После окончания шествия Алонсо отправился в свою книжную лавку, где провел несколько часов. Вернувшись в дом дяди, он узнал, что в его отсутствие там побывал некий моряк из Могера по имени Теодоро Абриль, участник плавания Колона, и передал для него посылку от Мануэля де Фуэнтеса. В оставленной Абрилем деревянной шкатулке обнаружились два письма и связка бумажных листов в глиняной бутылке. Одно письмо было адресовано сеньору Алонсо Гарделю, другое — донье Росарио де Фуэнтес.

«Дорогой друг, — писал Мануэль. — Ты, вероятно, уже понял, что я остался на острове. Здесь нас мало, мы со всех сторон окружены местными племенами. И хотя на сегодняшний день они не проявляют враждебности, ситуация может измениться, особенно в свете того, что некоторые мои товарищи по неразумию своему злоупотребляют кротостью туземцев, загружая их порой непосильной работой и в придачу заставляя их повсюду искать золото.

Именно потому сеньор адмирал вооружил форт пушками с «Санта-Марии», и именно поэтому каждый, кто умеет хотя бы держать меч в руках, может оказаться необходимым для защиты форта в случае нападения со стороны индейцев. Как ты помнишь, я попросился в эту экспедицию, предложив услуги воина. Поэтому я, разумеется, добровольно вызвался остаться, когда адмирал заговорил с нами об этом.

Дело в том, что один из наших кораблей куда-то исчез, а еще один, самый большой, флагманская каррака «Санта-Мария», потерпел крушение. Впрочем, ты, вероятно, это уже знаешь. Единственная оставшаяся каравелла «Нинья» никак не может вместить всех нас.

Уверен, что в тот день, когда ты читаешь это письмо, вся Кастилия чествует адмирала и наших моряков. Не скрою, я очень хотел бы быть среди них! И, конечно же, я сильно соскучился по матушке. Но ничего не поделаешь. Мою встречу с родными, с друзьями, с родиной придется отложить еще на полгода-год.

Я знаю, ты иногда бываешь в Саламанке. Второе письмо в этой шкатулке адресовано моей матушке. Не мог бы ты оказать мне любезность и передать его? Я, конечно, могу попросить сделать это Теодоро: ведь адмирал с командой с большой вероятностью проедет и через Саламанку. Но дело в том, что у меня к тебе есть дополнительная просьба как к человеку, связанному с книгопечатанием. На листочках, которые ты найдешь в бутылке, содержатся мои путевые заметки. Писатель из меня никакой, не моя это стихия, но думаю, что даже простые записи о впечатлениях от столь длинного и крайне необычного путешествия будут интересны тем, кому я дорог.

Я прошу тебя прочитать их и сделать с них две копии. Одну оставь себе, а оригинал передай моей матушке в замке Каса де Фуэнтес в Лас-Вильяс, к северо-востоку от Саламанки. Вторую же копию сохрани, пожалуйста, для меня. Когда вернусь, возьму ее и с новой силой примусь за поиски своей возлюбленной. Третья копия предназначена ей. Обременять тебя ее поисками не желаю, поэтому не сообщаю здесь ни ее имени, ни каких-либо иных подробностей о ней.

Заранее благодарю, дорогой Алонсо.

Поклон сеньору Ибрагиму Алькади, сеньору Хосе Гарделю, твоей матушке, сеньорите Матильде и вообще «всему вашему семейству» (хоть и не писатель, а сам себя цитирую)!

Твой Мануэль».

Алонсо взглянул в первый листок путевых заметок.

«7 сентября 1492 г. Вчера продолжили путь на запад с Канарских островов, где останавливались из-за течи и поломки руля на «Пинте». Когда находились на острове Гомера, адмиралу кто-то сообщил, что в районе острова Йерро нас поджидает португальская эскадра с целью помешать выходу в открытый океан. Благодаря мастерству и опыту сеньора Колона нам удалось проскочить мимо них незамеченными».

Далее следовала приписка: «Никогда не думал, что труднее всего будет не научиться морскому делу, а привыкнуть к замкнутому пространству корабля. К этой небольшой площадке, которую приходится делить с другими людьми, не имея никакой возможности покинуть ее пределы. И лишь вид безбрежного океанского простора дает хоть какое-то облегчение».

Чтение заметок оказалось до крайности увлекательным. Несмотря на отсутствие литературных красот, они были намного интереснее сказки о приключениях Синдбада, поскольку повествовали о подлинных событиях.

Например, Алонсо узнал, что при продвижении далеко на запад стрелка компаса по непонятной причине перестает указывать на Полярную звезду. Некоторое время Колон, раньше остальных заметивший эту странность, скрывал ее от матросов, зная их склонность к суевериям и страхам перед лицом всего нового и непонятного. Они и без того роптали с самого начала этого путешествия в неизвестность, и всегда находились зачинщики, которые вселяли в остальных уверенность в скорой гибели в пучине океана. Несколько раз ситуация доходила почти до бунта.

Когда скрывать смещение стрелки стало невозможно, адмирал придумал ему совершенно фантастическое объяснение. Он с завидной уверенностью объявил матросам, что неправильно ведет себя именно звезда, поскольку компас ошибаться не может, что это общеизвестно, и громко пристыдил их за невежество[49]. Мануэль даже не сомневался в том, что адмирал все это придумал прямо на месте, но звучавшая в его словах уверенность была куда важнее их содержания. Она-то и успокоила суеверных матросов.

«25 сентября 1492 г. Уже больше недели мы находимся в странном месте, сплошь устеленном до самого горизонта зелеными водорослями. Такое впечатление, что корабли плывут по бесконечному весеннему лугу[50], только в его травах не прыгают кузнечики и не снуют зайцы. Лишь время от времени можно заметить крупные темные тела тунцов».

Невыносимыми были последние недели плавания, когда всем казалось, что океану не будет конца, когда что ни день, то на одном, то на другом корабле раздавались крики «Земля!», а потом выяснялось, что это — очередной мираж, что вахтенный принял в предрассветном полумраке скопление облаков за далекие горы, и сумасшедшая радость людей сменялась глубочайшим отчаянием. Как появление какой-нибудь птицы или дельфина вызывало необоснованные, но возбужденные толки о близости суши.

Многие из матросов не верили в шарообразность Земли и боялись, что, плывя все время на запад, они в конце концов окажутся на краю диска, и водоворот сметет их за этот край в какую-то непостижимую, гибельную бездну.

Мануэль рассказал в заметках, как однажды матросы «Санта-Марии» все-таки взбунтовались и категорически потребовали вернуться в Кастилию. Как адмирал сумел и на этот раз выдержать натиск доведенных до отчаяния людей и убедил их продолжать плавание, вновь использовав присущую ему нечеловеческую силу убеждения и воспользовавшись двумя доводами. Колон самым красноречивым образом нарисовал матросам сцены их сказочного обогащения в странах, которые им предстояло открыть. «Золото восхитительно! — со страстью произносил адмирал. — Оно создает сокровища и распространяет свою власть даже на чистилище, освобождая из него души!» Если бы не этот, первый довод, второй скорее всего довел бы матросов до кровопролития. Состоял он в том, что припасов пищи и воды уже не хватало для того, чтобы добраться до Кастилии, и путешественникам был открыт лишь один путь — вперед. Теперь оставалось либо открытие земли, либо гибель. Третьего не было дано.

В записках рассказывалось, как 12 октября 1492 года[51], через два с половиной месяца после отплытия из Палоса, с каравеллы «Пинта» раздался выстрел: вахтенный наконец увидел долгожданную твердь. Счастливым взорам измученных людей предстал небольшой остров, покрытый буйной растительностью, посреди которого голубело чистое озеро. И Кристобаль Колон, посвятивший этому мгновению многие годы своей жизни, облекся в адмиральскую мантию, теперь он действительно стал дворянином, адмиралом и вице-губернатором, взял королевское знамя, отправился в лодке с несколькими матросами к берегу, первым сошел на сушу, дошел до песчаной отмели, встал на колени, долго молился, затем поднялся на ноги, развернул знамя и заявил, что от имени королей Кастилии и Арагона нарекает этот остров, ставший отныне собственностью кастильской короны, именем Спасителя — Сан-Сальвадор[52].