— Ну ладно, не вы, а мы, — согласился я неохотно. — Так почему же мы, христиане, пойдем в мечеть?

— Потому что так все называют главный собор города — Мечеть[10]. Просто ты здесь новичок и еще ничего не понимаешь. — Она хмыкнула, и я почувствовал, что ее веселое расположение духа начинает передаваться и мне. Невольно вспомнились слова деда, сказанные при прощании: «Если будешь считать, что обязан постоянно предаваться мрачности, мир станет для тебя смертельно серьезным, и ты вряд ли сможешь воспринимать его как сон».

Я вспоминаю эти слова, когда чувство вины за то, что я оставил деда и друзей в их нынешнем положении, сталкивается с естественным желанием наслаждаться жизнью и молодостью.

За столом в главной зале, куда спустились мы с Матильдой, уже сидели дядя Хосе, двое его сыновей и венецианец Луиджи Грациани со своим сыном Лоренцо. Мои кузены лишь ненамного взрослее меня. Старший, Хуан, пошел в отца — сухощавый, среднего роста, молчаливый и, кажется, весьма вспыльчивый. Энрике — добродушный увалень, не умеющий скрывать своих чувств. Он и Матильда больше похожи на тетку Ортенсию. Такие же жизнерадостные, как и она. Любители вкусно поесть. И все они — дружелюбные, приветливые, понятные и в то же время чужие мне люди. Мы с матерью обязаны их гостеприимству, может быть, даже спасением: кто знает, что будет с Гранадой… Мне надо к ним привыкнуть и научиться видеть в них родных.

— Сеньор Алонсо, — обратился ко мне старший Грациани, стараясь правильно произносить кастильские слова, — я рад, что мы с сыном задержались в Кордове, благодаря чему нам выпала возможность и честь поздравить вас со вступлением в лоно святой церкви!

Присутствующие стали наперебой поздравлять меня. Пожилая служанка Рехия, типичная арабка (буду привыкать к тому, что люди с ее внешностью могут молиться Деве Марии и держать дома иконы), зажгла свечи в красивых серебряных подсвечниках. Моя мать и тетка Ортенсия сначала помогали приносить из кухни блюда с едой, а затем присоединились к нам. Мать была в чепце, под который собраны волосы, и видно было, какая у нее высокая шея. Она впервые предстала передо мной в таком виде, и я с удивлением обнаружил, что она привлекательная женщина.

Ужин, устроенный в честь моего крещения, был обилен. Сначала все принялись за ароматные, только что испеченные домашние лепешки, натертые чесночной мякотью. Глядя на остальных, я подмечал, как и что следует есть. Лепешки макали в оливковое масло и заедали ими прохладное красное вино. Мне было вкусно и без вина.

— Выпей с нами, Алонсо! — воскликнул разрумянившийся Энрике, заметив мое воздержание. — Или тебе не позволяет этого сделать прежняя вера?! — Он расхохотался, нисколько не смущаясь тем, что никто его не поддержал, кроме вежливо улыбнувшегося Лоренцо. Молодого итальянца можно было не принимать в расчет, так как быструю кастильскую речь он почти не понимал.

Я пытался отделаться невразумительными отговорками — дескать, мне просто не хочется вина, — но Энрике не отставал. Его неожиданно поддержала Матильда (не знаю, хорошо ли это, что женщины участвуют здесь в трапезах наравне с мужчинами).

— Дорогой кузен, — произнесла она, делая вид, что не замечает взглядов тетки Ортенсии, — не странно ли, что, будучи причиной нашего праздника, ты единственный, кто не пьет в его честь?

Я покраснел, а потом решил, что искренность — лучший союзник (иногда — сделал я мысленную оговорку):

— Ты права, дорогая кузина. Мне действительно это непривычно. Может быть, наберусь мужества чуть позже.

Такой ответ был встречен дружным одобрением, и меня оставили в покое. Дядя Хосе обсуждал с сеньором Грациани деловые вопросы, связанные с торговлей тканями. Венецианцы торговали по всему миру. Обладая охранными грамотами, их купцы беспрепятственно перемещались между христианскими и мусульманскими странами. Дядя постоянно вел с ними дела. Именно с венецианским караваном (в нем было несколько негоциантов с обозами и охранявшие их вооруженные всадники — все из Италии) мы с мамой и добрались из Гранады в Кордову.

В пути, глядя на поросшие низким перелеском горы, я узнал от словоохотливого Луиджи, что в Гранаде, оказывается, производят лучшие во всей Европе виды шелка и сукна. Особенно славятся гранадские плащи из грубого шелка, а также бархат, парча и расшитые золотом и серебром ковры. Грациани постоянно ездил туда, делая закупки для торгового дома в Венеции, а заодно приобретал ткани по поручению своего кордовского компаньона Хосе Гарделя, моего любезного дядюшки.

Грациани рассказывал мне, что из Гранады во многие страны вывозят сахар. Что в эмирате добываются драгоценные металлы, из которых местные ювелиры производят украшения, высоко ценящиеся не только на Пиренеях, но и далеко за их пределами.

Сейчас Луиджи с удовольствием вкушал тончайший кусок темного вяленого мяса, заедая его маслиной и запивая вином. Он держал мясо кончиками указательного и большого пальцев, стараясь не запятнать манжета.

Рехия продолжала подавать к столу различные блюда.

От избытка впечатлений последних дней я поначалу был несколько рассеян, но затем мое внимание привлек разговор дяди Хосе с Луиджи. К сожалению, именно в этот момент ко мне вдруг обратился сидящий рядом Хуан. Обычно он очень молчалив, однако сейчас, видимо от выпитого вина, разговорился.

— Послушай, дружище, — прошептал он. Его глаза блестели, щеки раскраснелись. — Ты вполне можешь немного пригубить для вида. Ничего страшного, Аллах простит. Главное — хранить Ему верность в своем сердце. Когда-нибудь мы отомстим неверным за то, что приходится ради спасения жизни осквернять себя богопротивными ритуалами и делать вид, что мы считаем обычного человека Богом.

— Будем мстить собственным родителям и сестрам? — невольно вырвалось у меня.

— Шшш. — Он приложил палец к губам. — Нет, своих мы сможем переубедить. Ведь они просто обмануты.

— А ты не обманут? — Теперь я старался говорить тихо.

— Я был таким же, как они. Но потом встретил людей, которые открыли мне глаза. А уж в твое искреннее христианство я вообще не верю. Ведь ты воспитан в духе ислама. Очевидно, принял христианство, как и многие другие, чтобы уцелеть и когда-нибудь воздать неверным по заслугам.

— Сейчас не самое подходящее место для такого разговора, — шепнул я.

— Да, ты прав, — согласился мой собеседник. — Особенно надо остерегаться венецианцев. Ведь родня в любом случае не выдаст нас инквизиции, а от чужаков можно ждать чего угодно.

Хуан замолчал, и я вдруг отчетливо понял, что деду Ибрагиму все-таки удалось привить мне неприятие агрессивной религиозности, независимо от того, в каком вероучении она проявляется. К моему облегчению, в течение вечера кузен больше не касался этой щекотливой темы.

Дядя Хосе рассказывал о некоем весьма знатном человеке, который покупает у него шелковые ткани и гобелены. Они несколько раз встречались в лавке, и постепенно их разговоры стали выходить за пределы делового общения. Оказалось, что это не кто иной, как казначей арагонского короля, дон Луис де Сантанхель, собственной персоной. Их знакомство состоялось два года назад, и с тех пор они поддерживают дружеские связи.

— Недавно дон Луис снова был у нас. — Дядя Хосе продолжал говорить тем же негромким размеренным голосом, несмотря на то, что все уже давно смолкли и теперь с интересом слушали его. — Он рассказал мне об одном чрезвычайно необычном человеке, который находится сейчас в Кордове и несколько раз был принят их высочествами[11]. Зовут его Кристо́баль Колон, но так он представляется с тех пор, как приехал в Кастилию из Португалии, где прожил до этого много лет. Сам Колон утверждает, что он родом из Генуи, хотя, по словам знающих людей, никаких следов генуэзского акцента в его кастильском нет. Впрочем, это, возможно, объясняется присущим итальянцам талантом к языкам.

Венецианец отвесил легкий поклон, благодаря дядю за комплимент.