и выгнутыми ножками, заваленный листами с нотами. Рядом с ним, на приличном расстоянии от стен и окон, но не в самой середине зала, стоял музыкальный инструмент с двумя клавиатурами и открытой крышкой, из-под которой блестели многочисленные струны. На поверхности лежал ворох бумаг. Инструмент был длиннее, чем обеденный стол среднего размера.

— Не стану более отвлекать вас от чтения записок дона Мануэля, сеньора, — заторопился Алонсо.

Росарио не стала его удерживать.

— Приходите еще. Мы с вами не поговорили про вас и про ваш интерес к книгам, который я разделяю в полной мере. — От улыбки ее лицо молодело. — К тому же Мануэль рассказал мне о ваших необычных взглядах на устройство мироздания. Вы однажды говорили ему что-то интересное о сходстве между сном и явью. Меня это очень интригует. Я надеюсь, вы нас в скором времени посетите, и мы с вами тоже поговорим на эту тему?

— Да, сеньора, благодарю вас за приглашение.

В этот момент с порога раздался знакомый голос:

— Донья Росарио, мое почтение! Разрешите?

На пороге приемной залы стоял пожилой мужчина. Вместе с ним в зал проник серый кот. Несмотря на то что в камзоле и чулках мужчина выглядел старше, чем в доспехах, не узнать его было невозможно.

— Сержант Крус! — радостно воскликнул Алонсо и сердечно приветствовал пожилого слугу.

— Так вы знакомы с нашим старым другом и верным оруженосцем? Недавно Пепе стал новым управляющим поместьем! — сообщила Росарио.

— Рад вас видеть в добром здравии, сеньор Гардель, — откликнулся Пепе, после чего церемонно обратился к хозяйке замка: — Донья Росарио! Хуан-Карлос Бальбоа и его жена Элена приглашают вас завтра на крещение новорожденной дочери.

— Конечно, я с радостью приду! — воскликнула хозяйка. — И как же они решили назвать малышку?

— Анхеликой.

— Чудесно, пусть не начинают без меня. Это крестьяне, наши арендаторы, — пояснила она Алонсо. — Я вижу, вас любят животные.

Кот, оставшийся в зале после ухода Пепе, терся о ногу Алонсо.

— Подожди, Саладин, не мешай. — Алонсо отодвинул назойливое животное.

— Как вы его назвали? — удивилась Росарио.

— О! — смутился Алонсо. — Это я по рассеянности. У меня в Гранаде был кот с таким именем. Он потерялся во время войны.

Алонсо посмотрел на кота, который снова начал льнуть к нему, и глаза его округлились.

— Его зовут Сулейман, — сообщила хозяйка. — Он, как и вы, родом из Гранады. Пепе прибрал его вместе с другими животными, когда находился в осадном лагере.

Алонсо взял кота на руки и внимательно рассмотрел его. Вот знакомый шрам на ухе, оставшийся после драки с уличными котами. Вот характерная белая отметина на левом боку.

— Саладин! — прошептал он. — Так ты жив, старый плут! И помнишь меня, хотя прошло два года…

Кот потянулся лапой к его лицу.

— Удивительно! Значит, Пепе спас вашего кота! — воскликнула Росарио. Помолчав, она добавила: — Теперь, вероятно, вы захотите его забрать?

Алонсо заколебался. Отвезти Саладина к деду? Будет ли старик рад его видеть? Не станет ли присутствие кота напоминать ему о погибшей внучке?

— Благодарю вас, донья Росарио, но Саладину у вас хорошо. Это теперь его дом.

— В таком случае пусть остается здесь. А вас мы приглашаем навешать его. Вот вам еще одна причина для того, чтобы снова здесь появиться!

После знакомства с Росарио Алонсо испытывал смешанное чувство облегчения и какой-то странной, немного грустной опустошенности. Девушка из медальона нашлась и оказалась ничуть не более доступной, чем если бы она была возлюбленной Мануэля. Сама разница в возрасте уже делала невозможными какие-либо мысли о воздыхании.

Интересно, думал Алонсо, ложась спать в своем саламанкском доме, какой теперь она будет ему сниться: молодой или зрелой.

Однако с этого дня она вообще исчезла из его сновидений.

Консуэло, с которой он поделился своими переживаниями, была недовольна собой.

— Как же я даже не заподозрила, что он мог носить портрет матери? Вот тебе и моя хваленая проницательность!

— Но твои предположения были намного ближе к истине, чем мои, — пожал плечами Алонсо. — Как ты думаешь, почему она мне больше не снится?

— Вероятно, потому, что теперь где-то в глубине твоего сознания присутствует уверенность в том, что ты ее увидишь, — предположила Консуэло.

— Значит, ты все же разделяешь мою точку зрения на сны? — обрадовался Алонсо.

В последние дни они много спорили на эту тему. Алонсо считал, что сны порождает ум сновидца, а Консуэло не была в этом уверена. Она ссылалась на Библию и на другие источники, где сны толковались как вести, сообщения извне, иногда — от Бога, иногда — нет.

— Ты уверен, что это действительно твоя точка зрения? — спрашивала она. — Я думаю, ты прочитал о ней в «Свете в оазисе». Ты ведь изучаешь эту рукопись уже пять лет. Вероятно, настолько привык так думать, что тебе кажется, будто это твоя собственная точка зрения.

— Возможно, впервые я это действительно прочитал в рукописи, — допускал Алонсо. — Но я не просто согласен с ней. Весь мой опыт «сказочных» снов подтверждает такое объяснение природы сновидений. Будь мои сны чьим-то посланием, как бы я мог менять их содержание? К тому же само наше стремление овладеть искусством орбинавтов лишится всякого смысла, если мы откажемся от такого понимания.