Победа под Москвой показала всему миру мудрость Коммунистической партии, могущество социалистического государства, великую силу Красной Армии. Она показала всю красоту и благородство героической души советского народа.

В ночь под Новый год Имант Селис и Акментынь взорвали эшелон с немецкими солдатами, которых направляли на Восточный фронт. Взрывчатку они заложили в очень подходящем месте: железнодорожная насыпь была здесь метров в десять высотой и дорога шла под уклон. Паровоз только что одолел подъем и старался наверстать упущенное, приближаясь к месту диверсии со скоростью сорок километров в час. Имант с Акментынем залегли у лесной опушки, метрах в ста от железнодорожной линии, и наблюдали за происходящим. Покатившись с насыпи, паровоз увлек за собой семь вагонов, которые лежали теперь вверх колесами. На рельсах один вагон врезался в соседний, и они походили на раздвижную подзорную трубу; один вагон встал на дыбы. Слышны были взрывы, некоторые вагоны загорелись.

— А ведь неплохо сработано, Имант, — сказал Акментынь. — Замечательный новогодний подарок Гитлеру.

— Это они запомнят. Жалко, Ояр не видел, он бы товарищу Сталину рассказал.

— Не тужи, Имант. Товарищ Сталин все равно узнает об этом. Не сейчас, так немного спустя. Такое дело не скроешь. А вот нам нужно скрыться как можно скорее. Слышишь, как орут?

Освещенная пламенем горящих вагонов насыпь походила на преисподнюю. Из вагонов со стонами и руганью сыпались оставшиеся в живых гитлеровцы; взрывы все продолжались, и огонь перекинулся на самый хвост эшелона.

— Пора смываться, а то нам плохо будет, — сказал Акментынь и пополз за дерево.

Крепко сжимая в руках автоматы, оба партизана быстро уходили от места диверсии. Полтора километра они пробежали по дороге, наезженной дровосеками, затем выбрались на проселочную дорогу и километра три шли по ней, пока не подошли к замерзшей речушке. Лед местами был оголен, местами занесен сугробами; высокие берега защищали от разгулявшегося в поле ветра.

— Не падай, Имант, дай сперва детям подрасти! — пошутил Акментынь, когда Имант распластался на льду.

— Были бы коньки, я бы тебе показал. Что это за ходьба по льду в сапогах!

— Ну, если фрицы станут наступать на пятки, научишься кататься и без коньков.

— А с тобой случалось?

— Пока нет.

— Со мной тоже не бывало. Да что мне фрицы! Если хочешь знать, я не очень их боюсь. Восемнадцать штук отправил на тот свет, а что они мне сделали?

— Восемнадцать? У тебя какая была отметка по арифметике?

— Четыре с плюсом.

— Больше тройки не дал бы.

— Почему это? — обиделся Имант.

— Потому что у тебя со сложением обстоит неважно. Разве сейчас в эшелоне с сотню фрицев не отправилось на тот свет? Беру самую скромную цифру. Теперь, если эту сотню разделить на два, получится пятьдесят, так? А если к восемнадцати прибавить пятьдесят, сколько будет?

— Ну, шестьдесят восемь.

— Вот видишь. Шестьдесят восемь. Вот сколько ты с чистой совестью можешь зачислить на свой счет. Что, неправильно?

— Почти что правильно, — засмеялся Имант. — Но ты все-таки большой шутник, Акментынь.

— Теперь уж не так удается. Жизнь чересчур серьезная пошла. Ты бы меня раньше видел…

Когда река завернула в лес, Акментынь набил трубку и закурил. Расползавшаяся в воздухе струйка дыма пахла довольно скверно, но он жадно вдыхал его. Настоящего табака партизаны давно и видом не видали, приходилось довольствоваться всякими суррогатами — сухими листьями, мхом и черт его знает какой еще дрянью. И вообще особой сладости в этой жизни посреди болота не было. Мылись без мыла, так как маленький обмылок берегли для бритья. Точно так же и стирали, причем во время стирки ходили без белья, потому что ни у кого не было смены. С продовольствием тоже как когда. Если бы Саша Смирнов не получил от своих родителей половину кабаньей туши, давно бы остались без приварка. Изредка, правда, удавалось поймать в силок зайца — вот и все.

Имант часто воображал себя и товарищей путешественниками по Заполярью, пробирающимися на Северный полюс. Их корабль затерло льдами, и теперь они дрейфуют по северной пустыне, разыскивая вершину земли, откуда начинаются все меридианы. Может быть, им еще долго придется плутать по снежным пустыням, бороться с голодом и холодом, — но когда-нибудь это путешествие кончится, и весь народ будет встречать героев. Тогда он будет совсем взрослый, и мать с Ингридой не узнают его. «Кто этот молодой человек?» — спросят они. А он сначала скажет, что привез им привет от Иманта Селиса. Потом они, конечно, догадаются. Сколько будет радости, разговоров, — и, наконец, основательный ужин и мягкая постель в теплой комнате.

Ветер сдувал с крутого берега снег, холодной белой пылью обдавал лицо. Акментынь усердно сосал трубку и часто оглядывался. Иногда он останавливался и долго прислушивался. Но только ветер завывал наверху да подо льдом тихо булькала вода. Новогодняя ночь… мир на земле и в человецех благоволение.

В четвертом часу ночи они пришли на базу и застали всех друзей на ногах. Эвальд Капейка без всяких объяснений схватил Акментыня за плечи и стал его трясти.

— Да ну тебя, право… Или главный выигрыш в лотерее достался?

— Еще бы не главный! — весело захохотал Капейка. При свете лучины обветренное лицо его пылало, как на утренней заре. — Началось, друзья! Идет на полном ходу… Красная Армия громит под Москвой фрицев. Только что пришел Саша Смирнов от родственников… Знаете, тайный приемник… От немцев только перья летят. Уже освобождено много городов, только названий всех не упомню. Эх, теперь житьишко пойдет!

Акментынь серьезно взглянул на Смирнова:

— Саша, правда?

— Все правда, до единого слова. Сам своими ушами слышал сообщение Совинформбюро.

Акментынь несколько раз заставлял Сашу пересказывать все, что он слышал. А потом они с Имантом сами рассказали, как летел под откос немецкий эшелон. Да, большой праздник был сегодня в партизанской землянке, о сне никто не хотел и думать.

— А у нас гость, — сказал Капейка, когда немного улеглись восторг и волнение. — Товарищ из Риги. Специально к нам прислали.

— Где он? — спросил Акментынь.

— Он в той землянке, у новичков. Если ты не очень устал, давай сейчас позовем сюда. Я нарочно до твоего прихода отложил разговор с ним.

— Конечно, надо позвать. Ты что думаешь, я теперь засну?

— Саша, приведи его к нам, — попросил Капейка Смирнова. Тот накинул куртку и пошел в другую землянку, где располагались новые партизаны, недавно присоединившиеся к их отряду.

Это был мужчина средних лет, с длинными светлыми усами и большими костистыми руками. По серому, домотканной шерсти костюму его можно было принять за крестьянина, то же самое заставляли предполагать его медлительные движения, хотя на самом деле он никогда не брался ни за косу, ни за плуг. Гость назвался Ансисом Курмитом, так же было записано и в его паспорте.

— Вы где работаете? — спросил Акментынь.

— На «Вайроге» — кузнецом. Отпросился у начальства в отпуск на две недели, съездить к родственникам в деревню. У меня тут поблизости двоюродный брат живет, тоже Курмит. Недалеко от Эзермуйжи хозяйничает, на берегу озера. Усадьба Саутыни.

— Верно, — кивнул Смирнов. — После той войны ему отрезали надел от помещичьей земли… Против Бермонта[13] еще воевал. Это он вам дорогу показал?

— Он самый, — подтвердил Курмит. — Так вот. Эта поездка в гости только для отвода глаз, лишь бы выбраться из Риги.

Он чувствовал, что здесь каждое его слово взвешивают, что ему еще не доверяют, но подпольщики на такие вещи не обижаются. Чем больший скептицизм звучал в вопросах и замечаниях партизан, тем больше доверия заслуживали они сами.

— У нас в Риге своя организация, — неторопливо рассказывал Курмит. — Вначале было всего несколько членов, а со временем разрослась, сейчас чуть не на каждом предприятии есть свои люди. Вы ничего не слышали о «Дяде»?