— Если захотеть, достать можно, — ответил первый. — Я родом из этих мест. Здесь поблизости есть хороший врач. До его дома не больше двух километров.

— Не понесем же мы его к врачу. Это все равно, что доставить в полицейское отделение и передать на растерзание шуцманам.

— Зачем нести! Мы сходим к врачу и приведем его к раненому.

— Интересно, как это он будет делать операцию в темном лесу?

— Без света, конечно, не возьмется. Все-таки подумаем, что нам сделать.

— Погоди, а это что за усадьба вон там виднеется?

— Это — Большие Тяути, должно быть.

— А хозяина знаешь? Что он?

— Хозяин так себе, не очень… Но если показать пистолет, пожалуй возражать не станет, — трусоватый.

Они посовещались и решили, что трое сейчас же пойдут за врачом. Если по доброй воле не согласится, приведут насильно. Тем временем остальные обработают хозяина усадьбы и приготовят, что можно, для операции.

Сумасшедшая, безумная ночь и еще более безумное везение. Хозяин усадьбы Большие Тяути, Симан Ерум, живо понял, к чему клонится разговор, и предложил партизанам комнату в своем доме.

— Только уж вы, пожалуйста, сделайте так, чтобы к утру в доме чистенько было. Если найдут что — пропала моя голова. Не знаете разве этих извергов? Вы как думаете, не остались на дороге капли крови?

— Да не расстраивайся ты, хозяин, — успокаивали его партизаны. — Время летнее, кто там разглядит в пыли какие-то капли крови.

— А все-таки, все-таки… Вам-то ничего, вы пришли и ушли, а мне из усадьбы уйти некуда.

Умен и хитер Симан Ерум. В передовицы «Тевии» он мало верил. Время от времени даже отваживался настраивать приемник на волну Москвы и слушал, что говорят оттуда. Нравится не нравится, а ясно, что Красная Армия подходит все ближе и в Латвии снова будет советская власть. Особых грехов он за это время не натворил, — вот разве что взял в хозяйство трех военнопленных. Так что ж из этого? Кормил он их по-человечески и не загонял на работе… Здесь им было лучше, чем в лагере военнопленных, там люди, как мухи, мерли от голода и непосильной работы. А если еще удастся угодить в чем-нибудь партизанам — понятно, так, чтобы не пронюхали немцы, — тогда и горя мало, тогда можно со спокойной совестью ждать советскую власть.

Вот почему Симан Ерум был так радушен с партизанами.

В комнате, предназначенной для операции, хозяйка накрыла стол чистой скатертью, постелила на кровать чистую простыню. В кухне на плите кипятили воду. Наконец, привели врача. Никаких вопросов он не задавал и ничуть не упрямился, а сразу уложил в саквояж хирургические инструменты и пошел с партизанами. Вряд ли он не догадался, в чем тут дело. Войдя в дом Ерума, он сразу начал всеми командовать, и все без возражений выполняли его распоряжения.

В ту ночь Эвальд Капейка лишился левой ноги. Иного выхода не было — пришлось ампутировать.

— Можно теперь унести его? — спросили врача партизаны, когда он наложил повязку и командир, измученный операцией, снова впал в беспамятство.

— Вы с ума сошли! Куда вы его потащите? — рассердился врач. — Не трогать никоим образом в течение нескольких дней.

— Нескольких дней? — Лицо у Симана Ерума так и вытянулось.

— А вы что же думаете — после такого ранения! — возмутился врач.

— Все равно оставить его здесь мы не можем, — объяснили врачу партизаны. — Если немцы найдут — и ему и хозяину конец!

— Вот и я про то же, — оживленно подхватил Ерум. — И мне и моей семье. Я и без того ужас как рискую.

— Больной остается на месте, — заявил врач. — Иначе не стоило и оперировать. А если боитесь немцев, надо его спрятать так, чтобы они не нашли. Ведь у вас, Ерум, определенно должна быть недалеко от дома какая-нибудь яма для картофеля или хлеба. Не может быть, чтобы вы весь урожай отваливали немцам.

— По совести говоря, как же без этого… — ухмыльнулся Ерум.

— Ну вот. Перенесем его туда, пока не рассвело, а следующей ночью я приду проведать его.

Прежде чем перенести Капейку в хлебохранилище, вырытое метров за двадцать от дома в густом кустарнике, ему устроили там постель. Врач сам спустился в яму и помог уложить раненого. Приказав, чтобы при нем постоянно находился человек, он ушел домой. После его ухода партизаны переглянулись.

— Кому из нас сторожить командира?

Желающих нашлось много, но всем делать здесь было нечего. В конце концов выбор пал на Эльмара Ауныня. Ему дали автомат, достаточное количество патронов, и он остался в темной, сырой яме вместе со своим командиром.

Бо́льшая часть партизан вернулась на свои базы, а четверо залегли в ближайшем лесу, чтобы наблюдать оттуда за усадьбой Симана Ерума и в случае чего прийти на помощь Эльмару и Капейке.

«Ох, боженька, что-то теперь будет, что-то будет… — мысленно стонал Ерум. — Только бы миновала беда… Такой риск, такая опасность!..»

Тревожные дни наступили для Больших Тяутей.

Лето 1943 года для Марты Пургайлис прошло незаметно. На курсах партийного и советского актива в Кирове был самый разнообразный состав слушателей, и их пришлось разбить на несколько групп, соответственно уровню их знаний. Марта попала в третью группу. Но у нее была ясная голова, а занималась она день и ночь и скоро выдвинулась в число отличников. После окончания курсов ее оставили работать в Кирове инструктором отдела гособеспечения семей военнослужащих.

В октябре Марту Пургайлис вызвали в Москву. Центральный Комитет Коммунистической партии Латвии и Совет Народных Комиссаров начали комплектовать в это время оперативные группы работников для всех уездов. Марту зачислили в оперативную группу одного из курземских уездов в качестве заместителя председателя уездного исполкома. Она даже оробела, узнав об этом.

— Слишком большая это для меня работа. Хорошо бы хоть с волостью справиться, а тут целый уезд. У меня и опыта никакого нет… А сколько ведь всего знать надо!

— Вначале нам всем придется так работать, — ответил сотрудник отдела кадров. — Где же набрать опытных? Одни в армии, другие в партизанах, а некоторые погибли. Придется, видно, учиться в процессе работы. Главное, чтобы было желание честно, не жалея сил, работать на благо советского народа, — и это у вас есть. А опыт, знания со временем придут.

— Мне своих сил не жалко, куда же их и девать еще… Но если только я по незнанию ошибусь, вы ведь меня не исключите из партии? Буду надеяться, что старшие товарищи не откажут в совете.

После этого ей дали отпуск на десять дней. Марта съездила в детский дом к Петериту, — хотелось побыть с ребенком перед долгой разлукой, чтобы не отвык, да и сшить кое-что надо было.

— Теперь я опять уеду, сынок, буду помогать папе, чтобы нам скорее попасть домой, — сказала она мальчику на прощанье. — А потом ты приедешь ко мне, и мы будем жить вместе. Я буду работать, ты — учиться читать и писать, а там начнешь ходить в школу.

— И папа тоже будет работать?

— Конечно, — голос Марты дрогнул. — Все будут работать, Петерит, и всем будет хорошо.

— Я тоже буду работать?

— Конечно, будешь, только сначала подрасти. Таким маленьким трудно работать.

Петерит проводил ее до подводы и долго махал ручонкой, а когда подвода скрылась за поворотом, ребенок внезапно понял, что ему долго придется ждать это родное существо, которое ласкало нежнее всех людей. Губки его дрогнули, но он сдержался, потому что рядом стояли другие дети и с любопытством смотрели на него. Стыдно плакать. А мама вернется…

В Москве Марта прожила только с неделю, потом оперативную группу, в которую ее зачислили, направили на прифронтовую базу латышских партизан. База находилась рядом с большим аэродромом, с которого каждую ночь поднималось в воздух несколько транспортных самолетов, направлявшихся через фронт к белорусским, латышским и литовским партизанам. Днем и ночью здесь ревели моторы самолетов, грузовики подвозили боеприпасы, оружие и продукты, санитарные машины увозили раненых, которых доставляли сюда из вражеского тыла.