Девушка подвела Мануэля к выемке в стене и показала жестом, чтобы он приставил к уху ладонь. Он повиновался, а Лола, прыснув, отбежала к противоположной стене. Ее почти не было видно, потому что в то место, где она сейчас находилась, свет снаружи не проникал.

На Мануэля накатила взрывная волна его собственного имени. От неожиданности он едва устоял на ногах.

— МАНУЭЛЬ, — звучало со всех сторон. Звук был очень странный — по сути, это был шепот, но такой громкий, что казался грохотом. Он накатывал — вал за валом — одновременно отовсюду.

Не понимая, что происходит, Мануэль отпрянул, и все разом стихло, будто никакого звука не было вовсе. Из темного угла пещеры донесся тихий смех Лолы.

— Что ты там делаешь?! — собственный голос, хоть и усиленный эхом, показался Мануэлю жалким подобием звука после того, что он только что слышал. Он подошел к Лоле, и она показала ему небольшое, размером с блюдце, углубление в скальном выступе. Наклонившись к этому углублению, она сложила ладони чашечкой и прошептала-дунула в эту чашечку: «Мануэль…» Обернувшись к нему, Лола снова указала рукой в сторону свода, возле которого он стоял в первый раз, и Мануэль послушно направился туда.

Оглядываясь, он видел, что девушка продолжает шептать в «блюдце», но теперь, с расстояния в несколько шагов, слов не было слышно. И вдруг, когда Мануэль оказался вблизи свода, снова сработала таинственная акустика пещеры, и раздался исполинский жаркий шепот.

— МАНУЭЛЬ, — гремело вокруг, заполняя всю его черепную коробку, — ЛОЛА. МАНУЭЛЬ. ЛОЛА. МАНУЭЛЬ…

Молодой идальго стоял, закрыв глаза, погружаясь в последовательность имен, которая звучала для него самой изысканной и желанной музыкой на всем белом свете.

Все стихло. Лола подошла к нему и показала в ту сторону, где находилось переговорное «блюдце».

— Ты хочешь, чтобы и я сказал тебе что-нибудь через пещеру?! — догадался рыцарь.

Она радостно кивнула и показала, что будет слушать.

— Лола, ты танцевала для всех или для меня?

Она слегка наклонила голову в сторону и хитро прищурилась.

— Это означает: и для всех, и для меня?!

Девушка рассмеялась и опять показала ему, чтобы он шел к «блюдцу». Мануэль повиновался, но у самого «блюдца» замешкался, не зная, что сказать.

— Лола, — тихо проговорил он и увидел, как она отшатнулась. Он понял, что его шепот дошел до нее слишком мощным взрывом, и поспешил успокоить девушку: — Извини, я буду говорить тише. — Теперь он едва выдыхал слова. — Вот так, очень тихо. Хотя, я знаю, там, у тебя это звучит громко.

Он продолжал шептать такие же незначительные слова, словно разговаривал с ребенком. В очередной раз посмотрев в ее сторону, Мануэль увидел, что Лолы там нет. Ринувшись в сторону «блюдца», он огляделся по сторонам. Где же она?

— Лола, где ты?

Слева в глубине грота что-то зашуршало. Там могло быть какое-то животное, угрожающее Лоле. Но могла шуршать и ее юбка.

Мануэль вдруг осознал, что всегда видел ее в одной и той же юбке. Вероятно, у нее просто нет другой. Они здесь вообще живут очень бедно. Надо купить ей хорошую одежду.

В том углу опять раздался неясный звук. Возможно, Лола была в опасности и нуждалась в его помощи. Желание защищать ее, которое он испытывал, даже когда просто вспоминал о ней, теперь многократно усилилось. В данных обстоятельствах оно могло оказаться вполне оправданным.

Мануэль вынул из-за пояса кинжал и осторожными шагами направился в сторону звука. Там сразу все стихло. Идальго остановился, и в углу снова что-то прошелестело и взвилось куда-то ввысь, под купол.

Летучая мышь, догадался Мануэль и немного успокоился. Но где же Лола? Неужели покинула пещеру? Он нерешительно двинулся в сторону светлого пятна, из которого они спустились в пространство грота. В то мгновение, когда справа от него оказалось знакомое сводчатое углубление, на него снова накатила сокрушительная волна шепота:

— МАНУЭЛЬ.

Мануэль молниеносно ринулся к углу с «блюдцем», на ходу втискивая кинжал обратно за пояс. На этот раз девушка не успела выскользнуть, чтобы спрятаться. Она заливалась счастливым смехом, когда он схватил ее, продолжала смеяться, когда он уткнулся ей в шею, и, даже когда он жарко целовал ее, проталкивая язык ей в губы, ее тело все еще смеялось, но уже беззвучно. Слабый отсвет солнечных лучей, процеженных пещерным мраком, освещал ее лицо, придавая ему невыразимую прелесть и загадочность.

Наполовину прикрыв большие черные глаза, девушка гладила своего рыцаря с нежностью, способной расплавить окружавшую их толщу каменных сводов.

Оторвавшись от его губ, Лола взяла Мануэля за руку и отвела в тот угол, откуда раздавалось шуршание. Там, в углублении, образовавшем каменную чашу, лежал толстый слой сгнивших листьев и травы. Лола бросила на него подаренную Мануэлем шаль. Быстрыми движениями пальцев она расстегнула пряжку, державшую плащ рыцаря с фамильным гербом, и положила его поверх шали.

На этом ложе они долго любили друг друга. И Мануэль говорил Лоле, что теперь они муж и жена, жена и муж, муж и жена, жена и муж. Что он будет просить ее руки у Пако, что его мать полюбит и примет Лолу, потому что для Росарио происхождение не имеет значения, ведь она унаследовала от своих предков, пусть и не во всей полноте, религию любви, что ему не важно, что скажут о нем соседи и знакомые, что любовь никогда не бывает низменной, что она всегда возвышенна, — и еще многое в том же духе, малопонятное ему самому и тем более безграмотной и почти бессловесной цыганской девушке, которая в ответ целовала его шею и руки, сопровождая поцелуи быстрыми движениями горячего язычка. Словно писала им что-то, и он решил, что ничто никогда не смоет с его рук и шеи эти письмена.

Мануэль совсем забыл, что он просто придумал свою влюбленность. Теперь для него не существовало ничего более подлинного, чем это чувство.

Когда они встали и подошли к выходу из пещеры, Лола показала ему, чтобы дальше он шел один. Видимо, не хотела, чтобы в лагере их видели покидающими пещеру вместе. Перед выходом Мануэль еще долго целовал ей лицо и руки, и в самый последний момент он разглядел печатку с контурами черепахи на перстне, который она носила на указательном пальце правой руки. Там, на их ложе любви в глубине пещеры, было недостаточно светло, чтобы разглядеть такие мелкие детали.

— Я скоро вернусь, — сказал рыцарь, отпустив ее руку, и покинул пещеру, не оглядываясь, потому что перед этим предпринял несколько неудачных попыток уйти, но каждый раз оглядывался и снова бросался к ней.

Мануэль надеялся, что в Санта-Фе он немного успокоится и тщательно обдумает сложившуюся ситуацию. Молодой идальго не мог даже представить себе, как отнесутся Пако, с одной стороны, и Росарио, с другой, к его желанию жениться на Лоле. Однако решение было принято и пересмотру не подлежало. Мануэль был готов, если понадобится, кочевать с цыганами весь остаток жизни, забыв обо всех преимуществах рыцарского сословия, лишь бы быть с Лолой.

Впрочем, он был уверен, что сможет объяснить матушке силу своих чувств и она его поймет. Хуже обстояло дело с их соседями и знакомыми: те вряд ли одобрили бы такой выбор молодого дворянина. Сам Мануэль не придавал слишком большого значения тому, что подумают другие люди, но подозревал, что для матери, как, впрочем, и для его будущей жены, это может оказаться важным. Он не хотел делать дорогих ему женщин объектом чьей-то враждебности.

Непонятно было и то, как воспримет его решение моложавый отец Лолы. Следовало как-то убедить его в силе своих чувств и заручиться его согласием подождать до падения Гранады, после чего Мануэль сможет побывать в Саламанке и поговорить с матерью. Вопрос был серьезный, и его не следовало препоручать письму. С Росарио надо было поговорить лично.

Но согласится ли Пако ждать? Не сочтет ли такое ожидание оскорбительным? Возможно, он уже знает от Лолы о том, что она и Мануэль были близки… Мануэль клял себя за то, что не объяснил ей, что до поры до времени ее отец не должен об этом знать. Но как он мог ей это сказать? В удивительном порыве нежности и взаимной теплоты, который они испытывали в гроте, подобные расчетливые рассуждения прозвучали бы для нее невыносимым диссонансом.