— Я думал, что буду чаще слышать в Монреале английскую речь, — заметил Пако. — Все-таки это не Франция, а Канада.

— Результат «тихой революции» шестидесятых, — сказала Бланка. — Франко-канадцы многого добились тогда.

— Плоды патриотизма… — многозначительно произнес Пако.

Он всегда любил повторять, что не испытывает патриотических чувств ни к одной стране и какой-либо особой привязанности ни к одному народу. Однако в 1944 году, когда в Европе был открыт второй фронт, Пако добровольцем вступил в американскую армию и отправился воевать. Бланка со всей присущей ей страстностью и силой убеждения пыталась отговорить его от этого шага, но дед заявил:

— Они планомерно уничтожают целые народы, в том числе цыган. Я нахожу это не только преступным, но и оскорбительным для себя.

Уговоры не подействовали, и в один прекрасный день он отправился в военкомат с небольшим чемоданчиком в руке. Провожавшая его Бланка говорила по дороге не переставая:

— Панчо, Панчито, не дай им себя убить! Обещай мне это, сумасшедший, выживший из ума старик! Всегда используй свой дар, делай все, что сочтешь нужным, но не дай им ни убить, ни покалечить себя! Обещай!

Они остановились, и Пако смотрел на перламутровый отблеск в уголках ее глаз. Ему тогда пришло в голову, что пойти на войну стоило уже хотя бы для того, чтобы увидеть, как он ей дорог. Обычно она этого никак не показывала.

— Обещаю, птенчик, — твердо сказал он, обнимая Бланку. — Конечно, обещаю! Ну, что они могут сделать великому волшебнику? Скажешь тоже!

Пако сдержал обещание. Он не дал себя убить. На войне Фрэнсис Кинг вел скрупулезный подсчет всех случаев, когда мог бы попасть в беду, если бы не его дар орбинавта. В результате получилось, что, если бы Пако не умел менять реальность, он шесть раз погиб бы от пули, одиннадцать — от бомбежки, пять раз стал бы калекой, один — утонул и как минимум два раза попал бы в лагерь для военнопленных. Может быть, в лагерь смерти.

Работа в библиотеке пришлась Пако по вкусу. Он долго изучал каталоги, потом шел к столику со стопкой книг, делал выписки, размышлял. По вечерам рассказывал Бланке о результатах своих исследований.

— В истории испанской колонизации Америки все не так однозначно и просто, как принято считать, — рассуждал он. — Вот тебе пример. В армии Эрнандо Кортеса было меньше тысячи человек. Как, по-твоему, с таким мизерным числом воинов он умудрился уничтожить целую империю ацтеков?

Бланка пожала плечами.

— Да никак! — продолжал Пако. — Все было иначе. В знаменитом завоевании Мексики на стороне Кортеса сражалось огромное количество индейцев, враждовавших с ацтеками. У одних были с ними территориальные споры, другие не хотели подчиняться ацтекам и отдавать им на заклание своих сыновей. Одних только тласкаланцев на стороне кастильцев сражалось сто десять тысяч человек! По сути, это была война индейцев с индейцами, в которой испанцы поддержали тех, кто был против ацтеков.

Они сидели в пуэрториканском ресторане, и Пако, с интересом разглядывая только что отошедшую официантку, сказал:

— Неизвестно, каких генов в этом милой девушке больше — испанских или таино. Возможно, в ней есть и гены твоего отца, и она приходится тебе далекой внучатой племянницей.

— Тогда ее надо проверить на дар орбинавта, — предложила Бланка. — Сделаем это?

— Шутки шутками, — откликнулся Пако, — а я по-прежнему считаю, что мы не должны предавать гласности сам факт существования способности менять реальность. Автор повести прав: люди к этому не готовы. Мы с тобой не имеем представления, насколько часто встречаются эти способности. Как только эта информация будет обнародована, каждый начнет проверять себя. А что если каждый тысячный обнаружит в себе дар? Ты представляешь, что тогда начнется? Какую силу дает возможность менять реальность?! История человечества неизбежно вступит в новую фазу — фазу борьбы между орбинавтами!

С этим Бланка не спорила. Она хорошо помнила, как они с дедом однажды устроили что-то вроде поединка. Положили на стол апельсин, и минут через десять каждый погрузился в ткань бытия, осуществляя тот виток, в котором апельсин брал со стола именно он. Это привело к крайне нестабильной реальности, которая несколько раз мерцала и менялась, — апельсин появлялся в руках у Пако, исчезал и возникал у Бланки, и наоборот. В результате победила Бланка: у нее и глубина ствола была больше, и, по-видимому, способность удерживать в сознании желательный виток — сильнее, чем у Пако. Но оба они были так истощены, что договорились никогда больше ничего подобного не делать. И даже не предпринимать опытов по изменению реальности в присутствии друг друга, не сообщив предварительно о намерении так поступить.

— Так что же произошло на Пуэрто-Рико в начале шестнадцатого века? — спросила Бланка.

— Как я понял, — ответил Пако, — братание губернатора острова с верховным касиком действительно отодвинуло столкновение, но оно не помешало испанским помещикам фактически превратить таино в энкомьендах в рабов. Уже через год после братания, то есть в тысяча пятьсот десятом году, когда умер касик Агуэйбана, индейское население острова было доведено до такого отчаяния, что для восстания хватило одного инцидента. Новый индейский вождь, брат умершего касика Агуэйбана Второй, действительно исполнил план, к которому его подтолкнули другие касики. Индейцы утопили в реке испанского солдата. Убедившись, что солдат скончался, они пришли к выводу, что испанцы не боги, и на острове тут же началось повсеместное восстание. Кстати, знаешь, как звали утопленного солдата?

— Как? — спросила Бланка.

— Диего Сальседо.

— Вот как?! — Ее голубые глаза расширились. — Тот самый, который упоминается в нашей флорентинской повести?

— Вот именно, — подтвердил Пако. — Он был в составе небольшого отряда Понсе де Леона, сопровождавшего его во время визита в деревню Коки, где они обнаружили Мануэля-Раваку. Там же был и знаменитый защитник индейцев Бартоломе де Лас Касас. Через несколько лет после той встречи он действительно принял священнический сан.

— Сколько времени длилось восстание на Борикене? — спросила Бланка.

— Недолго. В начале тысяча пятьсот одиннадцатого года оно уже было подавлено со всей жестокостью. А дальше повторилась история Гаити. Многие индейцы кончали самоубийством, бросаясь с утесов в море. Многие бежали с острова. Из тех, что остались, большинство впоследствии скончались либо от жестокого обращения, либо от эпидемии оспы. Эту болезнь завезли на остров европейцы. У индейцев не было к ней никакого иммунитета. Их притирания и травы на сей раз не помогли.

— Какой ужас! — проговорила Бланка. — Но ты говоришь, были и такие, кому удалось покинуть остров?

— Да, некоторые смогли это сделать.

— Как ты думаешь, где во время этих событий был отец? Где была его семья?

— Я очень надеюсь, что он все еще жив и что мы его найдем. Тогда он нам и расскажет.

Бланка вспомнила один момент в тексте повести, который показался ей любопытным.

— Ты, случайно, не выяснял дальнейшей судьбы Понсе де Леона? — спросила она. — Отправился ли он на поиски источника вечной юности?

— Как раз хотел тебе об этом рассказать. Против дона Хуана постоянно интриговали влиятельные люди из окружения Николаса де Овандо, и им наконец удалось добиться его отстранения с поста губернатора острова Сан-Хуан, как тогда назывался Пуэрто-Рико. На собранные им личные средства дон Хуан в тысяча пятьсот тринадцатом году организовал экспедицию в поисках легендарного острова Бимини, где, согласно мифу, находился источник вечной юности.

— Удивительно, какая настойчивость!

— Остров Бимини, так же как и источник, он не нашел, зато открыл полуостров, который нарек Флоридой. В двадцать первом году он возглавил ее колонизацию. Началась война с местными индейцами. Дон Хуан был ранен отравленной стрелой и умер на корабле по дороге на Антильские острова. Его похоронили в Сан-Хуане, столице Пуэрто-Рико. Там сейчас стоит памятник ему.